Ночной окинул меня ироничным взглядом.
— А ты не разглядывай меня столь пристально. Тоже мне, святая невинность! Лучше скажи, как мы с тобой будем добираться до дому? Кладбище, похоже, то, что за вишнёвыми садами к северо-западу от города. Мне в обход придётся полдня ковылять... Ох... проще дождаться ночи...
— Всё будет в порядке... Я сейчас, только поднимусь... — с кряхтеньем, сперва сев, а потом и встав, я пошёл к выходу. Здешний воздух холодил лопатки — в том месте, где меня особенно сильно ударило, спину и в самом деле прикрывали только лоскутья ткани с кровью. Но было и что-то ещё неприятное, словно оно налипло поверх всей грязи, собранной внизу, тяжёлое, проникающее под кожу, холодящее, как запах засевшего в кустах хищника. Я даже обернулся, чтобы спросить, нет ли там у меня чего-нибудь странного. Но, стоило оглянуться и это ощущение исчезло, а ночной как-то чересчур быстро отвёл взгляд.
— Всё в порядке, Навь? Я скоро вернусь, только кое-кого позову. Ещё утром будем дома.
— Ты уже в который раз спрашиваешь, всё ли в порядке, — глухо и невнятно ответил Даниил, опуская голову, — как будто чем больше проходит времени...
Меня повело в сторону и я, не слушая, что он говорит дальше, вышел.
Крови на мне было предостаточно, и на призыв вороны прилетели довольно быстро — я их не помнил, но, похоже, птицы жили где-то поблизости, а не летели с другого конца города. Передав устное простенькое сообщение Данни — пару предложений запомнить и воспроизвести они вполне могли, я вернулся, садясь у самого входа в склеп. Надеюсь, этот хитромудрый конь придумает что-нибудь на ходу...
— Габриэль, — раздался негромкий и немного искажённый голос ночного, — перед тем, как ваша ловушка сработала, я, кажется, видел какое-то упоминание, какой-то документ, датированный нужным годом. У той стены, где два трупа. Где-то на полу.
— Спасибо... — я в изнеможении прислонился к стене. Похоже, придётся вернуться...
Мы молчали, наслаждаясь воздухом, тишиной и долгожданным отдыхом для перенапрягшихся мускулов. Даже боль на время притихла, выпитая холодными камнями. Казалось, что я плыву, задрёмывая, ощущая, как осторожно трогает лицо ветер — живой, с запахами мокрой травы, слегка завядших цветов, подопревшего сена...
Где-то загромыхала по камням телега. Звуки разносились в тишине занимающегося рассвета очень далеко — затенькала мелкая птица в кустах, зашумели дубы, невидимые отсюда...
— Хозяяяяин!! Гдеее вы?!! — пронзительный голос, знакомый и громкий, прорезал идиллическую картину.
— Безутешный слуга пришёл проведать могилку любимого хозяина, но потерялся на старом погосте? — хмыкнул Навь из полумрака склепа.
— Едь сюда!! — я оглянулся. — К серому большому склепу, ещё рябина рядом!
— Тут уж всё — сами идите! Я не протиснусь здесь! — раздалось через некоторое время.
— О-ох... — из склепа послышалось шевеление и негромкая ругань, в сопровождении двух столь же тихих, но отчётливых ударов. — К чёрту вас!
Наружу Навь вышел уже без ботинок. Прислонившись к проёму, он стянул носок, стараясь не нагибаться слишком низко, и через плечо зашвырнул его обратно, словно ставя точку во всём нашем злоключении. Я уже потихоньку пробирался в зарослях к виднеющемуся около въезда кэльпи. Выбираясь из мелкоцветущего куста, наполовину выломав его, я увидел, что он сидит в телеге, запряжённой пузатой гнедой лошадкой. Открыто, но да ладно — поедем улицами потише. Из повозки пахло не сомнительными мешками непонятно с чем, а свежим сеном — оно даже вывалилось отдельными охапками за борта.
Выбираясь следом за мной, Навь обошёл телегу с другого бока, там, где землю прикрывала трава, а не мелкие острые камешки.
— Мило... — окинув взглядом будущий транспорт он задержался на Данни. Мой слуга передёрнул плечами — видимо, из-за брезгливости. — Но мне, пожалуй, и вправду подойдёт сейчас.
— А что такое? — запрыгнув на остатках измочаленных мускулов внутрь, я носом уткнулся в это самое "что". Источая запах свежеоструганного дерева, в сене лежал гроб без крышки. — Данни, ты что... Это катафалк?!
— Вы же просили забрать вас хоть на чём-нибудь... А что не так — чисто же!
Забравшись следом за мной Навь попытался в одиночку перевернуть гроб.
— И в самом деле, Габриэль, какая разница? Или ты возмущён, что этот, с позволения сказать, катафалк не отвечает твоим эстетическим требованиям и ты бы предпочёл отправиться домой на запряжённом четвёркой вороных коней с плюмажами?
Я с удивлением наблюдал, как он всё же перевернул дешёвенький, из тонких сосновых досок, гроб и заполз под него, подпихнув себе под бок побольше соломы.
— Да нет... просто боялся обнаружить ещё и того, кто должен на самом деле занимать это место... Прости моё любопытство — тебе там как? — улёгшись на ароматные охапки сена, я с блаженством вытянулся во весь рост, прикрывая глаза.
— Восхитительно темно, — раздалось глуховатое шебуршание в ответ.
— Трогай... — я лениво прищурился на дымчатое небо. — Если что, вполне могут подумать, что родственники не доплатили, и мертвеца везут назад. А гроб отдельно, чтобы зря не пачкать.
— Двух мертвецов, — зевая, отозвался Навь.
— А тебя всё равно не видно...
Солнце пробиралось сквозь веки красными сполохами истинно живого огня. Через ресницы бледными ещё лучами, проникал свет. Пахло соломенной крошкой и немного смолой — какой-то стебелёк лез в нос мохнатой метёлкой — невыносимо захотелось чихнуть. Открыв глаза, я убрал его — былинка лисохвоста, выдернутая из охапки, покачивалась в руках в такт шагам лошади. Подковы чуть скрежетали по камню — но вскоре мягко застучали по глинистой дороге.
Где-то впереди, далеко за городом и за лесом, медленно выкатывалось солнце — тени, длинные, меняющиеся на глазах, делили мир на границе сна и реальности — светлые, не чёрные полуденные, нечёткие. Весь мир искажался и колебался с каждым движением светила. И бездонное небо — ещё яркое, не уставшее поутру, не поблекшее — а такое, словно синее стекло, брошенное в ручей. Редкие, по краям почти прозрачные облака медленно плыли — и я видел их движение — неспешное, равнодушное ко всему, что внизу. Запахло водой — озёрной, никем не потревоженной. Ромашки и уже облетевшая пижма приплетались к этому чуть пыльным мёдом.
Данни свернул на узкую улочку, где гуляло эхо утренних разговоров. Неподалёку хлопнула калитка. Несколько высоких вязов переплетали ветви над головой — и тени от листьев, вызолоченных с одного бока встающим солнцем, скользили по лицу прохладой и недолгой тьмой. Всё вокруг жило — две чёрных городских ласточки быстрыми росчерками скользнули по самому краю видимого мною неба. Я вглядывался в него так, как жаждущий в пустыне смотрит на озеро в оазисе — не веря, что это правда, но убеждаясь, с каждым вдохом влажного воздуха, что это не мираж. Мне показалось, что, под взглядом, оно прогибается, темнея. Или что я погружаюсь в его синеву, меняющуюся, с одного края ещё полную ночной прохлады, а с другого уже смешанную с блёклым золотом.
Ночной молчал, видимо, и в самом деле задремав, Данни правил, даже не оглядываясь назад — и только я смотрел в небо — и почти чувствовал ход времени. Вместе с тем казалось, что меняется только то, что вокруг меня, а сам я выпадаю из этого круга танца. Стрижи, скрипуче перекликиваясь, вспороли тишину — но их крик не потревожил меня. Овсянка несмело и негромко, уже по-осеннему, что-то цвирькнула. Берёзовый лист с проплывающей надо мной ветки оторвался и неспешно — я видел, как он переворачивался, опускаясь по спирали, лёг где-то в ногах. Бархатцы возле колёс телеги пахли так, как пахнет самая граница осени — густой сладкой безнадёжностью и равнодушием ко времени, которое всё равно не остановить.
Я чувствовал, что в хрустальном шаре плыву по дну реки — по тёмному ещё дну, а воду на поверхности уже гладят рассветные лучи. И звуки, и запахи — я ощущал их, но словно издалека — и границу из хрусталя легко проницали только тени и свет. Воздух тёк вокруг — запахом парного молока, жареной картошки, мокрых куриных перьев... Ветви, плавно и внушительно плывущие в высоте над головой, и листья на них с каждым мгновением всё больше похожие на драгоценные камни, пронизанные солнцем, и небо в их обрамлении ещё выше и глубже.
Небо... я уже и не думал, что снова увижу эту бездну, эту бесконечную пустоту, где тянутся невидимые струны ветров и света.
Я чувствовал спиной все камни, по которым катились колёса — все булыжники, все вытертые корни, выступающие над землёй, словно узловатые колени стариков под пледами. Дымка, уже осенняя, что так и останется таиться в глубине лесов и рощ до самого конца дня, словно нежнейший покров пыльцы на крыльях бабочек, окутывала всё вокруг. Она поднималась, преображённая роса и туман — и на фоне тёмных ветвей я видел, как мельчайшие капли перетекают с места на место, и дымка то истончается, то вновь густеет. И само Небо, что позволило мне вернуться к нему, прикрывается ею, устав от обжигающего, сумасшедшего в этот август солнца, и от моего взгляда.
Все мы под Небом едины, и у всех миров одни Небеса — и из одного Неба птицы летят в другое... И даже боги наши — лишь отблески его.
Телега катилась, Небо поднималось, и тонкие нити из моих глаз, протянутые вверх, становились только взглядом. Всё громче шумел город, быстрее катились колёса... Данни внезапно свернул в сторону, остановив пофыркивающую кобылу. В проулке, где до этого ехали мы, продребезжала со скрипом ещё одна телега — от неё пахло скипидаром, резко, до чиха, и машинным маслом. Она проехала, а мы, видимо, кэльпи счёл новый путь более уединённым, двинулись по проулку. Высокие деревянные заборы — даже лёжа на спине я видел отдельные доски, скрывали яблоневые сады. Там царствовала тишина — только гусиное негромкое гоготанье неслось сбоку. Облака тянулись через половину неба полосками пролитого в ручей и ещё неразошедшегося молока. Пахло одуряюще мокрыми кислыми яблоками, палой, начинающей гнить листвой и немножко грибами.
Телега катилась, небо не двигалось с места, и ветер носил по кругу запахи осени.
— Мы на месте! — Данни разорвал круг мыслей беззастенчиво-громко. Я позвал Даниила — но мне не ответили. Потянувшись, даже с некоторой тревогой постучал по доскам с клейкими капельками смолы. Под ящиком некоторое время не раздавалось никаких звуков, и я хотел уже было приподнять его, но тут послышалось сухое шебуршание, видимо, ночной потягивался после непродолжительного сна. Со вздохом подсунув руку под краешек, он ещё и ногами отопнул гроб в сторону. Тот, ударясь о бортик телеги, замер на боку.
— Где мы? — щурясь так, словно был уже солнечный полдень, он оглянулся по сторонам.
— Около моего дома, — поднимаясь, я внезапно ощутил, что все косточки тела отлиты из чугуна, а всё, что не болело, вспомнило о своих ушибах и ударах. Придерживаясь за бортик, я сполз с телеги. Пришлось на несколько секунд замереть, привыкая к ощущениям и гадая, смогу ли доползти до дома даже несколько десятков оставшихся шагов...
— Побыстрее — следы-то мне заметать, а уже светло, — Данни явно нервничал, теребя вожжи в руках и поминутно оглядываясь то на нас, то демонстративно на уже совсем светлое небо.
— Я ещё не на месте, — Навь даже и не думал подниматься, разминая отлёжанную во время сна кисть руки. Холодный и неприятный взгляд его змеиных глаз скользнул по мне и остановился на кэльпи. Тот вновь передёрнул плечами и даже чуть отодвинулся в сторону.
— Всё, на месте — вам тут пара шагов, а у меня — и у вас обоих, будут неприятности, если я всё это не верну, или лошадь окажется взмыленной — а вы сейчас, похоже, ни на что не годны — вот заявятся к вам, к каждому, полисмены — из-за угла по десятку, и что вы им скажете? Ни у одного даже на морок сил нету! — он обличающее ткнул в меня пальцем.
Облизнув пересохшие губы кончиком раздвоенного по-змеиному языка Навь что-то неразборчиво пробурчал, опуская голову, и всё-таки сполз с телеги.
— Если что-то случится, обязательно меня оповести. Я потом отправлю Данни проверить, как там у вас.
— Угу, — он неопределённо махнул рукой и, развернувшись, направился нетвёрдым шагом почему-то не к дороге у озера, а в обход, к садам.
— Удачи, — я хотел добавить что-то ободряющее, но осёкся, когда увидел, что в косых утренних лучах на белой пыльной дороге даже у самых его ног не шевелится тень. Словно вся темнота, что окружала Навь, вытекла где-то там, в подземельях, и только жалкие её остатки поддерживали его.
— Данни, что это за выкрутасы? Несколько минут погоды бы не сделали — ты тут сидишь и раздумываешь едва ли не дольше! — прислонившись к белым камням ограды я гневно воззрился на него.
— А ты так хотел скормить меня этому типу? У него разве что слюна не капала, когда он на нас смотрел!
Я решил, что дальнейший спор бесполезен — моя лошадка всегда тряслась за свою шкуру...
— Ладно, ты бы его в любом случае в таком состоянии одной рукой вернул в рамки приличий.
Не слушая возмущённой тирады слуги, я тихонько побрёл к дому. Шаг, ещё шаг... И где-то там — ванна...
* * *
ВОСКРЕСЕНЬЕ 13 АВГУСТА
к оглавлению
Лучи рассветного солнца тонкими, невыносимо яркими иглами просачивались сквозь колышимую ветерком листву яблонь. Я шёл рядом с дорогой, прячась в зыбкой утренней тени, что давали развесистые кроны деревьев. Под босые ступни то и дело попадались мелкие острые камешки и скрытые травой корешки. Запинаясь об них, шипя и вновь попадая ногой по чему-то твёрдому, на дорогу с примятой стёжкой травы посередине, я всё же выйти не решался. Для живущих неподалёку фермеров и прочих соседей утро давно не было ранним. И за деревьями и тонкой преградой кустов, растущих между дорогой и канавкой с водой, уже не раз мне навстречу проезжали гружёные чем-то повозки и одиночные путники.
Ближе к дому дорога, в отличие от проходящей берегом озера, начинала виться неторопливой змеёй. Ещё чуть-чуть, самую малость... Я с тяжёлым вздохом чуть не рухнул на землю, услышав очередную приближающуюся телегу. Сил накинуть пусть и самый слабый морок, отвести человеку глаза — не осталось. А выглядел я сейчас... Если Габриэль одарил меня парочкой весьма говорящих взглядов, то его кэльпи и вовсе испугался, представив, что придётся оставаться со мной наедине, пока не довезёт до дома... Оперевшись спиной на широкий ствол яблони, я вытянул ноги, закрывая слезящиеся от света глаза. Как же хотелось сейчас провалиться даже не в сон, а во Тьму Изначальную, где нет мерзкого, давящего ощущения усталости, всей этой грязи, уже подсохшей и крошащейся при движении!.. Только голоса... далёкие и близкие шепотки...
Похоже, я начал проваливаться в сонное небытие — резкий громкий свист, откуда-то со стороны дороги, заставил вздрогнуть, и инстинктивно оглянуться на звук.
Телега уже давно прокатила мимо, куда-то к полям, или к городскому рынку. Еле как поднявшись на ноги, цепляясь за ствол и ветки дрожащими руками, я постоял так, пытаясь согнать озноб и сонное оцепенение. Словно меня опоили дурманящим зельем, некой отравой, и теперь она пробралась в кровь... Всё тело ломило от длительного бега и бесконечного подъема по старой-старой лестнице, смотрящей на нас тысячами кровавых глаз на призрачных лицах.
