Стучит, гремит, откроется

Пробудилась молодица от сильнейшего укола интуиции и криков с улицы. Понять, что же необычного было в последних, удалось не сразу. Лишь когда окончательно согнала сон с глаз, осенило: при тушении очередного пожара солдаты работали слаженно и молча, ибо перекричать неумолчный грохот орудий было чаще всего невозможно. Тут же... Зарево улыбалось кровавой улыбкой: где-то и вправду горело здание, может, даже не одно. Однако вражеские пушки молчали...

Не переставая гадать, Меланья сбежала на первый этаж, напрямик к крыльцу, где в ошеломленном молчании столпились все приближенные и князь. Стольник без слов отпихнул молодую женщину от двери вглубь коридора, но любопытство, то самое любопытство, которое неизменно при любом происшествии, каким бы страшным оно ни было, сыграло свою роль, и Меланья прорвалась-таки на крыльцо. О чем тут же пожалела, ибо то, что увидела она, и в кошмарном сне присниться не могло.

Гореллы знали, что обстрел пробудит вражеских воинов и они будут сновать по улицам — кто раздавая команды, кто за водой для тушения зданий. Но этой ночью обстрел не продлился долее нескольких колодежек, достаточных для воспламенения строений. Стоило лядагчанам оживиться и сбросить дрему, которая, будто ласковая кошка, так и норовила забраться на колени и усыпить мурлыканьем, колдун призвал свою богиню.

Сотканные из сущей темноты, огромные, размахом крыльев равные небольшой деревне, две твари обрушились на городок и стали сокращать количество защитников. Один налет приравнивался к пяти-шести смертям. Несчастливые не успевали ничего уразуметь, прежде чем проститься с жизнью в кинжальной остроты когтях. Только крики, безумные, истошные, взлетали в подсвеченные заревом небеса вместе с тварями Гатиры, каковые запряжены, согласно верованиям гореллов, в колесницу Богини.

Не будь железной дисциплина в стане лядагском, не организовали бы так быстро солдат командиры, не предприняли бы и малейшей попытки защититься... Дружным залпом разрядили ружья, тут же отброшенные — все равно что в тени стрелять и удивляться, почему им урона нет... Смышленые не мешкали, скрывались под крышей — кто успевал добежать.

Знал колдун, что сотворить, знал слова, знал действие этих слов и, что самое главное, располагал нужными для сложного ритуала силами. Эрак и воинская старшина наблюдали за действом в подзорные трубы; не видели они паники и умоисступления, царивших за стенами, однако и то, что доступно было взорам, пускало холодок по спинам.

— Вскоре внутри стен никого не останется, — равнодушно заметил колдун, обессиливающий на глазах — богиня в отместку за помощь выпивала из него силы.

— Золотом осыплю, — задумчиво повторил вождь, не отрываясь от созерцания.

Оправившись от начального ошеломления, переросшего теперь в панику, приближенные ввалились в коридор, втеснив туда и Меланью. В первые колодежки ужас затмил все чувства, которые она испытывала. Но затем из тьмы умоисступления чудом всплыли слова молитвы, и вещунья, сложив руки подобающим образом, зашептала без труда вспоминающиеся слова.

Тотчас подсвеченная пожарами ночь пошла рябью, будто речные глубины, и... разверзлась нестерпимо ярким лучом солнечного света. Неземной ор пронизал все от земли до небес, и твари горельской Богини, ринувшись вверх, точно в намерении затмить сияние, вмиг исчезли.

А Меланья провалилась в колодец без дна и, закрыв глаза, летела вниз в бесконечно прекрасном миге падения звезды.

Внезапно падение прекратилось. Вокруг не было ничего, кроме того самого яркого света; но сколь ослепительным он был, а очи не резал.

Откуда ни возьмись рядом с вещуньей предстал мужчина добрейшего вида, крепко сбитый, среднего роста и полностью седой, несмотря на то, что на вид ему давалось не более пятидесяти зим. Однако что внешность, каждый знает, сколь она обманчива; Меланья узнала его по глазам — невероятно добрым и мудрым, всепрощающим. В глубине этих очей можно было увидеть все от самого сотворения мира...

Рядом находился Виляс.

— Помоги! Помоги, отец! — задыхаясь, взмолилась вещунья.

Стоя пред Меланьей, Виляс отер ладонью мокрые щеки ее и, положив целительные руки ей на плечи, заговорил:

— Довольно натерпелись вы, дети мои нерадивые. Теперь скажу, что делать...

Каждое слово врезалось в сознание, точно острием кинжала на коже написанное. Забыть хоть одно было невозможно.

Резко вздохнув, Меланья обнаружила, что обвисла на чьих-то руках, и недоуменно огляделась. Над ней склонялось лицо обеспокоенного Стольника, приближенные, переговариваясь, всеnbsp;

& еще толпились у распахнутой двери, по временам бросая взгляды на улицу.

— Пришла в себя, слава Господу! — возрадовался Стольник. — Едва подхватить успел тело твое бездыханное! Ты как, на ногах устоять сумеешь?.. Немудрено, что сознания лишилась, от такого ужаса не только у женщины нервы сдадут. Опирайся об меня, вот так... Там уже все закончилось, до сих пор точно днем светло. Таки не все безнадежно, раз Виляс не оставил нас на растерзание энтим тварям ...

— Я видела его, — почему-то шепотом сообщила Меланья, пытаясь сделать шаг на подкашивающихся ногах. — Виляса видела.

— К-княже... — слабо, срывающимся голосом окликнул Стольник, когда пропавшая от ошеломления возможность говорить снова вернулась к нему. Но вот голос его окреп, ровно как уверенность в правдивости Меланьиных слов, и писарь уже твердо позвал: — Княже! Нашей вещунье Виляс явился!!!

Осмыслив эту фразу, приближенные сплотились вокруг Меланьеи, боясь упустить хоть слово из тех, что слетят с ее уст. Князь вышел вперед и, взяв ладонь вещуньи в свою, всмотрелся женщине в лицо.

— Не медлите, панна.

"Подходит к концу кровопролитие, самую малость продержаться надобно — идет, идет уж подкрепление, вместе с ним разобьете гореллов наголову..."

— Дай Бог! Дай Бог!!! — зачастили приближенные, крестясь неистово.

— Тихо! — гаркнул Потех. Снова обернулся к Меланье: — Что же сделать надобно?

"Начните переговоры, чтоб время потянуть, — вот ваш выход и спасение ваше. Иначе не продержитесь до прибытия хмарян..."

Князь отступил на пару шагов, точно в сердце пораженный.

— Не бывать! Не бывать такому! Чего вздумала — на позор толкать! Смела больно, ворожейка?! Лучше на погибель, чем к этим псам, Рысковцу их души, посольство самолично направить!!!

Такой волны княжеского неистовства еще не видел никто. Сколько-то колодежек прошло, а Потех все бушевал и бушевал. Ни один из рядом стоящих не смел не то что возразить — слово поперек гневливой тирады вставить. Казалось, князь бесится и только распаляется сильней.

Действуя по наитию, Меланья легкой поступью подошла и возложила ладонь на Потехову голову. Кто знает, хотел ли князь в тот момент ударить вещунью иль просто сбросить ее руку, — по страшно искаженному лицу оставалось лишь угадывать намеренья... Да только Потех неожиданно усмирился. Как ветром сдуло весь его гнев всего от трех громоподобных слов: "Смири гордыню — прислушайся".

До утра совещались, как бы все организовать, чтоб потянуть время. Предлагаемые супостатом условия сдачи лядагчане знали назубок — успели выучить благодаря многочисленным горельским депутациям — и теперь обсуждали, что затребовать при заключении мира, дабы завязавшиеся переговоры продлились как можно долее.

Меланья не присутствовала на совете. Обуреваемая одиночеством, молодая женщина по всему городу искала Зоека. За его невредимость и безопасность вещунья не волновалась — в случае чего она узнала бы даже не о происшествии самом, а о нависшей над мужниной головой смертельной угрозе. Однако в столь мелочном вопросе, как поиск человека, дар был, увы, беспомощен. Или, вероятнее, Виляс не видел смысла помогать с такой проблемой.

Меланья случайно наткнулась на Зоека у артиллерийного склада, поблизости с каковым не было ни одного факела, ибо от малейшей искры весь город мог взлететь на воздух. Выяснилось, что муж тоже ее искал, совсем не будучи уверенным в безопасности любимой.

После того как полуночные небеса прорезал ослепительный луч, гореллы не возобновляли обстрел и вообще сделались тише трав в поле. Выжившим лядагским солдатам представилась наконец оказия отдохнуть, а Меланье с Зоеком — побыть вместе.

Утром с кориванского холма верхами спустились парламентеры. Ехали они на княжьих лошадях — единственных во всем городе, коих не обделяли фуражом и кои потому не светили ребрами. Казалось бы, нашли лядагчане, чем головы томить — лошадей подбирать для депутации! Тому была одна причина: Потех упорно желал создать видимость того, что у них всего в достатке — и пороха, и фуража, и продовольствия, — поэтому на переговоры они идут не от великой нужды, а из желания прекратить кровопролитие.

По вышеуказанной причине в парламентеры выбрали наиболее бодрых и бравых с виду воинов. За главного средь них был Стольник, в отстаивании интересов Лядага, или как бишь назвали на совете выбивание лучших условий сдачи, нерушимый, точно скала, однако готовый в нужный момент поступиться каким-либо пунктом.

Все-таки непростительно милосерден был вождь горельский — он простодушно обрадовался депутации, хоть один из советников и говорил, дескать, не с мирным умыслом она прибыла. До вечера длилось обсуждение условий, на протяжении которого лядагчане таки отказались от одного пункта договора. Благо, их было придумано довольно, не на одну неделю, если по одному за день отказываться... Вечерком парламентеры отбыли в крепость, якобы на совещание, сами же проспали до утра и снова двинулись в стан супостата.

— Да что ты мелешь, от нужды! — отмахивался от советника Эрак. — Погляди, какие у них кобылы! А сами-то — какие молодцы! С такими запасами оборону держать да держать, благодари Богиню, что начали смиряться с неизбежной участью.

Таким образом, уловка Потеха сработала сверх всяких ожиданий. Также, возможно, не обошлось без Вилясового вмешательства — шутка ли, опытный вождь впал в такое заблуждение...

Прошла неделя.

В душный пасмурный день вражьи трубы нежданно запели тревогу. Солдаты торопливо стали выстраиваться для боя в ближних к лагерю полях.

Что за диво? Ладагчане во множестве высыпали на стены, и вскоре победный клич сотряс твердь: огромное воинство двигалось к ним, по гербам опознали хмарян. Приветственно и радостно грянули все крепостные пушки, взлетели в воздух подброшенные шапки...

Действительно чудом можно назвать то, что супостат узнал о приближении врага только благодаря регулярному разъезду, уже когда подкрепление подошло чрезвычайно близко. Ни один голубь с известием не долетел, ни один посыльный не примчался заранее, не предупредил о грозной силе, каковая движется с запада.

В колодежку, когда блистательная конница хмарян во весь опор неслась на ряды гореллов, в небе грудь в грудь сшиблись два сокола. Грохот пушек и топот, а затем и ржание раненых лошадей, вопли людские и лязг оружия, заглушили их крик. Недолго борьба меж птицами в небе и людьми внизу велась с переменным успехом. Капли смешанной людской и соколиной крови оросили землю. Но вот уж невооруженным взглядом видно, как хмаряне сминают ряды противника и теснят его к крепости, под пушечный огонь... Жестокая кровавая бойня, которой Меланья более всего желала бы не видеть, случилась под кориванским холмом. За какую-то печину гореллы потерпели губительное поражение.

Не получил бы главнокомандующий приема более радушного, если б приходился князю братом. В тот же день два войска снялись и перекочевали в отбитую хмарянами столицу, где пировали до рассвета, отмечая победу. Тесть передавал Потеху привет и заверение, что поможет в восстановлении страны, ведь война — всегда бедствие для народа. Еще главнокомандующий вручил князю письмо от жены, при чтении которого лицо князя прояснилось, яко в беспечные дни.

Тем временем Меланья мучилась, подгадывая момент, при котором можно будет сообщить Зоеку немаловажную весть. Долго молодая вещунья думала, как муж воспримет известие, долго решимости набиралась. По крайней мере, так ей казалось, что набирается; на самом же деле отвага только убывала, и с каждым мгновением ее становилось меньше и меньше, словно воды в дырявом ковше... Но вот, когда решительности осталось совсем мало, Меланье удалось кое-как взять себя в руки. Тут и момент подвернулся сам собою: Зоек увез жену подальше от радостной победной шумихи, в ближний к столице лесок.

Чета достигла речушки, и муж, по видимому, ни о чем не догадывающийся, подобрал камешек и пустил его по воде. Тогда Меланья обняла Зоека со спины и, заглянув в глаза, сказала тихо-тихо:

— Ты знаешь... сын у нас будет.

"После получения дара нельзя просто сидеть сложа руки. Способность предсказывать дана тебе в утешение, как плата за перенесенные тяготы, но она должна также помогать другим. Следуй этому завету — и все у тебя будет хорошо" — сказал Виляс напоследок.

Много лет спустя слухи о волковской вещунье распространились по всему Лядагу и даже за границами княжества. Каждодневно уйма народу приезжала за советом к именитой гадалке, баснословно одаренной и, якобы, видевшей самого Виляса.

Для нее же самой наиболее памятным стал день, когда помощи дара запросила собственная дочь, единственная девчонка и притом младшая из четверых детей.

И разложила мать карты, произнеся: "Стучит, гремит, откроется..."