— Вы про эту девушку, что репетицию прервала? Обыкновенная французская молодежная мода 60-х. Это же не скинхеды.
— Бритоголовые? — Вочинников недоуменно пожал плечами. — Лет через десять о них никто не вспомнит. Вся шумиха из-за того, что они связаны с германскими реваншистами. На Западе психовойна, не то, что у нас...
Жестом гида журналист показал правой рукой на окрестности. Как раз в этот момент троица дошла до угла; кинотеатр "Металлург" стоял на месте, но окружение его было не совсем знакомым. Квадратную площадь окружали похожие друг на друга двухэтажные "стекляшки" с абстрактно-кубистическими фасадами из белого и красного кирпича. На плоских крышах виднелись огромные неоновые буквы, они складывались в четыре надписи: "Услада", "Голуба", "Любава" и "Милена".
"Да, это не психовойна", подумал Виктор. "Это психоделика."
— Дома свиданий? — непринужденно спросил он. — Make love, not war?
Соня хихикнула.
— Это очень просто, — ответила она. — Это гастроном, общепит, рембытсервис и универмаг.
— Элементарно. Как я сразу не догадался? Четыре девушки и "Металлург".
— Ой, смотрите! — воскликнула Соня.
Навстречу им по аллее Металлургов катил элегантный желтый спорткар в стиле концептов Луиджи Сегре. Изящные стремительные очертания, панорамное стекло, фары, закрытые плексигласовыми обтекателями придавали какую-то женственность. Размером это чудо дизайна было примерно с "Запорожец" и тарахтело инвалидным движком. Машина остановилась у тротуара возле "Любавы", из нее вышел парень в бурой нейлоновой куртке и направился к стеклянным дверям.
— Самодельная, — прокомментировал Вочинников. — Парень один с Макаронки сварганил, четыре года возился. Талант, художник.
— Это надо заснять! — Виктор вытащил из куртки кожаный футляр. — Меня вот как раз сегодня за найденную бомбу премировали.
— Кстати, — уцепился журналист, — как вы ее нашли?
— Случайно. Ничего интересного. Каждый советский человек поступил бы так же. Вот те, кто ее обезвреживал — это да, это герои, о них писать надо.
— Слушай, сними меня на фоне этой машины! — Соня потащила Виктора через дорогу.
— Нет проблем. Жаль, что пленка черно-белая.
Она грациозно стала перед дверцей, чуть выставив вперед правую ногу. Виктор несколько раз щелкнул, на всякий случай с разной диафрагмой. К этим местным пленкам надо еще приноровиться.
— Знаете, мне надо торопиться, — сказал подошедший журналист. — Провентилировать, как там мой фельетон про подснежников.
— А райком что, тему про подснежников разрешил?
— Райком эту тему поднял. Завод оформляет оформителей на рабочую сетку, они слабо загружены. А можно было их объединить в артель и перевести на хозрасчет.
— Да, есть еще у нас, так сказать... Резервы экономии. Ежели в нужном ключе, то освещать важно.
— Виктор Сергеевич, вы не пробовали писать фельетоны?
— Нет. Разве теперь это обязательно?
— Профорг вам еще об этом не сказал? Шучу, конечно. Слушайте, как вы смотрите на то, чтобы договориться еще встретиться, и вы мне подробней расскажете об этом музыкальном эксперименте?
— Положительно. Созвонимся.
— Прекрасно. Телефон редакции в справочнике, и городском и внутреннем. Да, зачем вам тратиться на проявку? Заходите в редакцию, обработаем профессионально. Что надо, и карточки сделаем, и пленки отмотаем, у нас есть специальная, с мелким зерном. А взамен вы дадите опубликовать то, что у вас хорошо получилось.
— Такая щедрость за счет народа?
— Бросьте. Мы просто стимулируем рабкоров и фотокоров. Гонорары у нас маленькие, а пленкой — можем. Идет? До скорого!
— Ты молодец, — зашептала ему Соня, ухватив за рукав, — он заинтересовался. Леонид Сергеевич часто печатается в "Брянском рабочем" и "Брянском комсомольце", и хорошо знаком с Клименко, а он вращается в обкоме, и, главное, собкор ТАСС. Так мы можем вытащить наш коллектив в центральную прессу. Сейчас много битловых коллективов. Он поможет выделиться...
"Как-то уж очень щедро в этом мире расчета и экономии", подумал Виктор, глядя на удаляющуюся фигуру Вочинникова. "Что он хочет? Селфи на фоне статуи сталевара? А он не может быть приставлен от УГБ? Фотоаппарат от УГБ, теперь и контроль, чего на него снимают. Да и вообще журналист — прекрасная легенда для встреч и ведения разных бесед. Похоже на то..."
19. Двухэтажная Россия.
— А как у тебя с паспортом? — спросила Соня, когда они с сумками продуктов вышли из "Услады". — Продвигается?
— Нашли.
— Как нашли?
"Она была уверена, что не найдут? Хотя — кто был уверен в обратном? Не надо быть слишком подозрительным."
— Через милицию.
— Он с тобой? Глянуть можно?
Виктор протянул картонную книжечку. Соня быстро перелистала страницы, чуть задержавшись на страницах "Семейное положение".
— А... а что было в предыдущем паспорте?
— Когда я этим поинтересовался, мне очень вежливо намекнули, что у меня нет никаких причин этим интересоваться.
— Даже так... Пошли на "шестнадцатый". Он идет почти до эконома.
— Едем до Почтовой?
— Едем к тебе, — удивленно произнесла она. — Ты стесняешься своей квартиры? Или я не вовремя?
— Не, ну что ты... Я просто задумался о работе. Извини.
"Ну, Соня вне подозрений... А почему вне подозрений? Потому что ни одна здешняя спецслужба не могла так быстро засечь мое появление, изучить, подготовить сцену под дождем и вообще... Хотя стоп. Все это верно, если ЦРУ не знало заранее. А в реальности-38 знало. Собственно, и в реальности-18. В реальности-98 вроде как я сам спалился с файлами из будущего, но ЦРУ явно этого ждало. То-есть, где-то пятьдесят на пятьдесят, что меня тут могли ждать и готовиться. И даже подготовить отвлекающую операцию с Ликой, как с малоценным агентом. Что в пользу этой версии? Ничего. Ничего кроме того, что у меня квалифицированно уплыли мобильник и симка. Что я могу сделать? Ничего, кроме естественного поведения и наблюдательности."
К остановке подрулил новенький желтый "ЛАЗ" — странный, угловатый, с тремя дверьми, огромными, как у какой-нибудь нынешней "Сетры", лобовыми стеклами и квадратным скворечником номера на крыше. "Опытный какой-нибудь", — подумал Виктор.
Народ рванулся в раскрытые двери занимать места; Виктору и Соне не досталось, и они стали в проходе, впереди торчавшей между двумя встречными сиденьями кассы, к которой все время просили передавать полтинники.
Ново-Советская все еще была местом для неспешного движения. По левой стороне тянулись знакомые Виктору благообразные сталинские двухэтажки с палисадами; пустырь по правой вплоть до Литейной был загорожен посеревшими от дождей заборами, из-за которых высовывались краны, железобетонные остовы, кучи балок и арматуры; выглядывавшая из ворот земля была размешана колесами самосвалов.
— Здесь будет МЦОТ, межведомственный центр оздоровления трудящихся, — щебетала Соня. — Поликлиники восьми заводов, кроме Камвольного. А здесь, вон, видишь, колонны уже возводят? Это МДКОТиЦМ. Межзаводской дворец культуры и отдыха трудящихся и центр молодежи. Сюда переселят БПиМК из сарая в ЦПКиО что за ДК БМЗ.
— Что переселят?
— Планетарий. А ты знаешь, какой тут зал будет?
Автобус, вздохнув, остановился на перекрестке с Литейной. Виктора вдруг словно током ударило: вместо привычных с детства хрущевских кирпичных и панельных пятиэтажек в сторону Литейной тянулась плотная застройка панельного двухэтажного таунхауса. Зеленые, желтые, красные и синие квадраты квартир разбивали длинные панельные зигзаги и меандры; широкие окна, не разделенные на рамы, напомнили Виктору о финских домиках. Автобус тронулся; мимо окна проплыли узкие дворы, с разноцветными полотнищами белья на веревках, с молодыми яблонями и клумбами в палисадниках; среди них виднелись турники, детские качельки и песочницы. Из двухэтажного океана росли трехэтажки школ и магазинов. Таунхаус, как разлившаяся река, затопил место панельных и каменных пятиэтажек до Дружбы, место серых хрущевских двухэтажек и площадь, занятую в бытность Виктора стандартными частными домами. Таунхаус осреднил это многообразие милым скромным бытом рабочего поселка.
— Лабиринт, — произнесла Соня. — Здесь большие квартиры, для многосемейных. Но тем, у кого радикулит, тут плохо. Место низкое, болотистое. И шпаны хватает. Сейчас начали разводить по квартирам тревожные кнопки, чтобы соседи сообщали, если драка во дворе.
Они проехали мимо "цыганского гастронома"; старое здание бывшей пожарной каланчи Пробного Хутора было приведено в порядок и покрашено, на нем виднелась большая вывеска "БЮТ". Как понял Виктор, надпись относилась к юным техникам, а не к Юлии Тимошенко.
Сидящие тетки обсуждали уличные бои в Далласе, где восставшие спалили несколько броневиков Нацгвардии. Судя по разговору, резервистов изматывали вспышками массовых беспорядков то в одном, то в другом городе, моментально сходившими на нет по приближению войск. Америка втягивалась в какую-то странную и опасную игру, где адреналин от угрозы ареста если не заменял виски и марихуану, то успешно их дополнял. Это было похоже на издевательство кучи мелких подростков над здоровым пьяным детиной, словно сотни тысяч студентов, бомжей, развозчиков пиццы и мелких клерков внезапно утратили способность мыслить, как взрослые и степенные люди.
Здесь этого нет, подумал Виктор. Здесь это только у подростков, они и есть подростки. Прямо как плакатное сравнение капитализма и социализма. И еще — лица людей в автобусе. Какие-то непосредственные, открытые, все эмоции можно читать, как открытую книгу. Никто не улыбается, не принято, а глаза добрые. Разве у них нет проблем? И что происходит с Америкой? Похоже, тут не только Вьетнам. Как-то мало здесь про американские преступления во Вьетнаме. Интенсивность боевых действий ниже? Вьетнамизация раньше?
— У тебя на работе все нормально? — спросила Соня.
— Да. А что?
— Ты как-то странно задумчив.
— Город изучаю.
— Ты у нас раньше был?
— Ну кто не знает Брянска?
— Как раз не знают. Закрытый город для иностранцев.
— Я шучу.
— А серьезно?
— А серьезно — фотиком премировали.
— Просто ты очень сосредоточен. Как Баталов в кино про курчатовцев.
— У нас нет реактора. У нас "товары — народу". Две дощечки.
— Разве в кино было про реактор?
— Я не вдавался в подробности, Главное — игра актеров.
— Не знаю, мне всегда казалось, у него есть лучшие роли, особенно про войну... Поворачивайся, продвигаемся к выходу.
— Не рано?
— У Школы много сядет.
— ...Ты знаешь, я заметила, я рядом с тобой начала меняться, — задумчиво произнесла Соня, пройдя в комнату эконома и расшторивая окна, чтобы надвигавшиеся сумерки не слишком быстро потребовали зажечь свет, — я хочу расписаться с тобой, и чтобы мы вдвоем сняли нормальную однокомнатную квартиру в башне.
— Может, я просто сниму?
— А скидка семейным? — Соня вскинула на него удивленные глаза. — Забыл? Нормальную квартиру, чтобы комната девятнадцать метров, вся комната. Чтобы был сервант и большой телевизор на тумбочке, тогда его можно смотреть с диван-кровати. А у меня есть магнитофон, я на нем слушаю наши концертные записи и разные новинки. Для тебя поставим письменный стол у окна, чтобы ты мог работать над своей техникой. А что лучше возле дивана — торшер или бра?
— Торшер. А бра — у телевизора, для подсветки.
— Слушай, я тебя не напугала своими планами? Насчет расписаться?
— Ничуть.
— Серьезно? Я вдруг поняла, что несу какую-то чушь, как испорченная мещанка.
— Почему чушь? Естественное женское желание строить семейное гнездо. Ты же не бросаешься из одного брака в другой.
— Глупости, я не хочу бросаться из одного брака в другой. Я вообще с трудом знакомлюсь... в общем, когда ты подошел ко мне под этим дождем, я переживала все, как катастрофу. У меня был такой круг — ансамбль, работа, зрители. А теперь хочется жить, как все... хотя бы после концертов и репетиций. Надо будет привезти халат, чтобы не брать твой. Ты не против?
— Почему я должен быть против? Место есть.
— Ты все-таки удивительный человек. Ты вот это все спокойно слушаешь, вместо того, чтобы... Ну, я не знаю. Думала, как-то иначе... Ты знаешь, для тебя нет слов "так не принято". И при этом не смотришь на меня, как... Не понимаю, как это объяснить. Думала, что так не бывает.
— В мире все меняется. Принято, не принято... И я хочу сказать спасибо этому холодному дождю со снегом.
Соня опустила сумочку на стул, подошла к стенке. Щелкнул выключатель "Проксимы".
— Давай разберемся с продуктами. — Она заглянула в тесную коробочку холодильника. — Подай сюда красную авоську...
Индикатор настройки свелся. Из радиолы, под ритмичные звуки пианино и ударника донесся голос Великановой — "И что бы я ни делала, и что бы ни надела я, при тебе и без тебя, это только для тебя..."
Соня заглянула в авоську.
— Так... Вот это... это не надо укладывать, я приготовлю голубцы. Ты любишь голубцы?
Виктор не успел ответить.
Раздался стук. Он обернулся, и увидел, что незакрытая Сонина сумочка, соскользнув со стула, рассыпалась; из нее вывалился кошелек, помада, пудреница, круглое зеркало в молочно-белой оправе из гнутого оргстекла, связка ключей и разные мелочи, на которые Виктор уже не обратил внимания.
Он увидел на полу выпавший из сумочки маленький черный пистолет.
20. Покушение начнется после полудня.
— Не бойся, он не выстрелит, — сказала Соня. — Затвор надо передернуть.
— Наградной? — спросил Виктор.
Он узнал его. Карманный "Вальтер" девятой модели, прозванный в народе "дамским". Без гравировок, простой и изящный, выпуск начала сороковых. Такие тащили с войны, как сувениры и на всякий случай. Такими не премируют. Надо было усыпить бдительность.
Наступила неловкая пауза, и только Гелена Великанова продолжала скороговоркой многозначительный последний куплет — "И только мне все кажется, мне почему-то кажется, что между мною и тобой ниточка завяжется..."
"Броситься, завладеть оружием? А где гарантия, что она не носит второй? Если бросится сама — не носит. Тогда сбить с ног, и..."
— Не совсем, — помедлив, ответила Соня. Вздохнув, она спокойно подошла к сумочке, и выудила из него маленький флакончик пробных духов. Убедившись, что с ним все в порядке, она присела на корточки и подобрала зеркальце, помаду и пудреницу. И только потом, наведя в сумочке порядок, она аккуратно сунула туда пушку. Угрожать ею она явно не собиралась.
— Я не хотела рассказывать,— произнесла она, небрежно положив сумку на секретер. — Пару лет назад один шизик убить угрожал. Причем убить после полудня. Милиция выделила сотрудника в штатском охранять, ну и вот это, больше для спокойствия. Шизика поймали, а пистолет предложили оставить. На память и на всякий случай. Вдруг сбежит. Я сразу не предупредила тебя, извини. Получается, подвергаю тебя опасности.
— Меня опасности? Да ладно... А как же в войну? Разрешение хоть дали, а то милиция найдет...