Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— И что потом? Она помашет нам, прежде чем бросить нас на произвол судьбы?

— Вы знаете правила действий в чрезвычайных ситуациях не хуже, чем кто-либо другой, — мягко сказала Ада. — Крейсерский модуль способен совершить посадку, если возникнет срочная необходимость. Риск невелик, и маневр повлияет на расход топлива для возвращения на Землю, но он все же осуществим. Дженнифер Ван Вут — сторонница строгих правил, но в то же время смелая и самоотверженная женщина. Она сделает это, но только если обнаружит ваше присутствие.

Рамос огляделся, как будто все, что он хотел, — это увидеть знакомое человеческое лицо, к которому он мог бы обратиться. Когда это не удалось, он перевел взгляд на мой визор. Его взгляд был рассеянным, как будто он предпочитал смотреть сквозь меня, а не на труп за стеклом.

— Вы верите ей, что это единственный выход?

— Да.

— Она говорит, что осталось шестьдесят часов. Даже меньше. Это может оказаться невозможным.

— Так и есть, — сказал я. — Но только потому, что группу уходящих возглавит блестящий, храбрый коронель Рамос. Вы справитесь. Остальные будут слепо следовать за вами по пятам. Вам даже не нужно будет беспокоиться о них. Просто выберитесь отсюда, и вы спасете всех.

Он фыркнул. Он взвешивал мои слова, решая для себя, что он нашел в них полезного, а что мог бы скомкать и выбросить, как вчерашний мусор.

— Вы думаете, будто знаете, на что я способен?

— Я поделился с вами слишком многими историями, чтобы не составить себе мнения о ваших способностях.

Он поднял голову вверх, к ледяному потолку за нашим корпусом. — А вы... вы тоже будете пробираться сквозь лед вместе с нами?

— Нет, — ответил я. — Это не сработает. Я могу выполнять задание только на "Деметре".

На его лице отразилось подозрение. — Сигналы позволяли вам управлять этим скафандром на расстоянии километра сквозь ткань Сооружения.

— Да, это было возможно. Но мы не можем передать подобный сигнал через лед. Если бы мы могли, мы бы уже сообщили Ван Вут, чтобы она отложила отправление. — Я сделал неопределенный, пренебрежительный жест Ленкиной перчаткой. — О, если бы у нас было время, я уверен, мы смогли бы что-нибудь соорудить. Мы могли бы извлечь из компьютера достаточное количество функционирующих процессорных ядер, поместить их в грузовой поддон или что-то в этом роде. Меня можно было бы вытащить через расщелину, как мозг в коробке. Но у нас нет на это времени. Нет времени даже на то, чтобы создать мою резервную копию. — Я прикоснулся пальцем к своей груди. — Я многому научился с тех пор, как мы покинули Землю, коронель. Это всегда было частью моего плана: я должен был заниматься самообразованием, набираясь опыта работы. По возвращении наши инженеры собирались разобрать меня до чистого кода и извлечь все полезные уроки, которые я усвоил по пути, чтобы следующее поколение медицинских экспертных систем могло быть еще более полезным. — Я выдавил из себя грустную, понимающую улыбку. — Но теперь этого не произойдет. Ничто из меня не вернется на Землю. Ни тот хирургический опыт, который я приобрел, ни мое более глубокое понимание человеческой психологии, ни те дружеские отношения, которые, как мне кажется, у меня появились. Не те песни, которым вы меня научили, и не истории. Ни одна из них.

Он продолжал мерить меня взглядом. Я видел его лицо много раз, в разных настроениях, и, думаю, научился замечать малейшие отклонения, которые предвещали изменение его мыслей, каким бы робким оно ни было.

Сейчас я заметил один из таких срывов. В нем появилось облегчение. Что-то уступчивое.

— Вы не выживете?

— Нет. Ада тоже. Мы оба привязаны к "Деметре". Когда все рухнет, нас тоже не станет. И, так или иначе, у этого корабля очень ограниченное будущее.

— Вы... отключите себя перед концом?

Интересно, что это было: проблеск беспокойства за меня после всего случившегося? Но я был вынужден разочаровать его.

— Нет.

— Вы... умрете, когда погибнет корабль? — Он потянулся за шлемом, который только недавно прикрепил к стене. — Вы собираетесь умереть здесь?

— И это тоже, — ответил я, получая некоторое удовольствие от его замешательства. — Что касается смерти, да. Мы прекратим выполнение, но, когда это произойдет, больно не будет. И есть еще одна хорошая новость: поскольку "Деметре" больше нечем будет заняться, мы с Адой сможем использовать гораздо большую часть компьютерного ядра. Мы сможем... работать намного быстрее, используя ресурсы, обычно зарезервированные для других систем. Сколько бы времени у нас ни было в запасе, мы можем растянуть его.

— Но не до бесконечности.

— Нет, — согласился я. — Не до бесконечности.

Рамос сжал шлем в пальцах. Он был готов снова надеть его. Однако что-то остановило его. Возможно, это была мысль о том, что это может быть последний глоток свежего воздуха, который он когда-либо вдыхал, прежде чем снова облачиться в скафандр.

— Я поведу их, — сказал он. — Мы выживем. Как бы трудно это ни было, я найду способ. Я верну их на Землю.

— Я знаю. Я никогда еще так не доверял ни одному человеческому существу.

— Еще одному?

— Это фигура речи, Лионель. Надеюсь, вы простите меня за это.

— Я хочу думать, что ошибался на ваш счет, Сайлас. — Он помолчал, прежде чем надеть шлем обратно на шею. — Какое-то время вы были моим другом. Если я ошибался на этот счет, значит, я ошибался. Но я не могу забыть того мальчика, которого мы бросили.

— Теперь за него отвечаю я, — ответил я.

К нему вернулось некоторое презрение. — Вы говорите об ответственности после того, как мы бросили его?

— Я возвращаюсь.

Он молчал, не снимая шлема. Его глаза сузились, он не был готов доверять мне до конца.

— В самом деле?

— Дюпен все еще жив. Его биометрические данные слабы, но они есть. Я не могу спасти его, не могу вылечить, не могу даже доставить его тело домой. Я, вероятно, даже не смогу с ним поговорить. Но я могу быть с ним. Я могу быть рядом с ним, как и подобает врачу.

Рамос долго сохранял самообладание, затем кивнул.

— Верю, что вы это сделаете.

— Сделаю.

— Какая-то часть вас вернется на Землю?

— Совсем нет.

— Но я буду помнить, что вы сделали и каким вы были. Я знаю, это будет не так уж много.

— Это будет все, Лионель.

Не отвечая, он опустил шлем, защелкнул замок и, повернувшись ко мне широкой спиной, направился к шлюзу, а остальные скафандры и их полезная нагрузка — люди — заняли свои места позади него.

Я одними губами попрощался со своим большим, жестоким другом.

Для всех нас пришло время покинуть корабль.

Для машины было странно полагаться на веру, но, в конце концов, это было все, что у меня было. Этот лед по-прежнему оставался непреодолимым барьером для наших сигналов. После того, как Рамос и другие ушли, не могло быть никаких новостей об их успехах или неудаче. Я мог только предполагать, что план Ады был разумным, и что скафандры действительно обладали способностью подняться обратно на поверхность, что Рамос был тем человеком, который мог возглавить этот поход, и что судьба была не настолько жестока, чтобы Дженнифер Ван Вут покинула орбиту раньше, чем ожидалось, когда у нее не было бы ни малейшего шанса совершить эту дерзкую посадку.

Так что да: все, что мне оставалось, — это вера, и я решил признать ее достаточность. Пусть этого будет довольно. Пусть будет предопределено, что Рамос и остальные действительно вернутся домой. Пусть в этом не будет сомнений.

Я позволил этому случиться с собой. Возможно, из-за того, что я был всего лишь машиной, мне было легче принять это, чем некоторым. Мне просто пришлось изменить некоторые параметры своего внутреннего состояния, чтобы принять одну истину вместо другой.

— Раймон? — мягко спросил я. — Это Сайлас. Я снова с тобой. — Я положил свою руку на его ладонь, гадая, может ли какой-то призрак того контакта все еще достучаться до его сознания. Своего рода человеческий контакт. Один из нас на самом деле никогда не был живым, один из нас умирал. Но это все равно было наименьшим, чего он заслуживал.

— Мне холодно, Сайлас, — прошептал он. — Холоднее, чем раньше.

— Я хотел бы помочь. Но не могу. Все, что могу, это быть здесь.

— Вас не было, а потом вы вернулись.

— Да.

— Я не могу вспомнить, почему вы ушли. Кроме того, что я должен был помочь вам с чем-то важным.

— Это было.

— Я все сделал правильно, Сайлас?

— Вы сделали более чем правильно. Вы нашли решение.

— И оно было... правильным?

— Это было правильно. Это было... — Я замялся, подыскивая нужные слова. Тогда я вспомнил, что он мне сказал. — Это было прекрасно, Раймон. Несмотря на все уродство, в конце была красота. И вы это увидели. Вы увидели красоту раньше всех.

— Я все еще вижу это, — сказал он, радуясь, несмотря на то, что свет его разума начал угасать. — О, Сайлас, если бы вы только могли видеть это так же хорошо! Они запомнят меня за это, не так ли?

Я крепче сжал его пальцы. — Очень долго.

— Я рад, — ответил он.

— Я тоже рад, Раймон.

Я оставался с ним до конца, как поступил бы любой хороший врач. Я оставался с ним, пока все не закончилось, и биометрическая телеметрия подтвердила, что Раймон Дюпен погрузился в бесконечный золотой сон, который ожидает всех математиков.

Он отдохнул. Он был спокоен. Он будет спокоен навсегда, и я не позволил ему умереть в одиночестве.

Я был неплохим врачом.

После этого я понял, что мне нужно принять окончательное решение. Это касалось моих внутренних костей. Я мог бы вернуть скафандр на "Деметру" или просто отказаться от контроля над ним, оставив в покое Ленку Фрондель, составляющую молчаливую компанию странному молодому человеку, которого она никогда не встречала и имени которого, скорее всего, никогда не знала. Дюпен перестал беспокоиться об одиночестве, а Фрондель — о том, что мы сделаем с ее останками. И все же для меня было очень важно, чтобы я поступил правильно, по-доброму, по-человечески.

По правде говоря, это вообще не было решением.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Данные мне указания привели меня на извилистую дорогу над Плимутом, а за моей спиной было море. На полпути к месту назначения, потея под одеждой и тяжестью своих пожитков, я начал сожалеть о своей скупости и о том, что не воспользовался каретой. Но поскольку отныне я рассчитывал жить скромно, в роли простого деревенского врача, то решил, что лучше всего начать приспосабливаться к моим новым обстоятельствам как можно быстрее.

Солнце припекало сзади мою шею, и я обнаружил, что именно этот участок кожи еще не стал обветренным и жестким за время, проведенное в море. Пришлось стащить с головы шляпу и обмахнуть ею лицо. Я решил, что свернул не туда. Заблудился где-то в извилистых закоулках, ведущих от гавани, несмотря на простоту данных мне инструкций.

Но затем передо мной оказался коттедж, окруженный дубами, которые загораживали мне вид на него вплоть до того момента, когда я уже впал в величайшее отчаяние. Я улыбнулся своей глупости, удивляясь, как вообще мог сомневаться в том, что нахожусь на правильном пути. Коттедж предстал передо мной, раскрываясь, как картинка в детской книжке, и с каждым неуверенным шагом я задавался вопросом, не окажется ли что-то в нем не совсем идеальным, не соответствующим моим потребностям. Мне сказали, что он должен быть подходящим и находиться не слишком далеко от домов моих будущих пациентов, что он был добротно построен и в хорошем состоянии, и из него открывался самый удовлетворительный вид на Ла-Манш, но, будучи по натуре скептиком, я предположил, что в одном или нескольких отношениях он не соответствовал бы моим желаниям или проявлял бы себя с неожиданной стороны, которая противоречила бы им. Когда я приблизился к выкрашенному в белый цвет забору и калитке перед коттеджем, стены которого заросли — но не слишком сильно — жимолостью и плющом, то не увидел ни одной детали или общей черты, которые не пришлись бы мне по душе сразу и безоговорочно, и ни одной вещи, которая противоречила бы моим благоприятным планам на его будущее.

— Я могу обустроить здесь свой дом, — сказал я, улыбаясь сквозь слезы. — Это все, чего я хотел. Как тебе повезло, Коуд, что ты на это наткнулся!

Но чувство вины омрачило мой восторг, потому что мое счастье было достигнуто за счет плохих обстоятельств для другого человека. Хотя я еще ни разу не заходил в этот коттедж, но был инстинктивно уверен, что внутри он будет таким же очаровательным, как и снаружи, и что я не найду недостатков ни в одной его части. Никто не смог бы жить в таком очаровательном доме, так величественно расположенном над таким прекрасным городом, как Плимут, и согласиться продать его, если бы его не вынудили к этому стесненные или трагические обстоятельства. Мое счастье — и все же это было счастье — было приобретено за счет чужого горя, и, словно в знак сочувствия к моим чувствам, солнце скрылось за редкими облаками на небе, обдав мое настроение прохладой.

Я открыл калитку. Мне сказали, что нынешняя владелица дома и будет ждать меня.

— Доктор Сайлас Коуд?

Она уже была у двери — видение в желтом на фоне приятной темноты гостиной за ней. Темнота не имела негативного оттенка, скорее это был приятный намек на тень летом и домашнее тепло зимой, потому что дом, который приятен в одно время года, часто будет приятным и в другое. Конечно, я должен был быть один, за исключением тех случаев, когда меня навещали бы пациенты, но, по крайней мере, я должен был быть один в коттедже, где созданы все условия для меня. После тягот, выпавших на мою долю во время службы на "Деметре", я считал, что хорошо разбираюсь в понятии комфорта и его отсутствии.

— Добрый день, мэм, — сказал я, поправляя свою опущенную на затылок шляпу, чтобы потом снова ее снять. — Очень любезно с вашей стороны, что вы разрешили мне навестить вас.

— Я так понимаю, вы вернулись с моря?

— Да. — Я поднял одну из коробок, с которыми с трудом поднимался из гавани. — Остальные мои вещи пришлют тележкой, когда у меня будет адрес, но я не могу остаться без дневников, даже если мне придется спать с ними под деревом.

— Я надеюсь, до этого не дойдет. — Она вышла на дневной свет, и солнце, выглянувшее из-за облаков, осветило ее, словно украшая. Пот заливал мне глаза, но она, казалось, сияла, как будто была высечена из золота. — Ваше путешествие, я надеюсь, было успешным?

Я улыбнулся, как мне показалось, скромно и смущенно. — Надеюсь, я смог оказать какие-то небольшие услуге.

— Ваша профессия?

— Ассистент хирурга на шлюпе пятого ранга "Деметра". Довольно скромная должность, но не без одного-двух требований.

— И теперь, — как сказали мне, — вы оставите море ради жизни доктора, живущего на суше?

— Таково мое намерение, мэм.

— Меня зовут Косайл. Вы можете называть меня так, или Ада, если вам так больше нравится. Я думаю, со временем вы начнете предпочитать Аду.

— Со временем? — спросил я озадаченно.

— Простите, что разочаровываю вас, доктор Коуд, — могу я называть вас Сайласом?