К моему удивлению блондин совершенно спокоен. И на мой вопросительный взгляд вполне себе вполголоса внятно говорит:
— Бред собачий.
— Тсс. Они же услышать могут! — по-возможности шепотом предупреждаю я его.
Он хмыкает:
— А питание для этой камеры ты видишь? А оператор где, или прибор для видеозаписи? Балаган для идиотов... — тут он спохватывается и исправляется:
— В смысле обманка для совсем уж не разбирающихся. Тупая фигня.
— Но это же видеокамера? — уточняю я.
— Это несомненно. Только она одна сама по себе без источника питания и без передачи данных банально ни к черту не годна. Ты ж поршнем от шприца лекарство внутрипопочно не введешь? Весь шприц нужен, в сборе?
— Ну да и лекарство впридачу — соглашаюсь я с ним.
— А тут некомплект. И давно висит — вон уже паутиной заросла.
Я уже замечаю сиротливо болтающиеся проводки. Правда я слыхал что-то про то, что вроде как есть камеры, которые могут передавать информацию не по проводам и даже энергию получать тоже не по проводам, но тут я не авторитет, а раз красавец так считает — то будь, как он говорит. Ну мне же спокойнее, если никто не видел, как мы тут переправлялись.
Место для засады нам найти не удается — вся эта сторона, включая дорогу, сильно заболочена. Местами торчат груды земли, но мое предложение укрыться за ними, красавец отверг с ходу — по его словам пуля из банального АК этот бугорок просадит, ну а за упавшими деревьями прятаться совсем не годится — древесину, тем более гнилую, даже укорот пробьет без натуги. Вижу, что ему место не нравится категорически. На мой взгляд тут тоже не шибко-то устроишься, все как на ладошке, да и кустарник жидкий. Для засады место никак не подходит. Неизвестно, кто кого первым заметит — мы врага, или он — нас. Даже камуфляж на красавце тут не годится, выделяется он на этой болотине, не так, как белый зимний маскхалат. Но тоже лезет ярким пятном в глаза. Я-то теперь умный, поднатаскали меня сослуживцы, потому гляжу уже со смыслом на местность, понимая, что выбрать место для засады — очень непросто, много всего надо учесть. Особенно в нашем случае, когда не известно сколько врага попрется и потому к требованиям по засаде добавляется и проработка отхода. Нам тут отходить некуда.
— Давай-ка вперед продвинемся, там поудобнее будет — говорит красавец, еще раз критически оглядев сырую низинку.
Я соглашаюсь. Осторожно продвигаемся по обочине.
— Ты под ноги смотри, а я поверху — рекомендует калека.
— И что я должен смотреть под ногами? — уточняю я.
— Например мины. Например растяжки.
— Дык эта — искренне удивляюсь я — не обучен. И как тут в такой грязище мины разглядишь? Помнится трава над минами жухлее, так эти сукины дети не мины, а самострелы применяли. И кстати — вот проволоки чертова куча, поди пойми что тут где!
На дороге и впрямь вывалено несколько размахренных мотков тонкой проволоки, уже поржавевшей. И мне здорово везет — у дохловатой на этой болотине березки замечаю какой-то зеленый вырост, оказывающийся примотанной к стволу гранатой Ф-1. И проволочина от нее отходит в общую кучу и усики чеки разогнуты.
Всадник минутку оценивает эту картинку, потом мотает головой — мы обходим сильно взяв в сторону. Под моими ногами и под лошадкиными копытами сочно чавкает. Демаскируем мы себя изрядно.
Мне очень неуютно. Еще и то, что промок до задницы — не подумал, бойко выливая лежа воду из берцев, что она стечет вполне естественным путем. Мокрая одежда липнет к телу, ноги, наверное, тоже сотру, сырые носки для этого подходят лучше наждака. Чертова промоина, будь она неладна. Надо было не выдрючиваться, а на лошадке форсировать, благо спутник предлагал внятно. Не стрелял же никто. Хотя это я сейчас знаю, а тогда... Впрочем мне есть о чем беспокоиться и так, без стрельбы. На жаре эффект мокрых портков чреват массой всякой гадости, особенно же часто у мужиков бывает такая неприятность, как потертость. Кожа-то мокрая разбухает, мацерируется, верхний плотный роговой слой становится рыхлым и потому, там где трется обо что-нито ссаживается за милую душу. И раньше всего — аккурат между ягодицами, в междупопии. А с такими ссадинами не то что бегать, ходить больно. И заживает потом неделю. У меня, правда, есть при себе вазелин, но что-то кажется мне, что если я встану и начну себе задницу вазелином мазать (а это единственно, что от потертостей таких спасает) — мой спутник этого не поймет, или поймет, но не так. А что-то предпринимать надо, потому как слышу я уже первые звоночки — и ноги собью до кровавых мозолей и с задницей непорядок будет. А это уже не боец. С потертостями-то...
Видимо я всерьез стал праздновать труса. Мне становится страшно до озноба. Еще хуже — мне просто жизненно важно скинуть мокрые портки и усесться орлом, потому как медвежья хворь накатывает волной. Только лютый стыд перед красавчиком не дает мне это сделать. На мое удивление всадник решительно, хотя и нервно заворачивает лошадь и очень быстро, вроде как рысью это называется просто напросто дает стрекача. Бегу за ним, не понимая, что это такое с ним и со мной.
Через полста метров мне является чудо — страх пропал совершенно и молниеносного желания гадить — нет как нет. Я спокоен и внешне и внутренне. Как-то неловко. Красавчик тоже мнется и чувсвует себя уже не так вальяжно как раньше, во всяком случае не смотрит на меня сверху вниз. Ну то есть фактически именно так и смотрит, потому как на лошади сидит, но взгляд стал растерянным. Что-то с ним тоже не того. Ну, в конце-то концов корона с меня не свалится. Да и как медику мне можно быть в меру бесстыжим, потому я и спрашиваю его напрямик:
— Я сейчас впал в панику и чуть не обосрался от страха, пардон за мой французский. Ты что-то тоже не в лице. Есть какие-нибудь мысли на тему этой моей внезапной паники?
— У тебя значит то же самое? — осторожно спрашивает красавец, лицо которого постепенно розовеет. И даже краснеет.
— То же. Если б не привычка утром делать все дела до самого большого включительно — я бы позорно навалил себе в штаны. Спасло, то, что просто нечем. И со мной такого не бывало раньше никогда. Эманации зла, что ли?
— Не знаю, тут подумать надо. Я-то не так дешево отделался — виновато признается калека.
— Фигня делов — если у нас есть десять минут времени, мы тебя умоем. Вода теплая, почти как в ванне — говорю я. Вообще-то хороши мы гуси, и засада у нас просто заглядение выходит. Орлы, ага! С другой стороны боец с проблемой в штанах — не вполне боец, а после испытанного мной безотчетного ужаса я буду последним, кто станет смеяться по поводу случившийся с напарником неприятности.
Он минуту размышляет, потом машет рукой и сдается. Собственно помыв проходит очень быстро, он справляется сам, я только охраняю его, пока он приводит свой костюм в порядок, да помогаю стянуть накидку. Трусы, правда, он просто закидывает в кустарник. Поглядывая по сторонам, помогаю ему выбраться из речки.
— А ведь этот Чечако чертов наверное прав! То есть разумеется не прав, но направление мысли у него было то самое! — несколько странно заявляет красавец. И вид у него такой, что впору рисовать картину 'Архимед орет: 'Эврика!' из ванны'.
— Пояснишь? — спрашиваю у него.
— А то! Чечако был уверен, что у людоедов есть какой-то элексир, который они не то пьют, не то обмазывают себя и этим отпугивают зомби. Слыхал он что-то, что эти самые людоеды умеют пугать зомбей и управлять ими. Но это чушь — с элексиром, ну обо всем говорить не буду — сам знаешь, что для зомбов людоед — самое сладкое мясо, так что с элексиром Чечако явно путанул. Но мысль была в тему. Я бы может и еще не догадался, но тут еще то, что ваши ребята захватили склад с МВД шным оборудованием всяким и так там насиренили черемухой, что дышать нечем, это подтолкнуло — с радостным возбуждением громким шепотом выдает умытый блондин.
— Ну погодь, они там что, спецсредства применили? 'Сирень' и 'черемуху'? Но это же слезогоны в чистом виде. Ничего общего — резонно возражаю я радостному напарнику.
— А про генераторы инфразвуковые — не доводилось слыхать? Для разгона демонстраций? Ну хоть про те, которыми ультразвуком крыс отпугивают — слыхал? — беззлобно подначивает инвалид.
— Ну я думал, что это слухи... — растерянно отвечаю я.
— Хороши слухи... Если кому скажешь, что я обделался — не знаю что с тобой сделаю — моментально мрачнеет компаньон.
— За это не волнуйся — успокаиваю его.
— Тогда ладно. Ясно, что тут где-то генератор пристроен. Надо бы его обойти, у него же радиус действия ограничен. А по дороге значит этой они не ездят, так что задача чуток меняется. Ну давай, где там лошадиная сила эта? Подсадишь?
Теперь становится немного легче, когда понимаешь, с чем имеешь дело. Потыкавшись, находим промежуток, где действие чертового прибора не так впечатляет и просачиваемся дальше.
Впереди становится светлее — неожиданно речушка разливается вширь, этаким перекатом метров в пятьдесят ширины. Осторожно высовываемся из кустов — перед нами луговина и вдали вполне себе симпатичный коттедж. За ним проглядывает еще несколько домиков, ангар какой-то, но этот коттедж стоит наособицу.
— Вот коттедж бы занять — тихо говорит красавец.
— Местность открытая, как на ладони — возражаю я ему.
— Это как смотреть. Если ползком — под бережком — вполне можно подойти незаметно вообще. Хотя можно долбануть из пулемета по окнам в виде 'Здрасте!'
— Хорошенький приветик получится — тихо шепчу в ответ, просто чтоб что-то ответить. Блондин улыбается хмуро. Но так, вскользь. Лошадку мы привязали к кусту, теперь лежим в гуще и сквозь выщипанные в листве просветы смотрим на домик. Вроде бы нас никто не обнаружил. Вдали все еще трещит и бабахает, теперь минометные выстрелы и разрывы я опознаю. Что-то тарахтит громко, но незнакомо — красавец скупо обронил, что это явно 23 мм. пушка. Автоматы перебрехиваются, то тут — вдалеке от эпицентра — тихо на удивление. Лежим, наблюдаем.
Мне очень неуютно в насквозь промокшей одежде, хоть и жарко, но очень это неприятно. Чертова промоина, будь она неладна. Неловко у меня вышло.
Оно хоть и не так гадко вышло, как у шведов, которые после пары лет с момента основания Петербурга, собрались этот городишко снести. Ровно так же, как русские снесли их Нотебург. Собрали шведы флот. Артиллерию и пехоту загрузили. Для спокойных действий и ликвидации Петропавловской крепости и городишки при ней, требовалось снести сначала недостроенный форт на Кроншлоте — том самом острове, где сейчас стоит Кронштадт, Корона-город. Дойти до форта мешала выставленная на самой западной косе батарея Толбухина, да еще то, что буйки и вехи на форватерах злые русские коварно переставили, приходилось идти с опаской и перемерять глубины.
Вот и отправились 24 вымпела с десантом вынести батарею и по сухопутью спокойно взять форт, он не был с суши укреплен достаточно. Разведку не провели толком, посчитали, что и так справятся с дикими варварами легко. Даже то, что ночью там на косе в кустарнике окопалось пара полков пехоты не заметили. Начали свеи помпезно, адмиральский корабль гордо пошел ближе к берегу, чтоб снести укрепления одним мощным залпом. Вместо этого пять орудий из 15 Толбухинских влепили ядра аккурат в ватерлинию здоровенной мишени. В трюм флагмана бодро пошла через дыры вода, экипаж засуетился, перетаскивая орудия, меняя центровку корабля 'для наклонения оного на штюр-борт', чтобы задрать битые места повыше уровня моря. Крен помешал шведским артиллеристам бить как следует, слишком близко подошли, да и постоянно влетавшие в корабль ядра не споспешествовали, а другим кораблям туша флагмана загораживала цели. 'Неприятель начал всею своею силою, из верхних и нижних пушек, с обоих сторон с кораблей против острова стрелять, на что наши, как добрые солдаты, им ничем должны не остались' — доложили потом Петру участники боя.
Не преуспев, побитый флагман отвалил прочь, вместо него в дело вступили бомбардирские суда, но из-за меткости береговой батареи держались они в отдалении и потому и их огонь хоть и был частым, но весьма неточным. Даже пехота, которой командиры велели лечь — и та серьезных потерь не понесла, благо шведы садили бомбы в белый свет, как в копеечку. Наконец шведы выложили главный козырь — пошел десант на многочисленных шлюпках и маленьких судах. Под интенсивным огнем пушек с берега и вставшей на ноги пехоты — из-за боязни поразить своих шведы огонь с кораблей прекратили — десантники бодро высаживались на отмели и стоя по колено в воде умело строились под командой опытных офицеров и унтеров. В безукоризненном боевом порядке формации шведов стремительно двинулись к берегу по отмели, идти было легко, становилось все мельче и мельче. Обученность и превосходство в силах должны были принести успех, в этом шведы нимало не сомневались. Страшная мощь обстрелянного умелого войска, единого в действиях как отлаженный механизм, должна была снести русские войска, которые хоть и находились в наскоро устроенных укреплениях, но под Нарвой было разгромлено куда большее войско варваров и куда более укрепленных, это все участники помнили. Совершенно неожиданно передние шеренги шведов провалились с головой в воду, на них, не успев остановиться, валились следующие — офицеры и унтера не успели отдать команду 'стой', кто сам угодил в воду первым, кто растерялся. Шведская пехота в бою была отличным механизмом и без приказа командира пехотинец не имел права что-либо делать самостийно. Все дальнейшее выглядело как погружение точнейшего хронометра в стакан с пивом — неотвратимо и губительно десант оказался в глубокой промоине, которую прихотью течений ехидного Финского залива пробило в отмели у самого берега. Задние шеренги не успели ничего понять, да и команд не было, и по инерции, словно поезд на обвалившемся мосту, задние разделили судьбу передних. Все с оружием оказались на глубине до двух метров, мушкеты и пистолеты 'хлебнули воды', порох промок, одежда вмиг набухла и стала пудовой. Многие, особенно те, кто не бросил оружия в этой дурацкой промоине, захлебнулись тут же в образовавшейся куче мале. Остальных приняли на картечь батарейцы Толбухина и тут же пехотинцы взяли вылезающих на берег ошеломленных шведов в штыки. Разгром был моментальный, нелепый и полный. Доблестных, тех кто вылез на русский берег — перебили, закололи штыками, растерявшихся — тех кто побежал назад, к шлюпкам, стреляли в спины. Да и разозленный адмирал шведской эскадры, получивший неприятное ранение в ходе артиллерийской перестрелки поутру, велел расстреливать трусов. Под перекрестным огнем первые добежавшие до шлюпок, рванули, не дожидаясь раненых и отсталых. Остальные попали в плен или утонули, пытаясь добраться вплавь до кораблей. Противник, как изящно указано в донесении о бое 'пришёл в полную конфузию'. Флот с позором отступил. Солдаты полков Гамонтова и Мякишина принялись собирать трофеи, считать убитых и вылавливать утонувших десантников. Данные, как обычно, расходятся — в донесении царю Петру учтено: 'нашими солдатами выловлено из моря 330 шведов, побитых и потонувших; ныне ещё достали 90 тел; взято в плен семь офицеров и до 60 рядовых' По шведским источникам у них убитых оказалось 400, раненых 170, в плену 7 офицеров и 28 рядовых. Потери русских были: 29 убитых и 51 раненый, считая и артиллеристов и пехотинцев.
