| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Безымянка тоже медлит, не ест свой бутерброд. На меня смотрит.
— Второй будешь? протягивает она мне его.
— Сама предложила. беру я второй бутерброд. За язык тебя никто не тянул.
— Как будто я последний тебе отдала.
Третий бутерброд появляется из сумки, и мне становится понятно, что без магии тут не обошлось.
— Разумеется, мальчик мой, без магии тут не обошлось. Я, знаешь ли, уж очень привыкла к готовке сестричек Анатиэль и Лютиэль. сообщает Безымянка и откусывает кусок.
Я тоже принимаюсь за первый из своих бутербродов, приготовленный загадочными сестричками.
Блаженство.
Господи как же давно я не ел нормальной еды
Жую как можно медленнее, стараюсь растянуть неописуемое удовольствие.
— Да, удовольствие их специализация. Суккубы, как-никак. как бы невзначай сообщает Безымянка.
— Суккубы?.. запихиваю я обратно в рот кусок, который уже готов был вывалиться.
— А ты что-то имеешь против суккубов? воззрилась на меня Безымянка с таким видом будто бы и правду подумала, что у меня могут быть какие-то претензии к суккубам.
Против суккубов я ничего не имел. Даже как раз наоборот: с великим удовольствием свёл бы знакомство с представительницей их вида или, если повезёт, сразу с двумя.
— Они-то, может, будут и не против, только, боюсь, не потянешь ты сразу двух. критически покачала головой Безымянка, от которой разумеется не укрылись мои мысли. С ними-то управиться не смог взвод охотников на нечисть, присланный прекратить бесчинства в монастыре Грегориат, а там ребята были куда крепче тебя.
Специально ведь сказала, про взвод и про бесчинства, чтобы дать пищу для размышлений.
— Думаю, у грума, который отвечал за кобылиц самой Королевы-Матери сыщется пару-тройку трюков, которые могут удивить даже суккубов. не мог не похвалиться я.
— Да в курсе я всё про твои подвиги в том Королевстве. отмахнулась Безымянка. И знаешь, не советую хвалиться перед Анатиэль или Лютиэль чем-то подобным, если, конечно, не хочешь сдохнуть.
Умирать я не хочу.
— И знаешь ведь, что глупость говоришь, а всё равно рот не закрываешь. — вздыхает Безымянка.
— Есть такое дело. возвращаюсь я к еде.
— Господи, ты всё тот же века оставил за спиной, а как был дураком, так дураком и остался
— Угу. не прекращая жевать, соглашаюсь я.
— Вообще-то это была не похвала.
А по мне, так ничего плохого в том, чтобы оставаться самим собой, нет. Тем более какой-никакой опыт я всё же за это время успел усвоить. В частности, точно знаю, что от живых одни проблемы.
— Совсем одичал без меня, но не беспокойся: я человека из тебя сделаю. обещает мне Безымянка.
Звучит, заманчиво, тем более мне давно уже стало понятно, что самостоятельно я могу только находить неприятности. Ну и, разумеется, потом из них выкручиваться.
— Я бы не сказала, что умирать это выкручиваться. извлекает Безымянка из своей чудесной сумки кружку, в которой веселее плещется напиток до боли похожий на виноградное вино.
И сумка, и парочка суккуб, которые вряд ли лишь одной едой ублажают Безымянку, это ж как-никак суккубы а у меня что? Лохмотья, засапожник да гладиус?
Грусть, готовая была посетить меня, замерла в ожидании. Засапожник, гладиус да ещё и Безымянка в придачу это гораздо больше, чем бывает у меня обычно. А что от одежды лохмотья, так мне стесняться нечего пусть любуется моя спутница, мне ведь не жалко.
— А я смотрю, ты всё такой же оптимист. сделав большой глоток из кружки, улыбается мне Безымянка. И кстати, чтобы ты знал, у Бетоны мускулы куда больше твоих, да и Асфаэль ты тоже проигрываешь под чистую.
Ещё имена. Я столько новых имён не слышал за последние несколько лет вместе взятые.
— Я, конечно, извиняюсь, но кто вообще эти двое?
— Бетона минотавр, а Асфаэль ангел.
— Суккубы, минотавр, ангел ты что путешествуешь с цирковой труппой?
— Нет, с борделем. хмыкнула та в ответ.
— Ага. усмехнулся я.
— Прекращай улыбаться, как блажённый, я не шучу.
Умеет удивить Безымянка, умеет: ни за что бы не подумал, что она обитает в столь специфическом заведении. Нет, ничего против борделей, как и против суккубов, я не имею, даже совсем наоборот, но Безымянка и бордель мне как бы казалось, что у неё немного иной склад характера но так вообще-то весело.
Поглядеть бы на Безымянку за работой. Явно не в походной одежде она гостей принимает, хотя и в ней она очень даже ничего, да и шрамы, покрывающие её тело, вне всякого сомнения, имеют немало почитателей.
— Вынуждена тебя разочаровать: мадам Жоржет предоставляет гостям товар высшего сорта, которым я, увы, не являюсь, так что не было и нет никаких почитателей моих шрамов.
— Тогда какого ж ты чёрта забыла в борделе? не понял я.
— А вот это, мальчик мой, отдельная история, которую я бы хотела с тобой обсудить сразу, как ты решишь проблему с гарпиями. поглядела она на меня поверх кружки.
Определённо, не так хорошо знает меня Безымянка, как думает, если считает, что подобный ответ меня удовлетворит:
— Звезда ещё часа три точно будет наполняться, так что ты либо выкладывай всё, что хотела сказать, либо пой мне колыбельную, а то устал я за этот день: вздремнуть хочу немного.
Межреальность. Пределы Внутреннего Кольца. Год 2775 после Падения Небес.
Голоса в темноте?
Нет, скорее какой-то гул.
Зов на грани осознания.
Зов Бездны.
Лилит вслушивалась в него.
Вторжение, на подготовку к которому ушло столько времени, провалилось она это знала.
Знала до того, как был разрушен Трон Истины, и армии Тёмных Богов оказались поглощены, сомкнувшейся вокруг них, в них самих Пустотой.
Знала с того самого момента, когда у неё на глазах был убит Торгин Знающий, отвернувший орков от Богов Хаоса, открывший перед зеленокожими прелести Зова Бездны и служения Тёмным Богам.
Торвин был разорван, растоптан Тринитасом, уже принявшемся за реализацию своего плана по сотворению того Мира, что был Им запечатлён на страницах записок о грядущем.
Она же, Лилит, некогда встретившаяся с самым Великим Пустым и милостью его ставшая родительница рода суккубов, осталась жива Тринитас не убивал тех, чьи действия не способны были повлиять на будущее, в которое вёл Он Караван, тем самым подтвердив догадку своего господина — Ожидающего-во-Тьме, тут же начавшего корректировать плетение паутины своих заговоров под новые обстоятельства.
Пределы воздействий на Лоскутный Мир, вызывающие ответное действие Тринитаса, будут уточнены, а после пусть это займёт век или два не важно незаметно для всех, строка за строкой, песчинка за песчинкой — Первый из Тёмных Богов сделает так, что час величайшего триумфа Его обратится в час величайшей печали и сотворено то о чём никто и помыслить не мог — будет рожден ещё один Бог Тьмы.
Разлом, открывающий дорогу Бездне в Лоскутный Мир, — лишь следствие, не цель, чтобы там остальные не думали.
Межреальность. Бордель мадам Жоржет. Год 2788 после Падения Небес.
Счастливей, наверное, мне уже не быть никогда.
Хенья отказалась кормить меня ужином по причине того, что я перекусил в борделе стряпнёй суккубар.
Эйн, наблюдавшая за тем, как я убеждаю вервольфа, что подобное вопиюще аморальное действие больше никогда не будет повторено мной, подмигнула:
— Дрессировка начата.
Начата. И я не имею ничего против.
Межреальность. Бордель мадам Жоржет. 2812 год после Падения Небес.
То, что я хочу сейчас рассказать, лучше бы рассказывать у костра в компании случайных попутчиков, когда из темноты приходят страхи и рассаживаются рядом с кругом живого света, сотворённого огнём.
В сырую дождливую пору, под стук капель и журчание бесчисленных струек воды, среди незнакомцев, которым посчастливилось наткнуться на заброшенную усадьбу до того, как началось ненастье, рассказ мой также звучал бы весомо.
Увы.
Есть моя коморка, я и сон, который я должен рассказать, хоть и мало что из него помню и больше буду врать, чем пересказывать то, что мне приснилось.
А снилась мне Пустота, во всей своей черной безграничности.
В той черноте сидела девочка-девушка-женщина, не разобрать, не понять, не вспомнить.
Одна в черноте.
Из грусти её, из одиночества, из самой сути её, рождаются огоньки-цветы-Миры.
Рождаются и умирают.
Рождаются и умирают.
Рождаются и умирают.
Раз за разом.
Раз за разом.
Раз за разом.
Девочка плачет, ей жалко огоньки. Они обжигают глупой своей защитнице руки, которыми та пытается закрыть их от невидимых в черноте ветров, но девочка раз за разом тянет к ним свои маленькие ладошки.
Спасти, защитить. Хотя бы огоньки. Хоть их. Девочку ведь некому спасать.
Из вечности в вечность. Одна.
Девушка с мечтательно улыбкой ухаживает за робким росточком, нашедшем в себе силы пробиться сквозь черноту небытия.
Глупая, она верит, что из это чахлого заморыша вырастит дерево. Могучее, зелёное, со множеством листочков.
И она уже не будет одна. У неё будет хоть кто-то, кому она могла бы отдать свою любовь, отдать саму себя.
Девушка верит, что в этот раз у неё всё получится, а бесконечность неудач, за её спиной, — лишь миг, которого может и не было вовсе.
Бесконечность неудач, что её ждёт впереди, — может и не наступит вовсе, если в этот раз ей удастся сохранить росток.
Не удастся. Ни этот, ни какой-либо иной.
С лёгким интересом наблюдает женщина за россыпью Миров у её ног. Глупость, конечно, но, думает она, может в этот раз будет иначе?
Может быть в этот раз её услышат?
Не поймут, хотя бы услышат
И за гранью девочки-девушки-женщины старуха.
Вот её я запомнил хорошо.
Морщится она, как от зубной боли, смотря, как вспыхивает очередной огонёк, пробивается новый росток или рождается Мир.
Вначале морщится, а потом топчет их она, вырывает с корнем, губит утратившая способность сострадать, понявшая тщетность всего, что было сделано раньше несчастное создание, никого не спасшее и никем не спасённое в самом конце бесконечности, обращается она в ничто, становится Пустотой
Вот такие глупости стали иногда сниться мне.
Раньше всё больше кошмары, простые и понятные, снились еда, конечно, тоже снилась постель, чтобы с бельём и без клопов чтобы дождём не мочило, чтобы не мёрз в зимнюю стужу разное в общем-то снилось, но всё больше о насущном а теперь пришли они: сны, которых раньше не было, страхи, о которых раньше и не догадывался
Безымянка она покинула меня покинула ради меня же, чтобы мог идти я своей дорогой, не оглядываясь на советы её, на обещание данное ей и исполненное мной
— Люби себя, Трисс — сказала она уходя.
— Люблю я себя. улыбнулся я в ответ. Всегда любил, потому и жив до сих пор.
— Люби
Та, что была рядом со мной почти тысячу лет, ушла.
Та, что искал я больше тысячи лет, ушла.
Ушла, давшая мне столько же сколько дал Великий Пустой, без которого меня не было бы.
Ушла, став богиней по имени Фригг.
Ушла не ради себя, ради меня.
Не слышать больше мне голос её, её советы, упрёки
Рядом Хенья говорит, что всё верно сделала Безымянка
Эйн та предложила смотаться в Асгард и набить морду Хрофту, чтобы, видела, значит, Фригг, что у нас тут дела идут отлично.
И смоталась ведь не в Асгард, правда, да и не Хрофту она там морду била да и не била, и не морду но да ладно
Помочь пыталась мне, дураку
А может не помочь мне уже?
В прошлом и сейчас жив я только благодаря им всем, тем кто был рядом все эти столетия, перетёкшие в тысячелетия.
Но что там, впереди?
Что там, где я остался один?
Не покажется ли ужас, в которых хотят ввергнуть Лоскутный Мир Темные Боги, детской шуткой?
Не сожжёт ли огонёк девочку, не отравит ли аромат цветка девушку?
Не будет ли в страхе бежать женщина, безнадежно пытаясь скрыться в Пустоте и забыть то, что явилось ей?
Не заплачет ли старуха, поняв, ничего не изменить, не исправить?
Может быть они уже все мертвы? И девочка, и девушка, и женщина?
Я просто этого ещё не знаю
А когда буду знать не будет ли поздно?
У Хеньи жар, кашель от такого не умирают, но страху этого не докажешь, не объяснишь и вот вижу я Мир, в котором люди раз за разом перерождаются, кто-то вспоминает прошлые жизни, кто-то нет бегут годы, проходят века душит мать своё дитя, узнав своего убийцу из прошлого рождения одни и теже правители, сменяя тела, стоят во главе государств и дел поменьше жизнь стоит меньше плевка кто будет дорожить ей, если после смерти новый круг рождения
Эйн опять куда-то запропастилась зная дочурку, проблемы скорее у тех кому она попалась, чем у неё, но вдруг в этот раз попался ей орешек, о который обломала она свои донельзя острые зубки убить или пытать виновников я, как тот кому довелось быть и под пытками, и убитым говорю: Это было бы слишком просто, слишком мягко. И вновь тот Мир у меня перед глазами. Минули тысячелетия в извечной круговерти смертей и рождений, из которой нет выхода. Крики, мольбы о смерти, последней и единственной только нет никого, кто ответил бы на те мольбы или пришёл на помощь, услышав крики
Безымянка я так давно не видел её может она давно уже не она вовсе может, переписал её Летописец так, что в ней её же не осталось ищущие смерти и не понимающие сути Пустоты создания, находят дороги ведущие прочь из Мира сталкиваются с самими собой, которыми они были только что или будут вот немного погодя, с теми, кем были давно или будут когда-то нет выхода и нет спасения
Межреальность. Окрестности монастыря Грегориат. Деревня Нижние Лобухи. 2354 год после Падения Небес.
— Благодать, коей не было многие лета. говорил давеча Гнату отец-настоятель Агазон. Из самого Грегориата монастыря люди учёные приезжают, истолковать Писание просят, советов просят. Люд простой лечат. Зимой этой отвары их много кого спасли. Животину всякую опять же лечит а ты заладил тут: срам да срам. Темнота вот прочтёшь десять раз Славься Истина, отобьёшь сотню поклонов, да не поясных, а земных, в голове и просветлеет.
Сказанное отцом-настоятелем Агазоном Гнат помнил, только от этого было не легче наблюдать за тем, как Мочальниковская свояченица оправляет пропитанную потом ткань, что так льнёт к её груди.
Гнат Коотенко в очередной раз обругал себя, дав зарок после воскресной службы покаяться за греховные помыслы перед отцом-настоятелем Агазоном и в этот раз честно отчитать десять Славься Истина, отбив полную сотню поклонов, земных.
Только, что проку от слов отца-настоятеля и зарока того, когда шея парня упрямо отказывается отворачивать голову в сторону, дабы не видели глаза срама того?
Слыхом Гнат слыхивал, мол, бобыля Тихона Мочальника на старости лет Истинный благодатью одарил, но то слыхом слыхивать, а то каждодневно видеть.
А попробуй не видеть, когда дворы-то рядом, плетнём невысоким отделённые.
Соседи.
Хороша собой жена у Тихона Мочальника, Люта.
С неё прямо писаны суккуберы, коими стращал его детстве отец-настоятель Акакайос.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
