Черные ангелы (дилогия, первый роман)

— Чтобы перекодировать!

— Ну как хочешь, — терпеливо произнес Мирон, — значит, будешь ждать черного ангела?

— Нет, — Лука тяжело вздохнул.

Он опасливо подступил к краю колодца. В этот момент мы как раз качнулись в его сторону. И ей богу — закрыв глаза, бездумно шагнул в пустоту. Если бы не Мирон, он бы упал в бездну. Но Мирон ухватил его за шкирку и одним рывком поставил на платформу. А я подхватил ах-пуч, который Лука едва не уронил из ослабших рук. Я помнил, что из него невозможно выстрелить, но это было хоть какое-то оружие.

Судя по рывку мы поплыли вверх — но как и почему, трудно было понять. А может, вовсе и не поплыли. Только пятно света внизу пропало. Я не видел ни стен, ни потолка, ни верха, ни низа. И вообще, было такое ощущение, что даже воздух стал гуще. Мои земные сны как раз обрывались на этом месте, и со мной ничего плохого не происходило.

— Будем надеяться, что именно этой дорогой сегодня никто не воспользуется, — сказал Мирон.

Я хотел спросить, почему, но Лука стал подвывать. Сюрреалистический подъем в чернильной пустоте был выше его сил. Хорошо хоть, что он не сиганул вниз.

Кажется, Мирон треснул его по затылку. Для меня же все это было продолжением снов. Но в моих снах я неизбежно попадал в дом, в котором жили Полина и Наташка, а в реальности мы вплыли в такой же колодец, который остался внизу. Быть может, в тот же самый колодец. Но в отличие от нижнего, крыша здесь была прозрачной — камера с потолком, которой состоял из плещущейся воды. По крайней мере, я так все воспринял. Что увидел Лука, я не успел спросить. Но, должно быть, ничего хорошего, потому что побежал, пригибаясь и ища, куда бы зарыться. Мирону стоило больших усилий догнать его. И мы навалились.

— Здесь нельзя делать резких движений, — прошептал Мирон Луке на ухо, зажимая ему рот.

Лука извивался, как большой червяк. Ужас придал ему силы. И в этот момент мы увидели лицо. Даже Лука перестал вырываться. Глаза его расширились от ужаса. В потолке вдруг появилось прозрачное окно, кто-то наклонился и заглянул вниз. Мне он показался очень большим, просто огромным, и захотелось сделаться маленьким и незаметным. Человек плохо видел. Он поднес огромную ладонь к огромным глазам. Потом лицо пропало, и Мирон сказал назидательно Луке, отпуская его:

— Делай всегда так, как я!

— Хорошо, — кротко согласился Лука, — но ты меня не предупредил.

В его голосе звучали истерически нотки. Он отполз в сторону, клацая зубами, как голодная собака.

— Я буду предупреждать, — терпеливо ответил Мирон. — Это всего лишь камера облучения. Но сегодня здесь никого нет. Их выпустили.

— Ку-ку-да? — спросил Лука, вертя головой и ничего не соображая.

— На Землю, — пояснил Мирон. — Понимаешь? Поэтому он нас и не заметил. Ну?!

— Понимаю, — кивнул Лука. — А что такое камера облучения?

— Я один раз сюда влез по глупости вместе хлыстам и получил свою дозу некодированной информации.

— Ага... — с пониманием согласился Лука, ничего не понимая.

Я забыл, что совсем недавно он намекал, что ему все известно. Вместе с самоуверенностью он растерял и свои редакционные замашки. Возможно, он, действительно, многое знал, но не ничего не мог сопоставить. По крайней мере, мне так показалось.

В камере явно пахло так же, как и от блондинки — розами и серой. Только гораздо сильнее.

— Это запах облучения, — пояснил Мирон.

— А кто там? — Лука осторожно потыкал в потолок пальцем.

— Тот, кто заведует камерой, — ответил Мирон, открывая дверь и выглядывая наружу. — Просто большой хлыст... к тому же крыша увеличивает... А теперь бежим!

Мне показалось, что он вначале посмотрел на небо, а потом только вокруг. Когда я вышел вслед за ним, то понял, почему. Передо мной лежал разлинованный армейский плац, справа и слева располагались строения явно военного образца — однотипные, строгие, выкрашенные в серый цвет. Между домами — все атрибуты армейского городка: спортивный снаряды, полоса препятствия, окопы, рвы, а сразу за плацем — так же история — темное звездное небо и яркий Млечным путь. Над входом в камеру висел уже знакомый знак — икосаэдр.

На фоне звезд промелькнула крылатая тень. Мирон несколько секунд подождал, следя, а потом побежал, нагибаясь, вдоль стены, и мы за ним, повторяя все его действия — то есть нагибаясь, когда пробегали мимо окон, и замирая в тот момент, когда замирал Мирон. Собственно, непонятно было, откуда проистекает опасность. Но раз Мирон прятался, значит, так и должно быть.

С другой стороны плаца, за зданием, которое судя по всему было штабом, — заглянув в коридор, я увидел часового с оружием, который, как и положено всякому часовому, спал, — в пустоту ночного неба выдавался ажурный мост. Справа вдалеке, похоже, я разглядел еще один такой же.

Когда мы попали на мост, Мирон обернулся и счел нужным объяснить:

— Это все база с казармами, плацами... — махнул рукой, очерчивая горизонт. — Их держат здесь два месяца. Не кормят и не поют. За это время желудок, почки, печень и кишки у них иссушаются. После голодания они буквально выращивают внутренности заново, ускоряя обменные процессы в сорок четыре раза. А знак — это гармония мироздания. Боковая грань справа — наш мир.

— Почему? — туповато спросил Лука.

— Потому что правильный многогранник — символ совершенства Вселенной, — ответил Мирон.

Лука сделал глубокомысленое лицо, а я удивился — эта странная карта или планшетник вселенной, свойств которого мы не знали.

— А потом? — спросил Лука о курсантах.

— Потом — 'все ушли на фронт', — усмехнулся Мирон, несмотря на то, что у него болела голова.

Его больше занимало собственное ухо, чем разговоры с Лукой, и небо, где летали черные ангелы. Он явно спешил спрятаться. Но Лука был неутомим в своем стремлении к расспросам, сквозь которое проглядывало нервное напряжение.

— А ты? — он быстро оглядывался, вздрагивая, как заяц при малейшем шуме.

Наверное, он хотел услышать что-нибудь подленькое, низкое, например, что Мирону заплатили или что он метил в кресло главного редактора. Меня тоже это занимало, но я понимал, что Мирон полез сюда прежде всего из-за журналистского любопытства.

— Быстрее! — торопил Мирон.

Но Лука вдруг уперся, как осел:

— Расскажи, а ты почему здесь, а не на Земле?

Мирон с усмешкой повернулся к нему:

— Лука, я тебя не узнаю, в кои веки ты интересуешься моими проблемами. А?

— Нет, ты расскажи, почему ты здесь, а не...

— Ладно, ладно расскажу. Просто у меня была другая программа, рассчитанная на год. По идее, я должен принадлежать к элите. Но чего-то не получилось. Думаю, потому что я сразу получил слишком жесткое облучение, предназначенное для хлыстов. Потом меня облучали по другим программам, но я не стал прежним. В результате, я могу есть один раз в неделю и мне не хватает энергии. Три раза я пытался предупредить земные власти. Писал письма в правительство... Один раз меня едва не убили какие-то люди в черном...

— 'Кальпа'... — заметил я.

Мирон посмотрел на черное, как бархат, небо. Вот чего, единственного, он боялся.

— Потом мне вживили чип, чтобы я не рыпался... — быстро сказал он, поглядывая вверх.

— Стандартный прием, — незаметно для себя я стал говорить, как вещающий Леха.

По словам Мирона выходило, что у хлыстов менялась и мораль. Почему же этого не произошло и с ним? Словно угадав мои мысли, он добавил:

— Я у них здесь вроде шута...

— Ты обманул их?

— Насколько мог. Главное, если ты не хочешь, то тебя переделать невозможно.

— Не бросайте меня... — простонал Лука.

Оказывается, мы увлеклись — он плелся посередине моста, боясь посмотреть направо или налево. Сквозь переплетения труб и балок блестели миллиарды звезд. Не было только Луны и Земли. И все странности воспринимались через призму сюрреалистических правил, словно они были естественным продолжением нашей жизни.

— Пришли, — объявил Мирон, не очень-то обращая внимая на Луку и распахивая дверь в полосатую желто-черную будку по размерам не больше, чем будка железнодорожного обходчика, где хранят инструмент. — Я здесь еще не все ходы знаю.

Вглубь убегала то ли пещера, то ли какой-то технологический ход, то ли просто большая нора. На пороге сидела Люся.

— Привет! — обрадовался я, как родственнице.

Лука решился — последние десять метров он пробежал и обнял ближайшую колонну. Честно говоря, я бы с ним здесь и расстался, но мешала старая редакционная привычка помогать своим. Как бы я себя потом чувствовал? Мирон еще раз посмотрел на небо и с явным облегчением закрыл за нами дверь. Я подумал, что он боится черных ангелов, но он боялся еще чего-то.

— Я им песни пою, а они мне пальцы рубят... — произнесла Люся и вопросительно посмотрела на Мирона, не узнавая меня.

Должно быть, это был каламбур, потому что пальцы у нее были на месте, правда, в грязи и порезах. Да и вся она была какая-то взвинченная, сама не своя.

— Хлеба принес?

Голос ее мне не понравился — нервный, изломанный — он словно принадлежал больному человеку. Мирон расстроился. Лицо его стало несчастным, как у святого. Он развел руками, полагая, что так легче обмануть. Мы с Лукой тактично промолчали. Она поправила волосы, шмыгнула носом и облизнула потрескавшиеся губы.

Лука вылез вперед.

— Привет!

— А... это вы, господин, Федотов...

— Зато у нас табачок есть!

Я покривился от его прыти и отдал ей сигареты и зажигалку, которые нашел в низкогеотермальной станции, не сказав, правда, что они принадлежали убитому человеку. Но мне кажется, Люся и бычку была бы рада. Увидев ухо Мирона, она заохала и сняла с блузку. На ней не было нижнего белья. Прежде чем отвернуться, я успел заметить, что грудь у нее литая и коническая. Зато Лука не упустил такого момента. У него даже потекли слюни, а челюсть отвисла, как у полного идиота. Люся, никого не стесняясь, оторвала рукава и, разорвав их на полоски, перевязала Мирона. Теперь он выглядел, как настоящий раненый. Потом она оделась и закурила — очень по-мужски, экономя каждое движение. Глубоко затянулась, выдохнула и расслабилась. На ее губах заиграла странная улыбка.

— Я есть хочу. А эти черти одно сено жрут...

Из тех мест, где были рукава, торчали нитки. Мирон сочувственно улыбнулся. Я не понял, о ком или о чем идет речь. Наверное, Мирону виднее. Но он не счет нужным объяснить. А значит, это несущественно. Лука с облегчением присел на камень — недаром у него был маленький кабинет, в котором он чувствовал себя уютно. Люся послюнявила палец и, не стесняясь, протекла уголки глаз.

— Мы не знали... — ответил я, почувствовав вдруг, что тоже хочу есть.

У меня самого дома холодильник был забит под завязку всевозможными деликатесами, среди которых было первосортное вино, не говоря уже о упаковке 'Невского'.

— Я два дня не умывалась, — пожаловалась она. — И сигареты кончились...

— Ты здесь давно? — спросил я, испытывая к ней симпатию на подсознательном уровне. Это странное чувство в себе я отметил еще тогда в гостинице, где погибла блондинка, которую, оказывается, звали Таня Казарова.

— В этом бардаке вторые сутки, — ответила она, стряхивая пепел в ладонь. — Тебя тоже поймали?

— Нет, я сам пришел, — сказал я, пытаясь избавиться от чар ее карих глаз.

Она удивилась:

— Не может быть!

— Ты думаешь, я сюда сбежал? — спросил я.

— Нет, — односложно ответила она, держа ладонь перед собой. — А... ну если с учетом того, что происходим там, — она потыкала пальцем у том направлении, где, судя по всему, должна была находиться Земля.

Трудно было понять, что произошло с Люсей. Но то, что что-то произошло, было очевидно.

— Я никого не убивал, — на всякий случай сказал я, помня, что она полицейский, хотя и в юбке.

Так меня приучили с детства. С полицией шутки плохи.

— Какая разница, — ответила она рассеянно. — Я знала, что это не ты...

— Тогда почему вы меня подозревали? — спросил я, понимая, что говорю не о том.

— А вот ты послужи лет десять в полиции, тогда поймешь...

Должно быть, она намекала на субординацию и слишком уважала комиссара Пионова, по кличке Бык, чтобы идти против его воли.

— Та блондинка? Помнишь?

— Еще бы, — сказал я, — из-за нее вы чуть-чуть не убили меня.

— Чуть-чуть не считается, — криво усмехнулось. — А блондинка такая же, как и Мирон. Мы слишком поздно на нее вышли.

— Зачем ее убили?

— Я немного знаю, — призналась Люся. — Я обыкновенный полицейский. Думаю, 'кальпа' выявляла таких людей и уничтожала.

— И вы ничего не предпринимали?!

— Клянусь! Что мы могли?! Что?

Да, я знал, что мир устроен не для нас — маленьких людей. Но все равно ей не поверил — судя по той мимолетной паузе, которую она сделал перед тем, как ответить. Если уж нам, журналистам, приходится кривить душой, то что говорить о полицейских.

— Покурила, и идем, — сказал Мирон, с тревогой поглядывая на дверь будки.

Мне почудилось, что он хочет оградить Люсю от разговоров.

Прямо перед нами ход раздваивался. Тот, что слева, по периметру был выкрашен предупреждающими желто-черными полосками. Мирон собрался идти налево. Люся — направо. Они немного поспорили. Мирон почему-то сразу согласился. Вообще, мне показалось, что он ее жалеет.

— Все равно притопаем в одно и то же место... — Люся поморщилась.

Я понял, что речь идет о чем-то неприятном, чего они хотят избежать любым путем.

И мы пошли. Стены пещеры были из ребристого металла. Это было похоже на коммуникационные коридоры: на изорелях, как питоны, лежали толстые кабели. Откуда-то и сверху, и с боков просачивался свет, и Люся подсвечивала себе путь мобильником в особо темных местах. Иногда раздавались низкие глиссирующие звуки, словно вся конструкция в глубине себя претерпевала нагрузки. От этих звуков закладывало уши. Но Мирон не выказывал никакого волнения. Лука еще не привык к странностям этого мира и опаской поглядывал под ноги. Мне тоже казалось, что я вот-вот провалюсь сквозь неплотно пригнанные металлические плиты. Вдруг Мирон, который шел впереди, предупредил:

— Осторожней... шахта для мусора...

Я занес ногу и увидел под ней черную яму. Лука засмеялся:

— Этим нас не испугаешь...— Но обошел, прижимаясь к стене.

В тот момент, когда я перешагивал через шахту, Люся осветила ее мобильником: из бетонных стен торчали куски ржавой арматуры.

В другом месте предупредила Люся:

— Трясина!..

Над плитами белела шапка пены. В ней что-то шевелилось.

— Здесь тоже нет дна... — сказала Люся.

Естественно, я предпочел обойти и ее. Стена напротив почему-то была выкрашена в предупреждающую желтую зебру. Лука же решил исследовать — присел и погрузил в шапку палец. На этот раз любопытство подвело — его втянуло рывком. Если бы не Люся, он погрузился бы с головой. Мирон живо повернулся на ее возглас:

— Помоги!..

И одним рывком выдернул Луку из ловушки. Вслед за рукой тянулось нечто-то розовое и сопливое. Недолго думая, я размахнулся и ударил по этому нечто ах-пучем. Брызнуло сукровицей. Пахнуло свежими огурцами. Лука ахнул и сел, привалившись к стене туннеля. Кажется, он даже потерял сознание. Его рука стала морковного цвета. Кожа бугрилась и лопалась. Люся, отстранясь, чтобы не выпачкаться, сдернула с него майку и принялась счищать слизь. Он руки несло свежатинкой. Кусок сопливой плоти, который я отрубил, юркнул назад в лужу. Единственное, я разглядел, был он еще и волосатый и имел роговой клювик.