Баба-Яга на договорной основе

— Слушай, Яга, — прошептала правая голова, склоняясь как можно ниже ко мне. — А может мне Синеглазку самому вернуть?

— И как ты это объяснишь? — я тоже шептала. — Извините ошибся, не ту девицу похитил?

— А может ее отцу вернуть? За выкуп?

Я задумалась. Родному отцу ребенок, наверное, при любом раскладе нужен. Если сумму попросить чисто символическую, наверное он не откажется. Нет, не поймите нас не правильно. Мы вовсе не сомневались в коварном плане Кощея, но затянувшееся ожидание наводило на определенные мысли. Например о том, что либо Иван не очень-то и влюблен и жаждет возвращения невесты (а в таком случае это моя вина, и перед Синеглазкой было очень неудобно), либо отец его царь Берендей решил воспользоваться случаем и избавится от неугодной девицы (что опять таки было моей виной и опять перед Синеглазкой было очень неудобно). Так что волей неволей приходилось задумываться о запасном варианте. Синеглазка девушка кончено хорошая, но не может же она всю жизнь у Горыныча жить.

— Давай еще пять дней подождем, — предложила я, — если ничего не изменится, будем пытаться ее отцу вернуть.

— Давай, — согласился Горыныч.

И мы вернулись к итальянскому.

Это был день, когда сбываются мечты. День, которого ждешь всю свою жизнь, чтобы, когда он придет, сполна насладится счастьем. Я сидела на веранде дорогого кафе, в роскошном платье, любовалась видами моря и пила сангрию. А еще я купалась в мужском внимании. Все мужчины в кафе смотрели на меня, восхищались и любовались мной и даже, не побоюсь этого слова, они меня вожделели. Это был час моего триумфа. Ради этой минуты можно было страдать и мучится тридцать лет. Чтобы сейчас быть настоящей королевой, сводящей с ума. Остановив свой взгляд на кареглазом брюнете в дорогом итальянском костюме, я улыбнулась и мужчина решился. Он встал и с грацией хищной кошки подошел ко мне, слегка улыбнулся и низким бархатным голосом, от которого по моему телу побежали мурашки, сказал:

— Выходи чудище проклятое.

— Что простите?

— Выходи чудище на смертный бой.

С этими словами красивое лицо расплылось и превратилось в серую каменную стену пещеры Горыныча. С громким стоном я села и попыталась сориентироваться. Я по-прежнему была в пещере и день когда сбываются мечты был от меня еще дальше, чем луна. Единственным отличием сегодняшнего дня от дня вчерашнего было звуковое сопровождение, несколько оскорбительного содержания.

— Что это? — поинтересовалась я.

— Иван-царевич пришел, — обрадовал меня Горыныч. — Драться зовет.

— Какая прелесть. Они всегда ругаются. Когда зовут драться?

— Само собой. Только Иван-то почитай и не ругается совсем. Вот в прежние времена рыцари были куда как изобретательней. Я бывало специально долго не выходил из пещеры, чтобы их ругань послушать, — поделилась со мной левая голова.

— Синеглазка, вы готовы? — поинтересовалась центральная, как самая ответственная.

— Да конечно, — улыбнулась девушка.

— Тогда ждите здесь.

И Горыныч с гордо поднятыми головами направился на бой. Мы остались ждать и переживать. Я болела за Горыныча, Синеглазка думаю за царевича.

— Вот, — прервала мои переживания пленница, — передайте, пожалуйста, потом Змею Горынычу от меня подарок, — и она протянула мне сложенный ковер, который ткала все это время.

— Зачем?

— Ну он был такой добрый и милый. Я хочу его отблагодарить, надеюсь ему понравится.

— А как же подарок для царя?

— Я ему новый сделаю, это ведь совсем не сложно, — Синеглазка засмущалась.

— Совсем не сложно, — вспомнила я свои издевательства над нитками и служанками, а потом меня осенило. — Раздевайся.

— Зззачем? — Синеглазка даже отступила от меня на пару шагов.

— Это же очевидно. Внешность твою Баба-Яга заколдовала, но одежду-то нет. А Иван-царевич видел мой наряд, думаю, он очень удивится, заметив, что ты переоделась.

— Мужчины обычно не обращают на это внимание, — отметила Синеглазка очевидный факт.

— А женщины очень даже, а во дворце их много. Так что раздевайся, меняться будем.

И я принялась снимать с себя эти одежки, делающие меня похожей на капусту. После некоторого колебания Синеглазка последовала моему примеру и тоже стала снимать свой наряд. Когда наш вещевой обмен завершился, я почти засвистела от восхищения. Платье, которое на мне висело и топорщилось одновременно, скрывая все мои достоинства и выпячивая недостатки, на Синеглазке сидело идеально, плавно обтекая ее фигуру со всеми ее впуклостями и выпуклостями. Кроме того цвет платья делал ее глаза еще ярче и более синими, подчеркивал белизну кожи и румянец щек, а уж косы ее сверкали как после посещения стилиста. Немного подумав, я решила включить Синеглазку в список свои смертельных врагов.

— Получай чудище поганое, — раздалось снаружи. — Вот тебе за невесту мою.

Поняв, что конец эпохальной битвы близок, мы побежали к выходу из пещеры и притаившись в тени стали свидетелями того, как Иван-царевич отрубил Горынчу все три головы одним ударом. Правда для этого Горынычу пришлось так изогнуться, подставляясь под меч, который в тот момент был где-то возле его хвоста, что я всерьез заволновалась не было бы у него искривления позвоночника. Но вот отрубленные головы упали на землю и тело чудовища рухнуло следом за ними поднимая тучи снега с деревьев и сугробов возле леса. Иван-царевич вытер меч и устало вздохнув, направился к пещере. Сообразив, что если он войдет, то он меня найдет, я толкнула Синеглазку к нему навстречу и она буквально влетела в его объятия.

— Иванушка, ты пришел, ты меня спас, — проявила сообразительность девушка.

— Простите? — лицо царевича из лица человека удовлетворенного проделанной работой и предвкушающего встречу с любимой девушкой, превратилась в лицо человека не совсем понимающего, что происходит.

— Иванушка, ты не узнал меня? Это же я твоя невеста, Синеглазка. Баба-Яга заколдовала меня, чтобы никто не мог красоты моей разглядеть, но ты убил Змея Горыныча и снял с меня заклятие.

— А при чем здесь Змей Горыныч? — задал Иван вполне логичный вопрос (а Кощей считал его на это не способным).

— Ну, — Синеглазка слегка растерялась, — Змей Горыныч слуга Бабы-Яги верный...

— Она его хранителем заклятия сделала? — ответил Иван на свой собственный вопрос (а может я поспешила его похвалить?)

— Да, именно, — обрадовалась Синеглазка. — Или я тебе больше не люба? — и она обижено надула губки.

— Люба, — заверил ее Иван, но убежденным в своем чувстве не выглядел. — Ну если тебе из пещеры забирать ничего не надо, то поедем домой.

— С тобой хоть на край света, — заверила спасенная невеста своего героя.

Иван громко свистнул и на поляну вылетела Сивка-Бурка. Вот кто выглядел довольным своей жизнью. Лошадь, высоко поднимая копыта, прошла мимо пещеры, явно демонстрируя мне, как ей повезло с новым хозяином, на что я только фыркнула. Как говорится не больно то и хотелось перед ней скакать, у меня ступа есть. Царевич если такому поведению своего коня и удивился, ничего не сказал, и, усадив невесту, вскочил в седло, только их и видели. Подождав для верности еще несколько минут и убедившись, что нас не снимает скрытой камерой, я вышла на поляну и подошла к Горынычу.

— Нет, ну вы издеваетесь? — раздался до слез знакомый голос.

Я обозрела окрестности и поняла, что это действительно можно расценивать как издевательство. Еще сегодня утром пушистая, снежная полянка напоминала лубочную картинку из сказки про зиму, а сейчас на ней можно было снимать какой-нибудь голливудский боевик, не тратясь на декорации. Деревья по краю полянки стояли все черные от сажи и пепла, некоторые и вовсе сгорели. Снег, то что еще осталось, напоминал груды покореженного металла, черный и застывший в причудливых формах. Посреди всего этого апокалипсического пейзажа лежало обезглавленное тело, и над всем этим витал изумительный запах гари, железа и крови. Живописная была картинка.

— Морозко, здравствуй. Как дела? — обернулась я к источнику голоса.

— Слушай Яга, я конечно не хочу тебя обидеть, но моя жизнь заметно осложнилась с твоим появлением. У меня, знаешь ли, огромные территории за которыми я должен следить, а я все время вынужден наводит порядок на этом клочке.

— Я вообще ни при чем. Это все была идея Кощея, а исполнение Горыныча.

— А ты тогда что тут делаешь? Группа поддержки?

Поймал, подумала я. Действительно, если бы не я и мои рефлексы, этого бы не было. С другой стороны, если бы не мои рефлексы, меня может вообще бы нигде не было. Так что во всем виноват Кощей со своими планами, а я просто мимо проходила.

— Слушай Морозко, я такая же жертва обстоятельств как и ты. Так что мог бы и проявить сочувствие к сестре по несчастью.

— Свежо предание, — отмахнулся Морозко от моих попыток вызвать сочувствие. — Засыплю я тебя на всю зиму, чтобы никто к тебе добраться не мог, — пригрозил он.

— Засыпь, — радостно согласилась я. — Это прям идеальное решение, и тебе спокойнее и мне хорошо.

— Вот прямо сейчас и засыплю.

— Прямо сейчас не надо, подожди пока я до дому доберусь. Не хотелось бы знаешь стеснять Горыныча своей компанией.

— Да, действительно, о Горыныче я не подумал. Он вряд ли заслужил такое, — ухмыльнулся Морозко, а я его еще считала образцом галантности.

И вот вопрос, это я раньше ничего в нем такого не замечала, или это я так на мужчин действую, что при длительном со мной общении у них просыпаются не самые хорошие стороны. Однако углубится в это исследование мне помешал Горыныч. Именно в этот момент на свет появились три его новые головы. Буквально за минуту. Вот только ничего не было, а тут раз и три нормальные большие головы, как будто ничего и не было.

— Морозко? — удивился новой компании Горыныч. — Здравствуй.

— И тебе Горыныч здраву быть.

— Извини, мы тут немного попортили тебе все, — смутился ящер, оглядев с высоты своего роста разрушения.

— Ничего страшного. Надеюсь только, что это больше не повторится.

— Ни этой зимой, — разулыбались все три головы.

— А меня домой никто не добросит? — поинтересовалась я.

— Ой, конечно, я тебя быстро домчу, только вот немного попозже, — повернулась ко мне правая голова. — Я сейчас летать не могу.

— Да, у нас такое после отрубления голов всегда бывает, — поддержала левая голова.

— Но это быстро проходит. Надо только немного посидеть и подождать пока новые головы и туловище между собой скоординируются, и все будет в порядке, — объяснила мне тонкости центральная.

— Как все сложно то. А с отрубленными головами что делать будешь? Закопаешь? — и я кивнула в сторону трех старых голов, аккуратно лежавших в сторонке.

— Нет, зачем. Они сами сейчас сгорят.

Я уставилась на головы, желая своими глазами увидеть самовозгорание, и мне повезло. Через две минуты головы действительно дружно вспыхнули, и от них осталась только кучка пепла.

— Я ведь внутри себя огонь ношу, в каждой своей частичке. Вот он на свободу и вырывается, когда я его не контролирую. Потому головы и горят.

— Понятно.

— Ну что же мы на морозе стоим, пойдемте внутрь, я вас чаем угощу, — забеспокоилась левая, самая гостеприимная голова.

Морозко, который видимо решил, что проще дождаться моего отбытия на месте, чем бегать туда-сюда, первым воспользовался щедрым предложением. Мы с Горынычем последовали за ним.

— Кстати, вот подарок от Синеглазки, она просила тебе передать, вместе с благодарностью.

Как только мы зашли внутрь, я взяла сверток и протянула его Горынычу. Зеленый монстр взял свой подарок и развернул.

— Мастерица, — восхитился Морозко.

— Красота — подтвердил Горыныч.

Я решила завидовать молча. А ковер был действительно красивым. Размером со стены пещеры, он изображал небольшую итальянскую деревушку у подножья Везувия и на берегу моря. Синее море простиралось с одной стороны ковра, сливаясь вдали с лазурным небом, на котором солнце играло в прятки с белыми облачками. Волны белыми барашками с легким шелестом набегали на берег, где стояли перевернутые кверху дном рыбацкие лодки и сушились на солнце сети, с запутавшимися в них водорослями. По улицам городка бегали босоногие ребятишки, играя в салки. Возле белых домиков с красными черепичными крышами и синими ставнями сидели женщины, красивые, нарядно одетые. Они сплетничали и занимались мелкой работой, перебирали рыбу, штопали вещи, кто-то плел венки. На заднем фоне возвышался огромный Везувий, дремлющий, грозный, но не ужасающий. И все это сразу наполнило пещеру летом, запахом моря, криками детей, легким ветром, ощущением летней беззаботности и счастьем отдыха на море.

— Страшно далеки эти девицы от народа, — подумала я. — Сразу видно, что настоящей рыбацкой деревни она в своей жизни не видела.

— Это в тебе говорит зависть, — пояснил мой внутренний голос.

— Не спорю. Но тем не менее от народа Синеглазка далека.

— Ну ты тоже не особо близка к нему, — резонно возразил голос.

— Из моей чащобы до ближайшего народа слишком долго идти. Я нахожусь в вынужденной изоляции. А они в добровольной.

— А давайте на стену повесим, — прервал мой внутренний спор Горыныч.

И мы стали вешать ковер на стену. Впрочем, вешали больше Горыныч и Морозко, а я только наблюдала. Даже правее или левее мне не пришлось говорить, потому что ковер был размером точно по стене и вписался в нее до миллиметра. После того как ковер был повешен, а чай выпит, Горыныч сделав пару кругов над своей пещерой, вынес вердикт о летной готовности и попрощавшись с Морозко я собралась в путь домой. Горыныч правда опять взял меня в лапы, сказав, что лететь не далеко, и ему не придется садиться, он меня аккуратненько опустит и улетит, чтобы не мешать мне. Вставать в позу я не стала, учитывая, что Морозко явно горел желанием меня уже засыпать и не важно где именно, лишь бы основательно и до весны. И мы полетели.

— Домооой, — напевала я, любуясь зимним пейзажем подо мной, пока Горыныч медленно и плавно, чтобы не повредить моей тушке, направлялся к моей избушке. — Домооой, — потому что других слов из этой песни я не помнила.

— Иду на снижение, приготовься, — правая голова наклонилась ко мне.

— Быстро, — восхитилась я.

— Быстро, надежно, мягко, — поделилась правая голова своим мнением о себе любимом.

И Горыныч действительно пошел на снижение, через несколько минут он завис над полянкой возле дома, и аккуратно поставив меня на ноги, разжал когти.

— Стоишь? — левая голова внимательно меня оглядела.

— Все нормально,— я улыбнулась. — Спасибо.

— Пожалуйста, — отозвались все три разом.

Пригнувшись, как делают отбегающие от работающего вертолета, я побежала к избушке и когда по-мнению Горыныча я оказалась на безопасном расстоянии, он пошел на взлет и вскоре скрылся в синей дали.

— Дом, милый дом — я буквально готова была целовать ступеньки своей приставной лесенки, по которым я поднималась к входной двери.