— Я знаю! Она звонит слишком громко... — обижено ответила Оля. — Пока вы там исчезли, знали бы вы, что тут было! Генерал сказал им, что они подчиняются только ему, и что, даже когда ты придешь, они, внешне соглашаясь, должны будут выполнять его приказы... Я тут все взяла с гранатой в свои руки! Хоть я и дура, но если эта штука ахнет, мы никуда не полетим!
Я захихикала.
— Спасибо Оля! — сказала я, поворачиваясь к пилоту. Никто и не заметил, как и когда в руке моей появился пистолет. Только кое-кто с хорошей реакцией отчаянно побелел. А я дважды мгновенно выстрелила за спиной пилота, ибо в шуме вертолета никто и не услышал щелчков глушителя.
Все мертво молчали.
Только пилот молча переключил рычаг. Я выстрелила рядом с ним, а не в него.
— Успокойся, Королева, мои солдаты подчиняются только мне, здесь никто и не подумал выполнять генеральские приказы, — нервно бросил белобрысый, пока я быстро пыталась ножом взломать простреленную панель рядом с пилотом. Саня бросилась мне на помощь.
— После поездки на джипе даже самый тупой понял, что ты могла бы перестрелять всех нас из одного своего глушака так, что мы бы и ничего не поняли... — сказал белобрысый уже успокоено, фомкой осторожно отжимая крышку, оттеснив нас. — Какие, девчонки, вы все-таки беспомощные!
Он явно хотел ухватить документы, если они там были, первым.
Панель вдруг отошла до самого пола. Она оказалась иллюзией, за ней был тайник.
Оттуда выпало распластанное мертвое тело девчонки с раной в затылке и в сердце, с искаженным ненавистью лицом, с лимонкой в правой руке.
— Кажется, я тебя знаю! — хладнокровно сказала я мертвой, переворачивая труп.
Они все заледенели и, не отрываясь, смотрели на нас с мертвой девчонкой, у которой я, под угрозой своего пистолета, осторожно забрала гранату, нож и оружие, держа дуло у виска трупа. Впрочем, с гранатой это сделала Саня, осторожно разжав теплые пальцы.
После этого я задрала у себя брюки, а потом сделала то же у девчонки.
— Так, и у тебя здесь пятно... — довольно сказала я. А потом задрала рубашку у нее и у себя. — И здесь у тебя такое же родимое пятно, как у меня.
Белобрысый почему-то при виде пятна отчаянно побледнел. А я попыталась расцепить глушителем зубы.
— Как же я тебя не дострелила?
— Обожди, я был однажды зубным врачом... — подошел ко мне один из бойцов. — Ты же хочешь сравнить зубы?
Я кивнула.
— У тебя и у нее почти точная копия, — хладнокровно сказал он, рассмотрев обоих. — Те же зубы, те же пломбы, то же расположение... Тебе бесплатно не предлагали лечиться?
— Не предлагали... — растеряно сказала я. — А что, можно?
— Не нужно... Особенно в твоем случае... Слишком опасно для дела... Но вот кто-то твою карту зубов сделал абсолютно точно на твоем другом экземпляре... Но у нее зубы лучше, а тебя явно закармливали шоколадом, и на твоих зубах все это выглядит естественно, но у нее...
— Ах, как же я в нее не попала... — покаянно сказала еще раз я, не выпуская своего пистолета.
— Вообще-то можно и ошибиться между вами... — с дрожью сказал кто-то. Лежащая была точной моей копией. — Это что, твоя сестра?
Я покачала с улыбкой головой.
— Я ее знаю... Это Юля, моя детская подруга...
— Ты не можешь ее узнать... — сдавленно сказала Саня. — Из вас сделали копии, удалив все признаки разницы... Это может быть кто угодно...
— Я навсегда запоминаю запахи, которые хоть раз слышала... — холодно сказала я и резко оборвала сама себя, вспомнив, что мне когда-то запрещали об этом говорить.
Я широко улыбнулась, и попросила знаком у белобрысого очень длинный острый клинок, сама при этом снимая одежду с девчонки, так чтоб труп остался голым.
— Но все равно разве не жалко? — Саня чуть не со слезами показала на лежавшую на земле мою копию.
Я с размаху вогнала длинное острие трупу в задницу по рукоятку.
Раздался дикий визг.
По вертолету, воя, метался голый труп, держась за задницу, а я отчаянно хохотала.
— Ты что, Пуля, сдурела! — с ревом накинулась на меня мертвая. — Ты всегда была дура!
— Представляю вам Юлю Чулкову, мою детскую подругу по кличке Подражала, — с редким удовольствием торжественно сказала я, отрывая с ее головы и верха лица какую-то резиновую штучку. — Отличная масочка из магазина ужасов...
Хохот стоял такой, что мотор заглушало.
Она не была ранена в голову — это была штучка из магазина приколов, и я такими пугала брата.
Белобрысый выругался.
— Здесь вертолет шумит, иначе я б сразу догадался, что она нас дурит! — сквозь зубы сказал он. — Такого со мной еще никогда не было! Так провести! А я то думаю, почему ты все пистолет не опускаешь и все время, словно случайно, ее держишь на прицеле, и все время печалишься, что не дострелила... Немедленно обыскать все! — рявкнул он разозлено.
Его бойцы принялись методично исследовать все.
— Не открывайте! — резко предупредила я, когда они взялись за такую же панель, но с другой стороны. — Так какой-то газ, и нет людей...
— Да, ты же была там рядом на мгновение... — сердито подтвердил белобрысый. — И нюхала...
— У нее нюх, почти как у собаки... — гордо подтвердила моя голая копия, все еще стоня и мрачно смотря на меня. — Как и у меня почти... Все-таки, мы сестры!
Они все вздрогнули.
— Ври, ври, да не заговаривайся! — резко оборвала ее я. — Каким образом у тебя пломбы мои выросли? Какая ты мне сестра?
— Настоящая... — печально сказала она. — Сама же помнишь, как мы смеялись в детстве над зеркальными родимыми пятнами... Можно было уже тогда догадаться, что дело здесь нечисто, иначе, почему меня заставляли подражать тебе и играть в игру "Подражалки", когда от друг друга требовалось стать абсолютно похожей на другого?
Она автоматически задернула правую штанину, тогда как у меня была левая, а потом обессилено опустила руки.
— Все время забываю, что уже не там... — устало сказала она. — Мне пересадили его на другую ногу, чтоб было, как у тебя.
Белобрысый почему-то посерел.
— Так не бывает между сестрами... — убежденно сказала я. — Они не могут быть зеркальные... Мы же не копии, а словно отражения друг-друга...
— Бывает... — сказал один из бойцов белобрысого. — Я опытный врач в группе, много читаю, и говорю — бывает.
— Но, все равно, у меня есть брат! — убежденно сказала я. — Я никогда не слышала, чтоб мой отец гулял.
— Потому что мы близнецы, Пуля! — холодно сказала она. — Дай мне одеться и кончай издеваться!
Я кивнула бойцу головой на ее одежду, сказав одними губами.
— Обыщи...
Саня уже быстро перевязывала ей рану в груди, которая была настоящей и на которую она, кажется, даже не реагировала. Она всегда была равнодушна к боли.
Через секунду она стояла в одежде рядом со мной, гордая и прекрасная. Будто это она раздевалась в супер стриптиз шоу, а не перед солдатами, этакая королева.
— И не смей даже врать, что ты не знаешь нашей настоящей матери, Пуля! — нервно выпрямляясь, жестко сказала она. — Мы тебя видели рядом с ней, ты раскрылась... Я сама дала ей вдвое от тебя, как услышала... Не понимаю, почему ты первая узнала... Она все такая же... — она замерла и поглядела на меня. И тихо сказала:
— Мы родились в ночь перед пожаром...
Я замерла.
Все замерли. Я увидела, как почему-то отчаянно побледнел белобрысый, и как-то странно напряженно поглощал глазами меня и Юлю.
— Тебе могла мама рассказывать про пожар... — хладнокровно сказала я. — Да, я обгорела...
— Я тоже, и поэтому обе из нас уже в детстве не боялись боли и огня, — сказала она, хладнокровно поднося зажигалку к коже на руке. Кожа обуглилась, а она даже не дрогнула, только чуть сцепила зубы.
— Да, я помню, ты делала это в детстве... — холодно сказала я.
— Ты тоже научилась это делать без труда... — кивнула она. — Пострадало много детей... А отношение к нашим родителям это имеет такое... — она намеренно притишила голос, а потом мрачно выпрямилась, пронзительно глядя мне в глаза, — что пара девочек близнецов по документам вообще в тот месяц родилась только одна!!!
Я молчала.
— И обе они погибли в пожаре... — она ухмыльнулась. Я же никак не могла сообразить.
— И у них в документах была записана зеркальная аномалия... — она не давала мне опомниться. — Как ты думаешь, почему ты не застрелила меня в сердце? — она холодно обнажила рану прямо в сердце. — Потому что...
— Потому что оно у тебя с правой стороны, — тихо договорила я. — Я обнаружила это еще когда...
— ...когда мы в детстве выясняли, где у кого какие зеркальные сходства... — закончила за меня она. — И нашли десяток признаков, только наоборот... Мы тогда уже были копиями и нас иногда путали, хотя твоя травма головы и наши общие ожоги и зеркальность признаков сделали сходство не таким страшным и полным...
— А генетическая экспертиза? — тихо спросила я.
— А как ты думаешь, что сделала я, когда впервые заподозрила это во взрослом возрасте? — мрачно сказала она, садясь рядом и не обращая внимания на остальных. — Я растратила на это все свои первые честно заработанные деньги, чтоб никто не знал... Помнишь, ты выиграла на улице новый роскошный свитер? Единственное, тебя попросили при выигрыше обменять его на твой старый, заношенный до дыр, единственный твой потертый свитерок, в котором ты выиграла подарок?
— Это была ты? — вздрогнула я, вспомнив свою радость.
— Ты бы меня узнала по запаху... Я же тебя знаю, как себя. Я наняла пацана... Знала бы ты, как я дрожала и нервничала, когда шла с твоим свитерком в лабораторию! На нем должны быть остатки твоей кожи, невидимые чешуйки. Я даже не касалась свитера в бумаге, боясь испортить анализ случайным прикосновением... И знаешь, что было? — она замерла.
Я подняла глаза.
— Со мной случилась истерика, когда лаборант сказал, — она чуть не заревела, — что оба свитера — твой и мой — мои! Он даже не смог различить нас!!
Она помолчала и истерически засмеялась...
Глава 31.
Она долго так смеялась, пока не стала зло всхлипывать:
— Он не хотел мне верить, пока сам не взял у тебя пробу, увидев нас обоих вместе сразу! И, сделав второй раз уже сам, категорически заявил, что мы не просто родственники, мы больше, мы эти... близнецы эти самые... И хотел бежать к родителям обоих, пока я его не остановила, намекнув про соблюдение тайны, и про то, что было бы жестоким сообщать девочке, что ее удочерили... Это для нее будет травма! Пусть вырастет. Тем более, ты меня отлично знала, юная хулиганка!
— Что же все-таки случилось? — тихо спросила я. — Ты выяснила?
Сзади слушали как завороженные.
— Вместе с нами родились и девочки, которых должны были назвать нашими именами... Кстати, они живы... Мы были в одной группе детей в роддоме... — тихо сказала она. — Почему-то там тогда младенцев держали отдельно от матери в специальной палате, и приносили их к матери кормить... Дурацкое правило, когда детей уносили от матерей. У каждого ребенка на ноге была бирка, чтоб медсестры их не путали. Так же лежали, окруженные медсестрами, и мы с другими младенцами... — она помолчала. — К сожалению нашего физического отца я не смогла найти... Знаю только из рассказов нянечки, что оба они, наши отец и мать, были чрезвычайно молодые и легкомысленные ублюдки...
Мне послышался сзади шорох, и, обернувшись, я заметила серого лицом белобрысого. Который сидел свернувшись от боли, и странно уставился исподлобья нам с Юлей в спину. Он был совершенно плох. Он держался за голову руками, сжав зубы, и со слезами стонал. Я поняла, что ему плохо, и спросила Саню, хорошо ли она продезинфицировала ему рану, и вколола ли антибиотики. И тут же забыла о нем.
— ...Знаю только, что наша "мамочка", как всегда она это делала, — ехидно сказала Юля, — воспользовавшись тем, что приносят нас "на еду" лишь несколько раз в день, в первый же день куда-то удрала из палаты по своей работе... Когда случился пожар, ее, естественно, не оказалось даже близко к больнице... Я не знаю, какие процедуры там с нами делали, (купали, что ли?), и почему поснимали бирки с каждого младенца в группе... Короче — в истерике нам, то ли поменяли бирки (номера) на чужие, то ли не смотрели, как одевали. Поменяли во всей группе, одев бирки как попало. Ты теперь — Пуля, я — Юля, — она хихикнула. — Там творилось страшное — сходящие с ума матери бросались в огонь, их держали и валили на землю мужчины, а они бились в истерике. Когда кого-то из детей доставали из огня... Ты понимаешь, что было с оставшимися матерями. В общем, там случались припадки. Получилось так, что наши нечаянные новые матери еще вообще не видели своих детей — у обоих были очень тяжелые роды, после которых они сразу уснули, запомнив лишь, что родили девочек... Нас "узнали" по номерам на бирках... Мы обе уже обгорели ужасно, и наши мамочки потащили кукушат сразу в Ахмадет, выжав все из случайной машины. И очень хорошо, ибо нашей мамы как раз не было... Машин катастрофически не хватало, скорые уносились, как только получали детей, чтобы суметь спасти их, мы были последние, и люди до сих пор помнят, как женщины с детьми бесстрашно шли прямо по дороге навстречу машинам, тормозя их. И тут же заставляя гнать, куда нужно, не слушая ничего. Я нашла человека, который вез мою мать, и он до сих пор помнит ту сумасшедшую ночь... — она засмеялась. — А потом, сама понимаешь, что когда женщины нас выходили, им уже не было никакого дела, что мы раньше выглядели по иному, тем более, что при таких ожогах, они вряд ли нас могли узнать...
— А что случилось с теми... — печально спросила я.
— Настоящими птенцами, которых мы выкинули? — спросила она со смехом. — Не волнуйся, они выжили в больнице, просто через год. Но у них не было вообще бирок, и к ним никто не пришел... Дело в том, что первично им ошибочно поставили диагноз "смерть", ибо человек со скорой, которого пригнали из пригорода, был то ли пьян, то ли невежественен. Он даже их не повез в больницу, во всеуслышание посчитав трупами с бирочками. Хорошо, что пришла смена, и, вместо морга дети оказались в больнице — его помощник вытянул их с того света, доставил в специальное отделение. Зато возникла путаница с документами. Ибо алкаш причислил их, то есть, по документам нас, к лику святых. Бог его знает, как он это сумел провернуть — обычно требуется так много документов. Наша мама даже не подумала проверить.
Почему-то от белобрысого донесся стон. Он плакал. Саня волком смотрела на меня, словно защищая его.
— Оно к лучшему, возможно, что мы попали в другие руки. Кому нужна такая мама, она словно скотину заклеймила нас медицинским клеймом с номером, как это можно было вообще додуматься, чем это было для нас! — зло сказала Юля, без стыда показывая на свою внутреннюю сторону бедра у самого схода ног. — Нянечка ее запомнила по этому ужасу! Подумать только, у меня номер... — она яростно выругалась.
— Да, у меня тоже эта тату есть, — вздохнула я. — Только я номер разглядеть не смогла... Она тусклая, да и слишком неудобно расположена, да и стыдно просить туда поглядеть другого человека... — смутилась я.
