— Смотри у меня, — погрозил он мне пальцем, — иди, крути маршрут. Завтра разведка придёт. Тоже будут глядеть.
Иду крутить. Вот уж, достойный последователь Кельша. Развёл меня. А ротный уже забыл про меня, сидит, политруку рассказывает:
— Сидят разведчики, как статуи Будды, в стереотрубу смотрят часами. Не почешутся даже. Как выдерживают? И что они там высматривают? Знака небес?
Вернулся к своему рукоделью. Моё место так и было занято взводным — пересел ближе к столу. И ужин поспел. Ем в задумчивости. Случайно смотрю расфокусированным взглядом на одного бойца, что пошутил удачно, смешно, а у него лицо — как у покойника. Вроде и улыбается, шутит, мимика молодого, здорового парня, но всё же — мертвечина. Потряс головой — прошло. Нормальный стал.
— Тебе сегодня в ночь? — спросил я у этого бойца.
Он аж — вздрогнул:
— А что?
— Ты чё, еврей? Вопросом на вопрос отвечаешь?
— Нет, русский я. Туляк. Да, в ночь буду. С двух ночи. А что?
— С тобой пойду. Поползаю вокруг. Может, что интересного найду.
— А-а. А ты, правда — танк обоссал?
— Брешут. Зачем это делать? Просто сунул ему в люк гранату — и всё.
— Они что, не закрываются изнутри?
— Как видишь — не всегда. Постучал я, говорю "Тук-тук!" А они кричат: "Открыто!". Я открыл, хотел в гости зайти, полез — дверка у них узкая, не по мне. Не влезаю. Застрял. А они: "Чё пришёл?" А я: "Вот, гостинец". Подарил им гранату хорошего парня Костика. Ну, дальше вы знаете.
Ржут.
— Гостинец отдал, вижу — остальные румыны такие злые-злые. Танкистам дал, а им — нет. А у меня — нет больше гранат. Только треть ленты пулемётной осталась. Говорю: "Ромалы, вы маслята любите? Нет? Вы просто не умеете их готовить! Давай, покажу — как". Ну, показал.
Развеселить народ — очень важно на войне. А то "чердаки-то" — потекут. Вот, даже так, на пустом месте.
— Про мехдвор расскажи.
— В другой раз. А то сегодня всё переделаем — завтра скучно будет. Спать хочу.
Пойду к гражданину взводному начальнику пристроюсь под бок, вместе — теплее. Надо поспать. Что-то не понравилась мне морда этого паренька. Я что теперь, как Ё-комбат, всех актёрами "Обители Зла" видеть буду? Загримированными под зомби? Пойду с ним. Пригляжу. Заодно — обновлю 3Д-модель. Её вид при осветительных ракетах.
Ночь. Все — спят. А я — летучая мышь... К чему это мне вспомнилось?
Третий час пауком — медленно-медленно, ползаю по развалинам. Резкое движение привлекает внимание. А я — скромный. Лишнего внимания — не люблю. Ползаю налегке — только с клинком. Пистолет бы — не помешал, но — не добыл, пока. Гранаты и винтовка — только помеха. Опять сожалею об утопленном Вальтере.
На мне — недоделанная накидка "лешего" — мешок с нашитыми верёвками, лоскутами тканей от обмундирования наших и немецких расцветок, портянки, распущенные на ленты.
При каждом взлёте ракеты — замираю, смотрю вокруг. Как обратно смеркнется — ползу по-паучьи дальше. нашёл уже несколько мин. Пометил их ивовыми чищенными прутиками. Да, таскаю ещё и вязанку этих прутиков.
Взгляды двоих немцев, что пасут их германский покой и сон, бегают над головой, как лучи инфракрасных прожекторов. Пусть — не видимые. Но — они есть. А то, что не видишь — просто не умеешь. Лучи эти подолгу "застревают" на том месте, где сидит наш боец боевого охранения. А что — мы знаем, где они сидят, и они — знают.
Последние минут двадцать эти "прожекторы" попеременно, но постоянно "держат на контроле" осыпавшийся угол дома с характерным козырьком. Под этим козырьком как раз — окоп боевого охранения. Я сначала воспользовался этим — меньше сканирующего луча — больше мне свободы. Но, потом заволновался. Это внимание к нашему бойцу, как раз тому, который мне померещился с мёртвым лицом. И пополз поближе. Пришлось возвращаться. То есть, повернуться к дозорным врага — ногами. И это мне ещё больше не понравилось.
И тут запел натянутой струной нерв в копчике. И я — учуял их. В маскировочных бесформенных хламинах три клубка "присутствия". Только мимолётно скользнул по ним рассеянным взглядом. А учуют, как дикие звери? Я же — чую. И те гаишники в кроссовках с ледяными взглядами убийц — чуяли. Упорно не смотрю на них.
Держу их чувством "присутствия". У всех оно есть. Не развито, но есть. Заходя в тёмную комнату любой способен почувствовать — есть ли кто в ней, кроме тебя? Способен. Если подавит шум шторма эмоций — страха темноты, неуверенности в себе, страха того, что может в этой комнате быть, кроме тебя. Ведь — уже учуял, дальше — страх даёт сигнал и воображение рисует того, кого реально можно бояться. И всё это не то, что фонит — грохот, как волны об скалы при шторме.
Кроме них, контролирую направление "внимания" дозорных немцев. Трое неизвестных замирают и я — восковая фигура. Они крадутся — и я пауком переставляю лапки.
Вязанка ивовых прутиков давно уложена в ближайшую впадину, виброклинок, который с активацией нейросети стал очень "разумным" — в зубах. Как у абрека какого. Клинок теперь сам включает и отключает режим вибропилы. Не сам, а согласно моему интуитивному желанию, но раньше-то — надо было определённое место на рукояти зажимать.
Жалею, что не взял винтовку. Ругаю себя очень нехорошими нецензурными словами. Потому что — не успеваю. Ни одной гранаты! Как же я лопухнулся!
А теперь я так близко, что стал ещё дальше — теперь ещё и за собственным звучанием следить. А это — ещё медленнее. Как паук в мёде.
Отчаяние — они уже обхватывают пост нашего бойца! Крикнуть? Положат всех! Сонный боец — не спал бы — давно бы стрельнул, да я — безоружный. Из пулемёта, миномётов — положат. Не поверю, что пулемёт сейчас смотрит не туда, куда направлены два невидимых прожектора внимания дозора немцев.
А, плевать! Вскакиваю, прыгаю. Уже пристально смотрю в спину третьего немца, что не участвует в "захвате". Он услышал или почувствовал. Начал поворачиваться. Я уже в "форсаже"! От отчаяния, от злости на себя — жизнь бойца повисла на моей совести!
Как саблей, рублю немца по шее. Вибро включился за долю секунды до соприкосновения лезвия к немцу. Голова почти отделяется от тела, кровь — выстреливает из шеи, как из водяного пистолета. Не знаю почему, но немец успевает нажать на спуск. Автомат его был как раз на полпути меж постом нашего дозорного и мной, но он выстрелил короткой очередью, прежде чем я его вырвал из ещё живых рук уже мёртвого немца.
И — прыгаю вперёд. Автомат — в левой руке. Длинной коробушкой магазина — мне в лицо. Чтобы его взять, мне надо куда-то подевать нож, развернуть автомат сразу в двух плоскостях, взяться за рукоять, попасть пальцем на спуск — только потом стрелять. Секунда на это. Только секунда. Слишком долго. Отпускаю автомат из руки в свободное падение до земли.
Уворачиваюсь от чего-то, летящего в лицо, подныриваю под этот предмет, левой рукой хватаюсь за кладку кирпича, дёргаю, прыгаю, взмываю в тягучий воздух. И только тут до меня доходит — то была граната.
Слышу хрип. Сердце замерло и с огромной силой бухнуло — так хрипят зарезанные люди. Один немец ждёт меня у левого угла, другой — у правого. А я — сверху. Ха! Падаю на одного из немцев, нож молнией пикирует сверху вниз. Пальцы мои проваливаются в рассечённое тело. Противно. Не важно. Не обращаю внимания, подныриваю под автомат "левого" немца, влепляю ему оплеуху кулаком левой руки. Крутнувшись, как кукла, он оседает. Бухает граната за стеной. Огромным усилием воли сдерживаю сам себя и мой, не напившийся кровью, "меч-кладинец". Бью кулаком с зажатой в нём рукоятью в солнечное сплетение немца. Хыкает. Так он ещё и в сознании был! Пробиваю ещё и в печень. В лицо больше не бью. Вспомнил, что ротному немец нужен живой и говорящий. Вот и он. Сам пришёл.
И жизнь нашего парня — забрал. Сморю на бойца-штрафника. Он — жив ещё. Нож немцев торчит из груди.
Целую секунду я метался от немца к парню, не зная на что решиться — добить немца и тащить парня? Или выполнить приказ ротного и дать умереть бойцу? Он всё одно — не жилец.
Прости, ротный. Не пошёл бы ты! Со своим немцем!
Уже занёс ногу, чтобы раздавить гортань немцу, как вспомнил историю про гуттаперчевого мальчика. Мой верный нож подсекает ахиллесовы сухожилия немца, ремнём его же автомата завязываю ему руки за спиной через его же автомат. Этому финту научили меня Лёлик-Болик. Финальным движением выщёлкиваю магазин.
Подхватываю тело парня на руки, как подхватывал свою жену, как носил её через мост на свадьбе. Пока "форсаж" ещё действует — прыжками несусь в тыл. Так же нёс лётчицу. Неприятные ассоциации. Василёк. Она — умерла на руках у меня.
Парень — тоже. Я его донёс до медсанбата. На пороге операционной он и испустил дух. Я рухнул на колени. Уткнулся в его лицо. Оно сразу стало именно таким, каким оно мне примерещилось за ужином.
— Друг твой? — спросила растрепанная медсестра.
— Даже имени не знаю. Но, его смерть — моя вина, — ответил я. положил парня на землю, чёрными от крови пальцами провел по лицу, закрывая глаза. Остались полосы. Выдернул нож немецкого разведчика. Сжал в кулаке.
— Это будет ритуальный клинок. Клянусь. Им я выпью не одну жизнь. Твоя кровь смешается с кровью врагов. Ты будешь отомщён! — прорычал я в лицо парню, развернулся и побежал.
Злость жгла меня. Злость на себя.
Бегу обратно. Далеко расположен медсанбат. И ближе — нельзя. Под огнём — какое лечение? Пока я бегал туда-сюда и обратно, навстречу — целая делегация. Довольный ротный. За ним — группа бойцов тащит носилки с немцем. Ротный улыбается мне:
— Ну, ты и живодёр! Чем ты их? Как топором рубил! На живца решил ловить?
Последняя капля упала. Переполненная чаша — пролилась. Бью ротного в эту довольную рожу. Тут же на мне ловчими бульдогами виснут бойцы, отбирают ножи. Отдаю, чтобы не порезать, но сопротивляюсь попыткам меня завалить. Виснут ещё и ещё. Свалили.
— Связать, запереть, — хрипит ротный. Вытирает кровь рукавом, сплёвывает юшку, трясёт головой, как конь в упряжи, — потом с ним разберусь. Увести!
* * *
— Ну, и что мне с тобой делать? — скрипит ротный.
— Понять и простить, — пожимаю плечами я, — сам виноват. В людях, вроде, разбираешься. Зачем спровоцировал? Не видел, в каком я состоянии?
— Не увидел, — кивнул ротный, — а ты чё так взбеленился?
— Жизнь того парня — моя вина. А ты — "живца"! — укоризненно говорю ему.
— М-да. Обрадовался — "язык"! Разведбат не смог, а я — смог! Наказал ты меня за гордыню.
Молчим. Он — не говорит. Я — подавно. Виновным себя — не считаю. Чуть-чуть только.
— И что делать? Зла на тебя нет. Но, прилюдно бить командира — как-то не принято. За это — штрафная рота.
— А мы где? В гвардии? Готов, так же прилюдно, извиниться. И даже позволить себя избить. Тоже прилюдно.
— Да на хера? Чушь всё это. Пошли, довольно прохлаждаться. Дел — невпроворот.
— Мир? — протянул ему руку.
Он поднял палец, но руку — сжал:
— Должен будешь. Полковника немецкого!
— Губа-то не треснет?
— Не треснет! Она у меня — прочная. Надоела мне эта штрафная история. В гвардию хочу. В егеря! Очки надо зарабатывать!
Меня аж передёрнуло.
— В егеря?
— Да! А туда — кого попало — не берут. Уже три рапорта подал. Чем я не командир штурмовой роты егерей?
— Их не распустили?
— Очумел что ли?
— Так их командир, вроде как — погиб.
— И чё? Зато остальные — гвардия гвардии! Ты их форму видел?
— Видел.
— Да ты что? Когда?
— Летом.
— Да ты что? Они же, как раз летом, в Воронеже, эсэс на лоскуты распускали. Там ещё сам Медведь командовал. А ты его не видел?
— Видел.
— Какой он? — ротный стал похож на мальчишку, которому рассказывали про северного оленя. Так вот ты какой, северный олень!
— Обыкновенный. Как я, — пожал я плечами.
Ротный долго смотрел на меня, тряхнул чубом, вздохнул:
— А я тут с отребьем разным вожусь, пока люди бьются, как герои. Ие-ех! Пошли, ладно. Вернёмся к нашим баранам.
— Со мной, например.
— Что? Что "с тобой"?
— С отребьем.
— А кто ты есть? Залёт за залётом. Как будто и не хочешь из Шурочки выбраться.
— Согласен. Есть такое дело, — вздохнув, кивнул я.
— Не хочешь выбраться? — удивился ротный.
— Я про залёты.
— А-а! А то, я уж хотел удивиться. Вот, знакомьтесь — капитан Киркин, боец Кенобев. Тот самый.
Киркин, небольшой, как и ротный, живенький, весь такой неприметный, весь такой без отличий, взглянул, отвернулся — забыл. Истинный разведчик. Протянул руку, крепко пожал мою.
— Извини, не было возможности отмыться.
— Видел твою работу. Не аккуратно.
— Знаю. Спешил сильно. Проикал я парня.
Смотрит на меня. Принимает какое-то решение, спрашивает у ротного:
— Отдай.
— Не, — мотает головой ротный, — приказ о снятии — давай. И забирай совсем.
— Дай на время. Ящик тушёнки.
— В аренду? — смеюсь я.
— В порядок себя приведи, боец, смотреть противно, — цыкает на меня ротный, — три ящика. В сутки. И Вальтер и Дегтярь — сразу.
— А губа-то не треснет?
— Не треснет! Она у меня — прочная. Или жди решения трибунала, потом добивайся приказа. Или на моих условиях.
— Я вам что, конь? — офигиваю я.
— Ты ещё здесь? — хором удивляются командиры.
— Уже нет, — вздыхаю я и плетусь умываться. Кому — война, а кому — бизнес. Но, 3 ящика — слишком. Ладно, сторгуются на 3 ящиках за 2 дня. И — два автомата сверху. Ха! Угадал! Но, один МР-40. Вот ротный жучило! С разведчиков немцев, порезанных мной, уже взял же 3 автомата!
Понял, понял, бреюсь и не лезу в чужой монастырь.
Побит хоббит. Или туда и обратно.
Ползём. Я — первый. За мной — пятеро. У меня — МР-40. Ползу споро, но змейкой. Прутики не втыкаю, Киркин говорит — не терять времени. Ползут по моей "колее". Без происшествий проходим мины. Доползаем до обломков здания. Принюхиваюсь — людей не чувствую. Опасность — чую. Людей — нет. Заглядываю — понятно. Торчит задник 203-мм поросёнка. Поэтому людьми и не пахнет. Киркин — психует. Ползу мимо уже мёртвого снаряда. Чтобы позлить разведчиков — плюю в снаряд. Вижу, как они задыхаются. Не ссы, пацаны! Если моя... мой копчик не дёргается от снаряда — вам тем более не надо нервничать.
Передовая — пройдена. Уже не ползём — перебежками передвигается от тени до тени. Я — первый. Веду группу, как тот самый проводник-сталкер в игре, ведёт людей через аномалии. Я веду не через аномалии, а через опасность. Чую её, как те самые "грави" и "электры".
Надо искать место для днёвки. Не занятое и не используемое противником днём, но укрытое. И это в разрушенном городе, куда утрамбовали 6-ю армию, покорительницу Парижа, зимой. Найди! Чтобы тебя — не нашли.
Нашёл. Использовал тот же "фокус", что и те самые сталкеры — они укрытия свои за аномалиями прятали, а я — за бомбой. Смертоносный груз самолёта своим весом развалил дом, но не взорвался. Так и торчит стабилизатор из обломков брёвен. Дом был — богатый. Два этажа — первый — кирпичный, второй — деревянный. Ещё и подвал, над которым и зависла бомба. Теперь — стены первого этажа. А внутри — сплошной завал из обломков крыши и 2-го этажа. Залез в подпол, разграбленный, кстати, судя по бардаку в подвале — не один я такой умный. Бомба висит, как люстра конструкции ежанутого скульптора. А, не, их, ежанатиков, абстракционистами надо называть. Опасности — не чую.
