Эра жаворонка

На Земле много мест, где царила бы мечта, но нет одного, где не было бы боли. Решив это, Вук закрыл для себя тему общей философии и решил зайти с другого бока. Афлатоксин. Вид плесневого грибка, чрезвычайно опасного для человека. Энциклопедия услужливо поведала, что вспышки афлатоксикоза чаще всего регистрируются там, где не соблюдаются условия хранения сельскохозяйственных продуктов, особенно кукурузы и арахиса. Кукурузу Вук не стал рассматривать, по той причине, что она выращивается повсеместно, арахис же заинтересовал его больше. Китай, Индия, Америка, Нигерия, Бангладеш, Индонезия. Китай с Америкой был отброшен ввиду жёсткого контроля в аграрном производстве, а прочие страны все в равной степени фиксировали заражения плесенью. Впрочем, именно в тот год, когда погиб Энди, наибольшее количество смертей от афлатоксина было зарегистрировано на северной границе между Индией и Бангладешем. И это количество превосходило среднестатистические показатели. Логика, на которую опёрся Янко в своём решении, хромала на все конечности, но в других вариантах она отсутствовала напрочь. Поэтому вечером того же дня пилот на вакуумном поезде добрался до Москвы, затем до Самары, а затем след его потерялся в бесконечных азиатских просторах.

В Астане он продержался без алкоголя почти двенадцать часов, лёжа в гостиничном номере с языком, упёртым в нёбо, и бессмысленно таращась из окна высотки на Ишим и наивную архитектуру в стиле ретро-футуризма. Он сдался, когда мысли о Миле и славном парнишке с космическим именем, прорвали дамбу медитации. Высосав приличный запас спасительного снадобья в лобби-баре отеля, он похвалил себя за упорство, а затем, назло хронотонам, скоротал вечер за просмотром феерически дебильного фильма о нашествии инопланетных пупсиков, питающихся мозгом землян, и о безоговорочной победе над ними.

В Душанбе он попал в воскресенье и, несмотря на бездонные кредиты и пухлые банковские счета, не смог вообще добыть заветный источник покоя. Сказав себе, что терять ему уже нечего, он на древнем геликоптере, ведомом пожилым таджиком, отбыл в горы и, погрузившись в странное оцепенение, в анабиоз с полной пустотой в голове, просидел на обрыве до наступления темноты, растворяясь в прозрачном хрустальном воздухе, в шуме ветра и шорохе крыльев каких-то гордых птиц, то парящих над восходящими потоками, то пронзающих небо стремительными атаками. Почувствовав, что он начинает терять своё "я" и перестаёт понимать очерченность личных границ, он отполз под нависший камень, соорудил костерок из сухих веток можжевельника и до рассвета вдыхал смолистый дымок, выискивая в пляшущих языках пламени схожесть со знакомыми предметами. Вчерашний таджик прилетел за ним с бутылкой водки, но он оставил её нераспечатанную на подоконнике вокзала.

В Исламабаде на него накатило, так что пришлось ночевать в самом роскошном отеле — в гостиницах попроще по мусульманским традициям не продавался алкоголь, даже пиво. Однако стопки "Хенесси" ему хватило в качестве подзарядки на весь праздный день бездумного шатания по шумным грязноватым улицам-базарам, безудержной торговле с оборванными продавцами специй и туфель с загнутыми носами. Здесь практически не знали искусственных вкусов, и он от души накачался настоящей ягнятиной с реальными баклажанами. Гастрономическое действо переключило все его артерии и вены на подачу живительных сил исключительно в брюхо, презрительно обесточив мозг, подававшего лишь самые жалкие попытки протеста. Закатившись курдючным бараном в вакуумный поезд, он продрых до Нью-Дели, и двое суток подряд проспал в самом Нью-Дели, не оставившем ни грамма каких-либо воспоминаний.

В страшной, прекрасной, вонючей, высокой, невероятной Калькутте он три дня провалялся на прохладном мраморе джайнистского храма, разглядывая затейливые завитушки узоров, покрывающих павильон со статуями учителей-тиртханкаров. Муху, приземлившуюся на его голое колено, он осторожно прогнал, забавляясь метаморфозами своего восприятия. Он мог бы, пользуясь плодами модификации, одним движением руки прихлопнуть сразу пяток мух, но джайнизм, облачком окутавший его, приглушил все возможные желания кого-либо прихлопнуть. Ни разу за эти волшебные три дня ему не потребовалось выпить — в яшмовой вазе черепа нежно звенели колокольчики и разливали блаженное чувство упругой пустоты.

Собственно, в Калькутте вакуумная линия поездов, катающихся в трубах с откачанным воздухом, обрывалась. В столицу Бангладеша он перебрался на самолёте, ничуть не переживая, что регистрация его на рейс попадёт в сеть и привлечёт внимание полиции. Тем более, что билет ему выписали на имя Woock Yianckot.

В аэропорту Дакки Вук ступил на новенькое полимерное самообновляющееся полотно, лениво дорбрёл до стойки заказа такси.

— Вам куда? — поинтересовалась миловидная барышня в жёлто-оранжевом сари. Пилот задумался.

— На север, — сказал он расплывчато.

— Куда именно? — Девушка продолжала улыбаться, демонстрируя великолепные белые зубы на смуглом личике.

— Вы называйте города, а я выберу, — предложил Янко, ибо ничего другого ему не оставалось: городов он не знал, возит ли туда такси — тоже.

— Рангпер? Шерпер?

Вук, прислушиваясь к колокольчикам внутри себя, отрицательно помотал головой. Девушка, принявшая необычное поведение клиента за признаки ухаживания, стыдливо опустила очи, тайком поглядывая на широкоплечего белокожего человека с серо-голубой, непривычной радужкой глаз.

— Даргапур? Домар? Айлампур?

— Нет.

— Силхет?

На Силхет бубенцы так же не срезонировали, но затем вдруг бенгальская красавица произнесла:

— Чхатак?... Но туда нет шоссейной дороги. Только железная, либо по воздуху. И ещё там...

— Вы хотите сказать, что делать в той дыре совершенно нечего? — улыбнулся Вук.

— Да, сэр. Маленький городок без достопримечательностей.

— Мне в Чхатак, — твёрдо сказал Янко, в груди которого позвякивали радостные звуки.

Он нанял воздушное такси, а час спустя стоял под прицелом нескольких десятков пар смоляных глаз на пустынной площади и соображал, какого чёрта он притащился в эту жопу мира.

— Возьмём муки и масла, — услышал он из-за спины. — А потом полетим ко мне.

Вук обернулся. Техник-пилот четвёртой тенерийской экспедиции Ко Сенг собственной персоной стоял, застенчиво улыбаясь, сунув руки в брюки. Он едва доходил Янко до плеча, издалека его можно было принять за крепкого подростка. Ко был растрёпан, жёсткие чёрные волосы давно требовали похода в цирюльню, одежда — доброй стирки, однако глаза лучились мягким тихим светом, исключающем какой-либо надрыв, тоску или хотя бы растерянность.

— Чудеса, — молвил Вук, сердечно обнимая товарища. — Даже не хочется считать вероятность встречи. Что-то бесконечное малое выйдет, правда?

— Смотря как считать, — серьёзно ответил Сенг.

Загрузив в лёгкий геликоптер камбоджийца некоторый запас провизии, пилоты взмыли над жалким городишком. Ко уверенно держал штурвал, прокладывая курс на северо-восток к манящему сиянию гор.

— Это Бутан? — полюбопытствовал Вук, и Ко важно кивнул.

Геликоптер вёз крупы, муку, кунжутное масло и пару головок сыра. Системы подачи вкусов Вук в местном магазинчике не обнаружил. Ассортимент лавки не радовал, но еда была натуральной. Прохаживаясь вдоль деревянных резных прилавков, Янко ощущал себя посетителем музея древнего быта. Время застыло в пластиковых пакетах гречки, леваровых сосудах с кунжутным, горчичным и оливковым золотом, картонных коробках чая, магнефриджевых ёмкостях сквашенного молока. Нашлись здесь и конфеты — о, какие милые были эти аутентичные конфеты! Карамель с повидловой начинкой, завёрнутая в простую гермо-фольгу. Из подобной фольги Вук в детстве с отцом мастерил прокладки для самодельного конденсатора или с мамой выкладывал блестящие мозаичные панно. Купив целый бокс такой карамели, Янко с трепетом уложил его между мучными мешками. "Ты становишься сентиментальным, как сотня старых дев на похоронах любимого кота священника", — бесстрастно констатировал он.

— Остальное я добываю сам, — предупредив повисший в воздухе вопрос, пояснил Ко. — Или покупаю у местных крестьян. Ты не представляешь, как мало человеку надо. Ты и сам это поймёшь, когда привыкнешь.

— Привыкну — что?

— Жить, уняв глупых обезьян.

Вук ни черта не понял и поэтому промолчал до самого конца пути.

Вечером, кутаясь в толстое шерстяное одеяло и ощущая знакомую потерю личных границ среди нависающих зелёных скал, далёких снежных вершин, цветущих плантаций на склонах крутых холмов, Янко составлял в голове симфонию из уханья сов, шуршащих порывов ветра и треска насекомых. Он знал, что Ко знает о вопросах, лениво кружившихся в недрах вуковой души, и знал, что Ко ответит на них, когда сочтёт нужным. Так и вышло — едва солнце, бухнувшись сонным животным, скрылось за перевалом, Сенг сказал:

— Я не сомневался, что ты меня услышишь. Ты поехал на мой зов, и ты приехал. Больше никто не услышал, только ты.

— Я слышал в груди колокольчики. Твоя работа?

Ко рассмеялся, отставив чашку с горячим чаем. Пар, витиевато пляшущий над кружкой, быстро иссяк. Холод, волной разливающийся с вершин, вынудил Сенга и его гостя плотнее окуклиться в войлочных накидках.

— Я представлял лишь ударные позывные, — проговорил Ко. — Но ведать не ведал, как именно обозначусь. Ну, пусть будут колокольчики.

— Я тоже смог однажды протелепатировать, — похвастался Янко. — Правда, без матрицы пересборки я на это не способен. А ты крут. Ты умеешь.

— Ну, конечно, — усмехнулся Сенг. — Чёрта с два. Ловкость рук и никакого мошенства. Слетал в Катманду, посидел пару часов у портала. Всё, как у тебя.

— В Катманду есть портал?! На кой он там?

— Чистая утилитарность, Ву. Предполагалось, что в горах будут проходить тренировки космонавтов. Но потом рвануло развитие модификаций, и высокогорный тренинг оказался ненужным. Мне это Горовиц сообщил, он успел здесь отметиться, поскольку не был модифицирован.

— И зачем я тебе был нужен?

— Как зачем? Чтобы вылечиться. Ты же хочешь вылечиться? Я не тебя одного, я всех звал.

— От чего?

— От тех бешеных павианов, что скачут в твоей голове и пожирают тело.

— А-а-а, ты про это. Я их называю хронотонами.... Только не говори, что сам ты уже здоров. Или ты не был болен вовсе?

— Был.

— Значит, сейчас, нет?

— Нет. — Улыбка товарища мягко коснулась небритых щёк Вука.

— Да ладно. Ты прямо волшебник.

Пилот голосом высказал недоверие, но сам, вдыхая аромат горной ночи, растекаясь по резному сиденью из тёплого невиданного дерева, выплёскивая растёкшегося себя на звёздное небо и чёрную траву, мысленно соглашался с Сенгом. Он видел — Сенг румян, свеж, свободен от алкоголя и удивительно спокоен. Он гармонично резонировал со струнами диковатого края и не был озабочен ничем происходящим. Происходящее медленно огибало его упругий кокон, не касаясь мутными струями событий.

— Тогда ты тоже волшебник, — парировал Ко. — Потому что пока ты добирался до меня, ты научился обходиться без спирта. Ты не осознал пока этого, но ты уже можешь.

Вук закрыл глаза, вспоминая Ишим и хруст памирских можжевеловых веток и муху в калькуттском храме. Ровный мерцающий огонёк затеплился вдруг в его груди.

— Пару месяцев назад мне встретился бездомец, — произнёс он. — Попрошайка. Лентяй и бездельник. Выпрашивал у меня подачку, весьма забавно мотивируя. Мол, думать надо не животом и не головой, а сердцем, а сердце велит не суетиться и не работать. Я посмеялся тогда. Уж, сердце-то подскажет! Уж сколько в истории было бед из-за того, что отключали голову и действовали на эмоциях! А коли никто не станет работать, во что мы скатимся? А теперь вот сижу и сомневаюсь: а, может, он прав?

— Не путай эмоции с мечтой, — покачал головой Ко. — Эмоции сиюминутны, а мечта — долгоиграющее топливо.

— Виссер живёт мечтой, потому и не болеет, — задумчиво проговорил Вук. Они замолчали и молчали, вглядываясь в фиолетовую гущу далёких горизонтов, пока Вук не зевнул и, с трудом превозмогая себя, не доковылял до постели, где и уснул, забыв отметить, что сегодня не принял ни стопки.

Следующие дни, повинуясь молчаливым приказам коллеги, ставшим уже и не коллегой, а, скорее, вросшим элементом местного пейзажа, духом этого заоблачного края, безмолвным тружеником, сгибающим спину над чайным листом или арахисовыми грядами, Вук обрабатывал огород, ковыряясь в морковной, свекольной и редисовой ботве. Он также плёл веники из какого-то низкого сухого кустарника либо от руки переписывал сутры, добытие Сенгом в затерянных селеньях. Сутры причудливо перемежались со всевозможными молитвами христианского или исламского толка, и Вук, посмеиваясь над наивной путаницей народной мудрости, с умилением отмечал, что счастливы люди, хранившие эти сказы и не высматривающие в них чужеродной неуставной ереси. Перо фиксировало мелкий твёрдый почерк пилота и отсылало в общее пространство радостных людей, как величал его Сенг, тексты искренних посланий. Вечерами Вук рассказывал товарищу все свои злоключения, и Ко, громко вскрикивая и переживая, в волнении метался по дому.

— Я отправил его на Тенеру, — сказал Янко, описывая сложные игры с Волощуком, — посчитав справедливым принцип талиона. Зуб за зуб, око за око. Я поместил его точно на станцию. Там есть запасные скафандры. Пусть поживёт с ребятами из девятой экспедиции, которых он лишил возможности вернуться и обрёк на вечное одиночество.

— Любопытно! — Глаза Сенга загорелись. Он щипал петуха для завтрашнего супа, но оставил это занятие и жадно спросил. — Тебе удалось понять принцип передачи не только информации, но и тела?

— Меня крепко двинули по башке, — хмыкнул Янко. — Кто-то проболтался об отлёте "Гамаюна" и о грядущем апокалипсисе. Как ты понимаешь, нашлась куча желающих покинуть заражённую Землю. Пришлось держать оборону, но по башке меня всё-таки двинули. И я всё понял. Я же физик, дружище, и кое-что успел поизучать до космической академии. Это кое-что отличным образом улеглось после удара по головушке.

— Ну же!

— Всё проще пареной репы. Наши пересборочные аппараты вовсе не занимаются разборкой на элементарные частицы. Невозможно собрать без ошибок разобранное хотя бы по старому доброму принципу неопределённости. Да и нет никакой разборки. А есть подстройка под нужную частоту гравитационных колебаний тела. ДНК-носитель матрицы записывает колебания всех составных частей пересылаемого объекта, компонуя волновой пакет. И этот пакет усилиями сборочного генератора вводится в резонанс с гравитационными осцилляциями. Возросшая амплитуда несёт его по геодезической линии пространственно-временного поля, пока не гасится о точку сингулярности.

— Выход из кротовой норы?

— Он самый. Выскочив в точке сингулярности, наши корабли вынуждены добирать остаток пути дедовским способом — на твёрдом топливе с солнечными парусами, а всё потому, что в этой пресловутой точке нелокальности невозможно применить обычные законы геометрии. В ней пространство ветвится фрактальным образом и тем самым меняет размерность. Мы не умеем вкладывать трёхмерные тела в размерность, скажем три с половиной, поэтому обычная физика утыкается в эту чёртову точку и не знает, что делать дальше.