Она отпустила волосы девочки и, отойдя в сторону, отвернула голову, всем своим видом показывая, что ей все равно, что та решит, и даже если Кэти решит сейчас бросаться вниз, удерживать ее она не будет.
Кэти стояла на коленях и тихо всхлипывала. Ей было очень страшно. Очень страшно было остаться одной и еще раз оказаться во власти того чувства леденящего душу ужаса, который она пережила, однако и полностью принять власть Алины было не менее страшно, она поняла, что та может быть не только доброй и ласковой, но также жесткой и требовательной. И еще ее очень страшило, что Алина может заставить ее всю жизнь провести в монастыре, причем уже не как паломница или насельница, а как послушница, а потом и монахиня. Однообразная, размеренная и строгая жизнь монастыря пугала Кэти ничуть не меньше предполагаемой перспективы обречения души на вечные муки.
Через какое-то время она склонилась к самой земле и закрыла лицо руками, ей не хотелось ничего решать и делать тоже ничего не хотелось.
— Ну что ж, молчание иногда это тоже ответ, — усмехнулась Алина, взглянув на нее, — не хочешь принимать мою власть, не надо. Насильно вести тебя за собой я не буду. Оставайся здесь. Дорогу ты знаешь, захочешь, сама в монастырь постучишься, а не захочешь, значит, мимо пройдешь. А чтоб не нуждалась ты ни в чем первое время, вот тебе деньги. Ты не маленькая, с деньгами не пропадешь.
Алина бросила перед Кэти мешочек с деньгами, затем воздела руки к небу:
— Господи, лишь об одном молю, позволь ей увидеть того, кто пойдет с ней.
Она медленно опустилась на колени, склонилась к самой земле, а потом резко встала, развернулась и решительно зашагала вниз по тропинке.
Кэти удивленно проводила ее взглядом, потом подобрала увесистый мешочек с деньгами и встала. Она оказалась свободна. Свободна от всяких обязательств, ни от кого не зависима и имела большие деньги. Ее смущало лишь то, что у нее не было никаких документов.
— Не печалься, — скорее почувствовала, чем услышала она и испуганно оглянулась.
На том месте, где только что стояла герцогиня, в воздухе колыхалась серая безобразная фигура, мерзко усмехающаяся, — не пропадешь, я помогу... мы славно повеселимся. Тебе несказанно повезло, да и мне тоже...
— Уходи! Уходи сейчас же! — Кэти испуганно попятилась.
— Я не могу уйти, ты сама позвала меня... Я могу уйти лишь вместе с тобой.
Фигура приблизилась к Кэти, та еще отступила назад и вдруг почувствовала, что стоит на самом краю обрыва, и замерла, боясь пошевелиться.
— Тебе решать: уйдем мы сейчас, или ты хочешь развлечься, перед тем как мы расстанемся с этим миром...
— Я... я не отдам тебе мою душу, — борясь с душившим ее страхом, всхлипывая, проговорила Кэти.
— Она уже моя... Лишь твое раскаяние и исповедь могли бы помешать мне получить ее, но ты упустила время для этого... а еще твоя мачеха может помешать... Но она бросила тебя. Бросила! — демон расхохотался. — Понимаешь? Бросила! Давай убьем ее. Хочешь? Ты же для этого звала меня... Тебе не надо будет ничего делать, лишь возьми меня за руку и подтверди, что хочешь это, — он протянул к ней уродливую лапу.
— Я не сделаю это! Не сделаю! — со слезами в голосе выкрикнула Кэти.
— Ну не хочешь ее, давай кого-нибудь другого... или попроси о чем-то... я все могу, или почти все...
— Нет! — Кэти зажмурилась, боясь упасть, она боролось с искушением отстраниться от так пугающей ее фигуры.
— Зря... результат-то для тебя все равно будет одинаков, — выдохнул он ей в самое ухо мерзким шепотом, — а так мы славно бы повеселились, перед этим... Соглашайся... Я все равно не выпущу тебя...
Кэти чувствовала во всем теле леденящий холод, страх почти парализовал ее, из глаз ее текли слезы, но она нашла в себе силы еле двигающимся языком прошептать: — Нет.
— Нет, так нет, — демон мерзко хмыкнул, — значит, сейчас уйдем...
Кэти приготовилась почувствовать под ногами зияющую пустоту и, перебарывая душивший ее страх, закричала, — Мамочка, помоги мне!
И в это же время услышала строгий и требовательный голос Алины:
— Оставь ее! Именем Господа, оставь!
— Ушла же ты... Чего вернулась-то? Зачем тебе девчонка? Знаешь ведь, что не оставлю ее... Не усложняй свою жизнь, тебе со своими бы проблемами справиться, не вешай еще обузу себе на шею... Отказалась она от помощи твоей... отказалась, — демон отстранился от Кэти, и его голос приобрел просительный, ласковый и даже нежный оттенок.
Алина никак не прореагировав на эти слова, она протянула руки к Кэти и ласково позвала: — Иди ко мне дочка, не бойся ничего!
И тут Кэти бросилась к Алине прямо сквозь так пугающую ее фигуру демона, и та разлетелась, словно грязное облако, рассыпалась серой пылью, унеслась гонимая ветром.
— Бестолковая ты, Кэти, — тяжело вздохнув, проговорила Алина, прижимая ее к себе. — Не "мамочка, помоги!", орать надо было, а "Господи, спаси!".
— Он исчез? — испуганно оглядываясь, спросила Кэти.
— Смотря, что ты понимаешь под этим словом. Если видимое проявление демона, то на данный момент — да. А если саму его сущность, то, к сожалению, нет... сейчас он лишь отошел и ждет... от него не так просто избавиться... Я не знаю, сумеешь ли ты за всю свою жизнь освободиться от него.
— Он что всегда будет рядом, выжидая, когда сможет снова напасть?
— Да. К сожалению, да, — Алина вновь печально вздохнула, а потом добавила, — Только он еще не нападал, он лишь пугал тебя... нападают они не так.
— А как они нападают? — со страхом спросила Кэти.
— И не спрашивай. Лучше не знать тебе как. Господь милостив, может и не придется тебе узнать это.
— Матушка, — Кэти с надеждой заглянула в глаза Алине, — Я приму Вашу волю и слушаться во всем буду, все как Вы говорили... и наказание любое... любое приму... только... только, — она всхлипнула, — только в монастыре не оставляйте. Я хочу быть подле Вас, матушка... он сказал, что лишь Вы можете помешать ему, получить мою душу...
— Ой, Катарина, Катарина, — печально покачала головой та, — лишь чистая душа ему не подвластна, та в которой любовь к Господу живет... поэтому тебе душу свою от скверны избавить необходимо и Господу ее открыть. Я, конечно, помогу тебе на этом пути... направлю, поддержу, а иногда и заставлю сделать что-то, но если у тебя самой желания не будет, все мои труды будут тщетны.
— А если я все сделаю это, он оставит меня?
— Скорей всего ты узнаешь это лишь перед смертью, — невесело усмехнулась Алина. — Совершенствование души — процесс бесконечный, а демон твой постарается быть всегда рядом, чтобы в любой момент в искушение ввести и все труды твои в прах превратить.
— И за что мне такое? — из глаз Катарины хлынули слезы.
— Считаешь не за что? — Алина пристально посмотрела на нее.
— Вы же простили меня, матушка... — проговорила та сквозь слезы.
— При чем тут мое прощение? Не обо мне же речь... Речь о тебе. Я от людского суда тебя укрыла и уберегла, но есть еще другой суд. Суд Божий и от него укрыться невозможно. Там лишь Господь тебя вправе простить. И лишь его прощение ты должна вымаливать. Ты нарушила заповеди Его, ты обратилась к силам тьмы, ты желала смерти рабам Его и добилась того, чтобы ребенок, которого Он в мир послал, мертвым родился. Этот ребенок мог свет Божий увидеть, почувствовать радость и счастье бытия, которые ты сегодня хоть и ненадолго, но сумела ощутить. А он не сможет никогда, ты лишила его такой возможности, хотя Господь даровал ее ему. Ты понимаешь, что перед Господом провинилась, что волю его посмела нарушить?
— Пппонимаю... — всхлипывая проговорила она, — но я... я ведь все это уже сделала... Как я могу все... все это вернуть?
— Никак. Но возвращать и не надо. Надо лишь о-соз-нать, — последнее слово Алина произнесла по слогам. — Понимаешь? Осознать, что согрешила, пошла против воли Божьей, что богомерзко поступила и больше никогда, никогда не захочешь сделать что-то подобное. И всеми делами своими теперь будешь пытаться доказать, что достойна прощения и милостей Господа.
— Так недостойна я... — Кэти вновь зарыдала. — Как же... как же он меня простит?
— Милость его безмерна. Он обязательно простит. Только ты должна будешь оказаться достойной этого...
— Я не смогу... не смогу...
— Сможешь... обязательно сможешь, — ласково, поглаживая ее по голове, проговорила Алина, потом помолчала немного, и очень тихо, но уверенно добавила, — я заставлю тебя смочь.
Вернувшись в монастырь, Алина подвела зареванную, всхлипывающую Кэти к отцу-настоятелю:
— Исповедаться она хочет, Отче.
— Сама хочешь или мать твоя настаивает на этом? — строго взглянув на Кэти, спросил он.
— Сама... я так грешна... и так раскаиваюсь... — Кэти зарыдала с новой силой.
Неожиданно ласково улыбнувшись, отец-настоятель взял Кэти за плечо:
— Пойдем в храм, дитя мое.
9
После того как отец-настоятель увел Кэти в храм, Алина вернулась во двор, где неожиданно столкнулась с отцом Стефаном.
— Здравствуйте, отец Стефан, — нежно улыбнувшись, кивнула ему Алина.
— Здравствуй, голубушка, здравствуй, свет очей моих, хоть и здоровались мы уже сегодня дважды, а здоровья пожелать оно никогда лишним не будет, — заулыбался ей отец Стефан, потом вдруг посерьезнел и спросил: — Хоть и не мое это дело, но можешь, расскажешь старику, куда дочь-то водила, что она вся зареванная вернулась? Ведь коли, наказать решила, то твое право и здесь это сделать. Сказала б только, я б в любое время из сторожки ушел, воспитывай ее... в горы-то уводить зачем? Не по-людски как-то...
— Я даже не соображу, что ответить Вам, — Алина задумчиво склонила голову набок. — Сначала сказать хотела, что и не наказывала ее вовсе, а потом подумалось, что это смотря, что считать наказанием... Мне надо было достучаться до ее души, а это иногда побольнее наказания бывает.
— Коли так, извини... и не серчай на старика, голубушка.
— За что ж серчать-то? Я наоборот благодарна за заботу Вашу. И может даже, как-нибудь воспользуюсь этим предложением. Дочь у меня — девочка непростая, и как все дальше у нас сложится, не знаю...
— Да уж заметил я... Девочка горда, самолюбива, упряма, строптива, да еще и неблагодарна. А самое печальное, нет у нее ни любви к Господу, ни страха перед ним.
— Вы ее строго-то так не судите... Жизнь у нее больно тяжело сложилась...
— У тебя, что ль легче была?
— Может, и не легче... но и я не особо лучше поначалу была... только меня с самого начала окружали друзья: добрые, заботливые и ласковые, вот я и отогрелась душой.
— Особенно я, — грустно вздохнув, проговорил он, — или ты меня и другом не считаешь?
— Все еще не можете простить себе? — Алина ласково обняла старого монаха. — Уж сколько лет прошло, а Вы все терзаетесь... Вы ведь знаете, как я отношусь к Вам... Зачем такие вопросы мне задаете? Я разве когда-нибудь дала Вам повод усомниться в том?
— Нет, голубка моя, что ты... — на глаза монаха навернулись слезы. — Я знаю, что ты простила и никогда не поминаешь мне того... лишь никак не могу понять, как ты смогла позабыть такое...
— Я не забыла, но я знаю, из-за чего Вы это сделали... Вы желали мне блага, пытаясь дать почувствовать, что уход в иной мир ничуть не возвышен, а наоборот связан с болью, страданием и очень непригляден... Вы не знали, что я готова к этому... Вернее Вы не смогли поверить, в то, что я, говоря это, не бравирую.
— Да, я был уверен, что ты тут же запросишь о пощаде... а когда этого не произошло, то грехи мои, гордыня, уверенность в том, что не мог оказаться бестолковее семилетней девчонки, не дали сразу остановиться и признать, что ошибся... Если бы не отец-настоятель... я бы ведь убил бы тебя, наверное... Как подумаю о том, до сих пор страшно становится... Забить насмерть маленькую, даже несопротивляющуюся девочку, которой было так плохо, что она хотела умереть... Ох, грехи мои тяжкие... — тяжело вздохнул отец Стефан, — Вот ведь яркий пример, куда ведут благие намерения и самоуверенность...
— Все! Прекращайте, отец Серафим! Никого Вы не убили. Вот она я, живая и здоровая.
— Лишь милостью Божьей, да заботами отца-настоятеля...
— Ладно, ладно... Я знаю, что Вы до тех пор, пока я не встала, сутки напролет с колен у креста во дворе не поднимались, молясь за меня, и голодали, и истязали себя... да и потом помню, как обхаживали меня... Может, Господь и милостив так ко мне, лишь Ваших молитв ради...
— Алина, голубушка, я все время о тебе молюсь, и если ты думаешь, что это помогает тебе, я просто счастлив. Я ведь и о дочке твоей молюсь, только что-то не вразумляет ее Господь. Может, тебе и впрямь построже с ней?
— Посмотрим... Сегодня я перетрясла ей всю душу, что это даст лишь Господь знает... Помолитесь за нее еще, девочке это сейчас очень надо...
— Прям сейчас и пойду... не переживай. Господь милостив. Даст Бог, образуется все.
— Благодарю Вас, и спаси Вас Господь.
Отец Стефан зашел в сторожку и опустился на колени перед распятьем. Он долго горячо молился, потом поднялся с колен, заглянул в комнатку Кэти, и взгляд его упал на яблоко, которое он утром, после ухода Кэти, положил для нее на маленький столик у ее кровати. Именно такое яблоко когда-то послужило началом его конфликта с Алиной, а потом стало символом их примирения. Старый монах медленно опустился на стул, предаваясь воспоминаниям.
Уже несколько недель подряд маленькая девочка с большими темно-синими глазами и толстой, длинной косой, словно маленькая нахохлившаяся птичка, сидела, обхватив руками колени, на парапете, ограждающем крест во дворе монастыря. Она приходила сюда каждый день, забиралась с ногами на парапет и молча наблюдала, за всем происходящим во дворе. Она ни с кем кроме отца-настоятеля не разговаривала. Да и отцу-настоятелю, насколько мог слышать отец Стефан, девочка отвечала очень неохотно и односложно. Отец Стефан знал от отца-настоятеля, что девочка наследная герцогиня, которую отдал до совершеннолетия в монастырь отец, и что у нее нет матери. Ему было жаль ее, и он уже несколько раз делал попытки поговорить с ней, как впрочем, и все монахини, да и монахи монастыря, но девочка угрюмо молчала. Смотрела прямо в глаза говорившему и не отвечала ничего. Она явно никого не боялась и хоть показывала всем своим видом, что общаться не намерена, открытого пренебрежения не выказывала никому. Она ни во что не играла и никогда не улыбалась. Таких детей отец Стефан никогда раньше не видел.
Однажды, после обеда один из паломников, увидев девочку, подошел к парапету, где она сидела и, достав из кармана большое румяное яблоко, протянул ей.
— Возьми, Христа ради, скушай.
Девочка по своему обыкновению, посмотрев прямо в глаза дарителю, ничего не ответила и яблоко не взяла.
Полный седоватый мужчина смутился:
— Ты чего не берешь? Оно вкусное. Из моего сада. Я от чистого сердца... Бери.
Девочка молчала, не отводя взгляда, и яблоко не брала.
Паломник сконфузился, растерянно оглянулся, потом положил яблоко на парапет рядом с девочкой:
