Драконьи грезы радужного цвета

— Например, что?

— К примеру, — чуть отстранившись, произнес лекарь, заглядывая в смеющиеся бирюзовые глаза, его желтые тоже смеялись, — только представь, вон те явно косящиеся в нашу с тобой сторону дамочки, подплывают сюда, заглядывают за портьеру и имеют редкую возможность лицезреть прелюбопытную картину.

— Это какую же?

— Я, — придав голосу нарочитую томность и растягивая слова, начал лекарь, шепча шуту прямо на ухо, задевая мочку губами и делая вид, что так оно и надо, — стою перед тобой на коленях, а ты тихо млеешь, пока мои губы...

— Ставрас! — Шельм почувствовал, как загорелись щеки.

Ну, вот откуда этот невыносимый дракон может знать про такие ласки, а? Ведь он сам сказал, что даже поцелуи ему претят и вообще ни к чему все эти человеческие ухищрения в любви. А теперь, вон куда его фантазия бурная завела. Шут возмущенно воззрился на него и даже несильно, но чувствительно ткнул кулаком в плечо.

— Что, милый? — почти промурлыкал явно расшалившийся лекарь, чувствуя свою безнаказанность. Не при посторонних же Шельм с ним будет отношения выяснять.

— А как же репутация? — выдохнул шут, глаза его в полумраке портьеры горели возмущением.

— Чья? — невинно уточнил лекарь.

— Ну, не моя же!

— Ну, что ты, дорогой, моей это только на пользу пойдет.

— Это чем же?

— К примеру, сватать за всяких там "мадмуазелечек" перестанут.

— Ага, как же. Жди! — скептически отозвался Шельм и в этот самый момент портьера, скрывающая их от основного зала, медленно отодвинулась и в их "уютную обитель" заглянули две до неприличия любопытные мордашки, основательно заплывшие жирком, что не могли скрыть никакие ухищрения в прическах и искусно подведенные угольным тоном глаза.

— О, дамы, вы к нам? — узрев их через плечо Ставраса, полюбопытствовал шут, состроив до неприличия заинтересованное в их присутствии лицо.

Ставрас тяжело вздохнул и убрал с его талии (и когда они там только оказались?!) руки. Девушки переглянулись и смущенно порозовели. Одна из них даже раскрыла веер, обмахиваясь им и явно считая себя в этот момент не откормленной телочкой с опахалом, а прекрасной ланью прилегшей под сенью деревьев у ручья.

— Ну, что, девчонки, — еще больше оживился шут, — на сеновал и в дамки?

— Двое на двое, что ли? — деловито уточнила та, что без веера.

Ставраса чуть не перекосило. Он, конечно, был наслышан о непритязательности некоторых дам, особенно тех, которые не славились особой привлекательностью. Но чтобы так запросто!

— А что, предпочитаете, чтобы мы с другом третьего захватили для разнообразия? — тем временем не растерялся шут.

Лекарь подумал, что с Шельма станется на самом деле довести дело до сеновала, из чистой вредности. Ведь сразу же было понятно, что он не для этих телушек опоенных соловьем тут заливается, а именно для него, Ставраса.

— Зачем же друга? Нам и вчетвером не скучно будет, — отозвалась девица, что явно была постарше первой, той, что с веером.

— Ну, так зачем же дело стало? — широко улыбнулся Шельм. — Прошу, — и согнул руку в локте, предлагая её барышне, правда, непонятно, какой из двух.

Ставрас только начал соображать, как бы отвязаться и от барышень, и от шута в этот раз все же перегнувшего палку, но его спасла девица с опахалом, простите, с веером.

— Но господа, это же так не куртуазно, — протянула она жеманным баском.

Шельм замер с занесенной для шага ногой.

— Что, простите?

— Э... — видя его неоднозначную реакцию, замялась девушка и уже совсем неуверенно повторила. — Куртуазно?

— Леди, а вы уверены? — вмешался Ставрас, неожиданно для Шельма подхватив его игру. — Уверены, что хотели сказать именно это слово?

Барышни переглянулись. Шут и лекарь застыли в ожидании ответа.

— Не совсем, — робко начала та, что без веера, — но маменька сказала, что это очень модное слово.

— Ах, модное, — протянул Шельм. — Тогда вы, наверное, имели в виду "куртизанно".

— Куртизанно? — с сомнением прогудела барышня с веером.

— Конечно. Вот это, очень модное слово, — не моргнув глазом, заверил Шельм. — А то, что вы сказали... — шут демонстративно замялся.

Ставрас закатил глаза к потолку и пояснил в ответ на заинтересованные взгляды двух пар глаз:

— Куртузанки — это то же, что и дамы легкого поведения.

— Шалавы, что ли?

— Дамы!

— О, простите, простите, — послушно захлопали ресницами те, во взглядах которых не было ни тени раскаяния за вульгарное, грубое слово.

— Что здесь происходит? — неожиданно за спинами девушек нарисовалось еще одно действующее лицо.

— О, Веровек, — сладенько протянул шут и кинулся к королевичу, приобнимая его одной рукой за шею, — а мы тут девочек просвещаем.

— Насчет чего?

— Как чего? Насчет нас.

— Вас со Ставрасом?

— Ну да, — активно закивал Шельм.

— А что с ними? — взволнованно вопросила одна из барышень, в присутствии лица королевских кровей заработав веером в три раза усерднее.

Веровек покосился на Шельма, шало улыбавшегося ему. Потом прямо посмотрел на Ставраса, который неожиданно подмигнул, давая тем самым одобрение, и картинно закатил глаза к потолку:

— Дамы, разве вы не знаете?

— О чем?

— О том, что случается с теми, кто рискнет покуситься на святое.

— Святое?

— На любовь, — понизив голос до заговорщицкого шепота, подсказал Шельм.

— Любовь? — девицы продолжали все так же недоуменно хлопать глазами.

— Ага, — подтвердил шут.

Девушки переглянулись и снова посмотрели на Веровека.

— Вы что же, — напустив на себя притворную строгость, начал королевич, — не знаете, что у этих двоих любовь-морковь и все дела? — Полюбовался на вытянувшиеся лица и вдохновенно продолжил. — Нет, вы не подумайте, есть в их жизни место и для милых увлечений в виде барышень, но как я слышал, — Веровек склонился к притихшим дамам и еще больше нагнетая, зашептал: — Та, которая проведет хоть одну ночь с Придворным Шутом, стараниями его любовника за неделю постареет на десять лет, а та, что посмеет увлечь самого Драконьего Лекаря наутро и вовсе не проснется, отравленная ревнивым шутом. Вы же знаете, какая у него фамилия — Ландышфуки. Он, говорят, учился у великих ядоделов Вирии, поэтому даже искусный маг не сможет доказать его причастность к смерти бедняжки.

Лица барышень, белые как мел, стали ему ответом. Веровек распрямился и небрежно обронил:

— Но вы же понимаете, красавицы, что это только слухи, — и придирчиво осмотрел замявшийся рукав рубашки, разглаживая не удовлетворившую его складку, а когда закончил, обнаружил, что глупеньких барышень и след простыл, а шут и лекарь как-то подозрительно переглядываются и на него косятся.

— Чего это вы?

— А, ничего, — весело заверил шут, и смачно хлопнул его по плечу. — Растешь в моих глазах, братец.

Веровек смолчал, но засопел донельзя польщено. Лекарь придирчиво осмотрел обоих мальчишек и одобрительно улыбнулся. Но, как всегда, всю атмосферу единства и мужского братства нарушил Шельм.

— Ненавижу таких тупых, толстых куриц, — прошипел он капризным голоском. — Ну, вот почему барышни в теле не могут быть такими, как маркиза Реми Тай?

— Ну, ты сравнил, — откликнулся Веровек. — Она же признанная красавица! И вообще, очень обаятельная женщина. И вовсе не толстуха, просто немного в теле и это ей, к слову, лишь больше очарования придает.

— Вот-вот. И почему все они не такие?

— Хотя бы потому, что вес на характер и привлекательность настоящей леди никак не влияет, — вмешался Ставрас тоном умудренного веками не мальчика, но мужа. — Либо ты леди, либо не пойми кто.

— А я, милый?

— Что ты? — сразу не сориентировался лекарь, не успевший уловить подвох в голосе шута.

— Я — леди? — вопросил тот и старательно захлопал голубыми ресницами.

— Нет. Ты вздорный мальчишка! — рыкнул Ставрас, наконец, уразумев, к чему это он все.

— О, ну как же так, — обиженно протянул Шельм, но быстро утешился. — Брат, Веровек, — пафосно начал он, сложив руки перед грудью.

— А я-то здесь причем,? — осознав, что запахло жареным, занервничал тот.

— При всем, — объявил шут. — Понимаешь, я тут Ставрасу поцелуй задолжал, но он не хочет как все, в кладовочке какой-нибудь там, или в кустиках, а непременно перед твоими королевскими очами. Ну, чтобы ты смотрел.

— Он ведь несерьезно, Ставрас, правда? — с надеждой посмотрел на лекаря королевич.

Тот лишь тяжко вздохнул и принялся объяснять:

— В лесу перед Дабен-Дабеном ты вел себя несколько ханжески, поэтому я предложил искоренить эту не самую подходящую для будущего правителя черту таким, согласен, несколько необычным способом. Но ты уже много раз за время нашего путешествия доказал, что твое возмущение по поводу наших с ним отношений немного другого толка. Так что...

— Но поцелуй-то никуда не делся! — вскричал Шельм и кинулся на шею Ставраса, тот мученически вздохнул. — Так что, смотри, братец, и запоминай, может, и свою технику улучшишь.

И, действительно, медленно потянулся к лекарю, сложив губки бантиком, и даже глаза прикрыв. Ставрас не шелохнулся. Веровек неверяще переводил взгляд с одного на другого. Пока в один не столь прекрасный, как мог бы быть, миг, шуту не надоело играть. Он распахнул свои безумно красивые, когда так близко, глаза, замер на мгновение и завершил начатое.

Что такого особенного может быть в поцелуе? Ничего, если поразмыслить. Но как быть, если от простого соприкосновения губ чувствуешь себя так, словно бездна разверзлась под ногами и вы парите над ней, не размыкая губ, ведь оба знаете, что стоит разорвать поцелуй, ухните в черный провал и пропадете безвозвратно. Что тогда делать?

Пугаться, конечно. Шельм резко отпрянул. Зрачки заслонили всю бирюзу глаз. Лекарь же смотрел в ответ с усмешкой, вот только в его желтых глазах зрачков вообще можно было не заметить, они стали тоньше нити. Шельм нервно сглотнул, зачем-то пригладил рукой волосы и снова шагнул к нему. Дотянулся губами до уха и зашептал:

— Я все понимаю, но ты выдашь себя, если будешь так на меня смотреть.

— А как я на тебя смотрю? — руки лекаря снова легли на гибкую талию, как тогда за портьерой, но на этот раз Шельм почувствовал это и вздрогнул всем телом. Отстраниться не смог, тело не слушалось.

— По-драконьи.

— Знаешь, я думаю, что это видишь только ты, — по губам лекаря скользнула улыбка.

— А Веровек? — понимая, что даже если королевич и видит это, то ничего и никому не скажет, просто не зная, что еще сказать, прошептал Шельм.

— А где ты его видишь?

Шут обернулся. Королевича рядом с ними, действительно, уже не наблюдалось.

— Но мне приятно, — неожиданно мягко обронил лекарь.

Шельм сразу же снова посмотрел на него.

— С чего это вдруг?

— Ты беспокоишься.

— Конечно, беспокоюсь. Просто не хочу умереть со скуки, если ты надумаешь слинять в другой мир.

— И зачем бы мне это?

— Не знаю. Но у тебя же богатый опыт по бросанию тех, кому не посчастливилось быть запечатленным на тебя.

— Шельм, — устало выдохнул Ставрас.

— Что — Шельм? — взвился тот. — Хочешь сказать, я не прав?

— Прав. Но вовсе не обязательно меня в это тыкать раз за разом.

— Я не тыкаю. Я предостерегаю, — нахально объявил шут.

— Это в чем же?

— В том, что если вздумаешь сбежать, и в другом мире найду!

— О! Что это на тебя нашло, разбрасываться такими обещаниями? — неожиданно развеселился Ставрас, решив, по-видимому, что шут снова лишь паясничает.

И Шельм, действительно, рассмеялся ему в лицо. Но, отсмеявшись, произнес, отступая на шаг назад:

— А я не обещаю.

Лекарь выгнул брови. Ну, кто бы сомневался.

— Я даю слово, — совершенно спокойно произнес шут и еще спокойнее добавил: — На крови.

Поднял руку, выставив перед собой ладонь. И ровно по линии жизни ее прочертил кровавый магический надрез. Мир принял клятву, оплаченную кровью. За такую цену, отчего не принять?

— Глупый мальчишка!

— Мой меч всегда к твоим услугам, Ставрас Ригулти, — и короткий, подчеркнуто вежливый поклон.

— Выйдем во двор, Александр Ландышфуки, — рыкнул лекарь и поспешил в указанном направлении, не оборачиваясь. Он и так знал, что шут идет за ним.

Это же надо было такое учудить! Слово, данное на крови, нельзя нарушить даже в смерти, не говоря уже про жизнь.

Все перехлестнула ярость. Всю нежность, что он так отчаянно прятал, все тепло, что рождалось в глубине души при одном лишь взгляде на него, все доверие, к которому они так долго шли и через столь многое.

Сражаясь, он не видел лица, лишь глаза: бирюзовые, полные сейчас расплавленного, кипящего льда, и губы, вызывающе алые, тонкие, мужские, но все равно притягивающие взгляд. Он помнил их вкус. Слишком хорошо помнил. Он ловил себя на мысли, что хотел бы попробовать их снова, но не мимолетно, как в первый раз, а так, чтобы распробовать все оттенки послевкусия, так, чтобы впечатать в собственные губы все их трещинки, все изгибы. Но вместо поцелуев, он наносил удар за ударом, и каждый последующий был сильнее, отчаяннее предыдущего, и каждый из них должен был стать последним. Убить. Он теснил его со всех сторон, он был опытнее, куда опытнее в сражениях, и куда сильнее чисто физически. Магию ни один из них так и не применил.

А потом, понимая, что шансов нет, шут сдался. Отбросил в сторону меч. Ставрас настолько не ожидал от него этого, что замешкался и тут же оказался лежащим спиной на земле, благодаря Шельму, который, воспользовавшись природной гибкостью, встал на руки, подцепив его ступнями под подмышки. А шут восседал на нем верхом.

Меч лекаря отлетел куда-то в сторону, но его он сейчас интересовал меньше всего на свете, потому что он видел лишь голубые глаза над собой, полные застывших на ресницах искорок.

— Шельм?

— Не хочу, чтобы ты сравнивал меня с ним, слышишь? Не хочу! — в бирюзовых глубинах мелькнула ярость, но слезы на ресницах никуда не делись.

— С кем? — лекарь недоуменно выгнул брови, и в самом деле не понимая.

— С тем, другим. Я так не хотел быть похожим на него. Не зависеть от тебя, не привязывать тебя к себе, не привязываться... Так хотел, — зашептал он с отчаянием в голосе, и добавил еще тише, зажмурившись: — Но... но не могу. Я теперь даже спать не могу без тебя. Масочник, а сны больше не контролирую. Какую ночь брожу, как лунатик, и выть на луну хочется. Не могу!

Он склонился к нему, скорчился весь, словно малый ребенок, и уткнулся лбом в грудь, дыша прерывисто и часто. Такой потерянный, такой юный и...

— Глупый, — обнимая его за плечи, улыбнулся звездному небу лекарь. — Я никогда не спал с ним в одной постели. Даже в походах. Даже в лютый мороз. В лучшем случае, он позволял себе погреться у моего всегда теплого драконьего бока, да и то, куда чаще предпочитал мерзнуть. Он был драконоборцем, я — драконом. Мы никогда не были так близки, как с тобой. Только тебя я укладывал с собой и подпускал так близко, — последнюю фразу он добавил после короткой паузы и едва слышно.