Обещай мне вернуться

— А-лё-нуш-ка...

— На вот, чайку хлебни, "Алёнушка", — Митя осторожно приподнял ее голову.

Майка согрелась, мысли зашевелились быстрее. "Я теперь, наверное, хорошо работать стану. Потому что раньше я просто знала, что раз человеку больно — надо делать то-то и то-то. А теперь знаю, как это, когда больно... Наверное, надо хоть раз на себе испытать...Правильно врачи раньше опыты на себе ставили".

— А ч-ч-т-то со мной слу-чи-лось?

-Май, Май!-сверху свесились две белобрысые косички. Настеныш, оказывается, забралась на верхотуру и задремала. — Ой, Май, что там было! Воронка здоровая-страсть! Танк поместится! Станцию напрочь снесло! Тебя-то уже на излете зацепило.

— Отшвырнуло тебя, сознание потеряла, — подхватил Митя. — Я-то уж после прибежал. Перепугался — гляжу, лежит красавица наша, руки-ноги раскинула, как морская звезда, молчит, только дышит часто. Ну, думаю, всё. Беда приключилась.

-Я не мол-ча-ла. Я ре-ве-ла, — поправила Майка.

-Это ты потом уже ревела!

— Ой, Майка, а я подбегаю, смотрю — ремень у тебя начисто срезало, а из головы осколок торчит! И снегу в волосах полно! Я уж со страху подумала — мозги вылетели! А как ты осколок вытащила — меня с испугу чуть кондрашка не хватила!

Девушка улыбнулась. Дуреха все-таки эта Настеныш. Снег с мозгами перепутала — это ж надо!

— А как подняли тебя, я гляжу — каблук у сапога точно бритвой отчикало!

— Теперь долго жить будешь, — заключил Митя. — В рубашке, считай, родилась.

Хлопнула межвагонная дверь. Цепляясь за скамейки, к ним шла Даша.

— Не вытерпела, — проворчал Митя. — Я ж тебе велел лежать! Ногу побереги!

— Да ничего. Уже прошло.

— Вижу я, как прошло. Садись давай.

Он подвинулся.

— Ну, болящая! С боевым крещением! — заулыбалась Даша. Непривычно было видеть ее улыбающейся. — Глянь, шо принесла тебе!

Она протягивала алюминиевую кружку. Майка недоверчиво понюхала. А вдруг водка?

— Та не злякайся. Не горылка.

Молоко! Майка опустила нос в кружку и, не отрываясь, выпила всё до дна. Слизнула напоследок капли со стенок. Вкусно! Она бы с удовольствием выпила еще парочку.

— И пирожка съешь. Домашний, с капустой.

"Имей совесть, — пронеслось в голове. — С товарищами поделись, а то вон молоко в одно горло выхлебала..."

Пирожок был большой, пухлый, с две Майкиных ладони. Ржаной.

— Н-на вс-сех! — твердо сказала она.-Н-наст-теныш, б-бери!

Еще через пару дней Майка снова бойко защебетала. Только с координацией движений было пока плоховато: постоянно промахивалась мимо мелких предметов, когда хотела их взять. Надо было хорошенько "прицелиться", чтобы ухватить ложку. И, держа кружку с кипятком, постоянно думать о ней, не отвлекаясь ни на что другое. Митя обещал, что и это пройдет. Вставать ей строго-настрого запретили. Майка скучала. Ее внимание уже давно занимала тетрадь, в которой Митя всё время что-то записывал.

"Что у него там? Дневник? Не похоже, чтоб вел. А может, стихи сочиняет? "

Воспользовавшись Митиной отлучкой, девушка дотянулась до тетради. Там оказались медицинские конспекты, написанные его рукой.

"Военно-полевая терапия". Страница "Контузии" была заложена полоской газетной бумаги.

Почерк у Митьки был хороший, разборчивый. Майка впилась глазами в текст.

"По статистике... Речь... восстанавливается... у 70% в течение двух суток".

И пометка карандашом на полях, наискось: "Майка???"

"Вот так номер! А мне говорил — у всех и в течение недели. Врунишка несчастный!"

Когда Митя вернулся, она тут же налетела на него:

— Ты говорил, что речь в течение недели восстанавливается у всех. А у тебя тут написано — через два дня и не у всех. Соврал?

— Соврал, — не стал отпираться тот.

— А зачем? — не отставала Майка.

— Ну, вдруг бы у тебя через двое суток не восстановилась.

— Всё равно врать нехорошо.

— Раненым иногда можно. Даже нужно.

— А своим? Я же почти медик.

— Своим-то... Своим... ты вот что, Май. Давай договоримся. Если не дай божечка что случится, — Митька вдруг помрачнел и трижды сплюнул через левое плечо, — если вдруг что — друг другу не врать! Заметано?

— Заметано!

Ехали и ехали. Возле Майки Митю сменяла Даша. Оба строго следили, чтобы контуженная не вставала.

— Скучаешь, Кудлатка?

— Надоело мимо ложки промахиваться.

— Пройдет. Это уже совсем не страшное. У меня тоже сперва руки дрожали, само прошло.

— Ой, а тебя что, тоже так?

— Даже хуже. Под Москвой.

— Даш, а Даш, — пристала Майка на правах больной, которой многое прощается. — А правду девчонки говорят, что ты под Москвой взвод в атаку поднимала?

— Взвод? — Даша усмехнулась и щелкнула подругу по носу. — Ну-ка, скажи, скольких фрицев я там придушила ? Запамятовала я что-то.

— Т-троих! И еще одного генерала в плен взяла!

— Троих, говоришь? А чего не целую роту? — Даша вздохнула и притянула Майку к себе. — Не так всё было, кудлатая. Пожар у нас случился, зажигалка в палатку попала — а там аптека как раз, эфир. Фельдшер кинулся выносить, да похоже, дыму наглотался. Вытащила его, вынесла этот чертов эфир, ладно хоть успела. Как выскочила — тут палатка и полыхнула. Там вата же, материал перевязочный. Как порох занялось всё.

— Ой! Ну, Даш! Я бы не смогла так, в горящую, честно. Струсила бы.

— Да всё бы ты смогла! Когда припрет — еще не то сумеешь. Думаешь, мне не страшно было? Забежала, там уже все тюки тлеют. Думаю — вот сейчас дойдет огонь до лекарств, так от меня и косточек не соберут. А как выскочила с тем эфиром — Иванычу, фельдшеру, уже перевязку делают, девчонки палатку снегом закидывают... Тут как жахнет снаряд — и меня как куклу тряпичную... — Даша нахмурилась, опустила голову, уперлась подбородком в грудь. — Двух девчат наших в клочья тем снарядом. А меня вот отбросило и осколок в ногу поймала. А вы — "в атаку, взвод..." Дурынды. Какой там взвод...

— Значит, и пистолета трофейного у тебя нет?

— Ой, ну сороки! Углядели-таки и понеслось... Ну вот, побачь. Только не трофейный, а батин. Память моя. Без обоймы он, видишь.

Она потянулась за вещмешком и достала оттуда черный пистолет.

"Ух ты! Не врала, получается, Верка!"

— На наш ТТ похож. Только ствол короче. А девчонки болтали — трофейный! У фрица, мол, отняла!

— Угу. Голыми руками отняла. А потом в плен взяла. Браунинг это. С Гражданской еще. Батя у меня в Гражданскую красным командиром был. Вот память мне осталась.

— А он у тебя где сейчас воюет?

— Нигде уже... Убили белые. Товарищи пистолет этот нам с мамкой передали. Мне всего годик тогда был.

Из писем 1944 года

Здравствуй, Женя!

Мы опять переехали. По дороге бомбили фрицы, но наши их прогнали. Я сама немножко полетала. Вверх тормашками. Ничего страшного, как сказал Митька, отделалась легким испугом. Перетрухнула я и вправду здорово. Кудряшки мне совсем срезали. Проверяли, цела ли голова. Голова цела, а кудряшек жалко до слез. Оторви там за меня хвост какому-нибудь фрицу.

Нас поселили в бывшем санатории. При нем — шикарный парк, весь в снегу. Мы с Настенышем в первый же день слепили снежную бабу и поиграли в снежки.

Нам дали три дня на обустройство, потом начнем принимать первых раненых, и тогда свободной минутки не будет. Профессор доволен, что тут много места, и мечтает развернуть лабораторию. Митька, пока работы мало, занимается со мной медициной. Его вообще хлебом не корми — дай кого-нибудь поучить. Не такая уж противная эта медицина, просто Наташка объяснять не умеет. Митька всего четыре года проучился, а сколько всего уже знает. И я выучусь.

Жду тебя.

М.

Здравствуй, дорогой цыпленок!

Контузия — это не смертельно, пройдет. Кудряшки отрастут, дело наживное. Я тебя и стриженую буду любить!

А фрицам мы с Мишкой Зайцем за тебя всыпали будь здоров! Мы бомберов нынче прикрывали, когда они аэродром фрицевский бомбили. Там всё так отшвабрили, только клочья летели. С той площадки потом даже муха бы взлететь не смогла.

Прибыла новая партия раненых, и все сестры сбились с ног, принимая, размещая, выполняя назначения. Эту смену Майка дежурила с Милочкой.

— Да замолчите же, черти! Орете — башка раскалывается!

Послышалась непристойная брань.

Громкий капризный голос был хорошо слышен в коридоре. Напарницы переглянулись.

— Это кто ж там так буянит? — подняла брови Милочка.

— В четвертой вроде, там сегодня новеньких положили.

Милочка взяла лоток со шприцами.

— С нее и начнем. Айда?

— Та-а-ак! — весело воскликнула она, входя в палату. — Что за шум, а драки нет? Это кто у нас такой громкий, что его даже на посту слышно?

— Да новенький колобродит, сестренка, — охотно объяснили ей бойцы. — То ему шумно, то свет выключи...

— Экий ты, братец, нежный!

Майка подошла к койке. Не мальчишка уже, наверное, Истратову ровесник. Чего ж это он... После передовой, после "летучки" все, наоборот, хвалили, как в госпитале спокойно и тихо. Странно. Очень странно. Девушку кольнуло нехорошее предчувствие.

— Сестренка, да что ж они так галдят — спасу нет! Башка трещит. Свет глаза режет. Выключить бы?

— Скоро выключим, — пообещала Майка. — Вот всем уколы сделаем, лекарства раздадим — и выключим.

Бойкая Милочка присела на табурет у кровати.

— Ай-яй-яй, товарищ дорогой! Как нехорошо скандалить. Что болит?

— Глотать больно...

— Ну-ка, температурку смеряем и горлышко покажем.

Майке всё больше становилось не по себе. Она машинально выполняла назначения, все время косясь на подружку, тихонько ворковавшую с новеньким.

Когда они обе наконец смогли передохнуть, Милочка, помявшись, заговорила:

— Майк... Это что — ангина?

— Какая ж ангина? Ты что, ангиной в детстве не болела? Горло чистое. Температуры нет. Лимфоузлы не увеличены.

— Может, нетипичная? — с надеждой спросила Мила.

Напарница задумалась. Про нетипичные случаи ангины она и сама ничего не знала.

— Если ангина — ему в общей палате нельзя! — заявила она.

— Майк... Ты его глаза видела? У него ж смерть в глазах стоит... Боюсь я. В палату зайти — и то страшно. Так и кажется, будто за плечо кто схватит!

Майка зябко повела плечами.

— Да ну тебя! Я теперь тоже боюсь.

— Май... Может, тревогу поднимать пора, а мы сидим тут, как две клуши? Может, профессора надо звать?

— А что мы ему скажем? Даже симптомы толком не назовем. Знаете, доктор, тут вроде ангина, а вроде не ангина.

— Майка! Я придумала! — Круглое Милочкино лицо просияло надеждой. — А может, ты к Дмит-Ёсичу сбегаешь? Вы ж дружите вроде! А?

— К Митьке? Это можно... Митька не Наташка, ругаться не будет.

"К тому же, — прибавила она про себя, — он знает, что я кое-что такое умею..."

— Беги, Май, пока никто не видит. Если что, я прикрою, скажу — за кипятком отлучилась.

И Майка помчалась.

Митя жил при госпитале, в левом крыле здания, там же, где все врачи. Только через двор перебежать... Майка даже шинель надевать не стала.

Он никогда не запирался, но вламываться без стука было неприлично, и она постучала.

— Это я, Майка, открой!

Друг стоял на пороге босой, растрепанный, сонный, в исподней рубашке и галифе. Видимо, больше ничего надеть не успел. На правой щеке рубчик и красный кругляшок: пуговица от наволочки отпечаталась.

— Случилось что?

— Карнаухов, новенький. Четвертая палата. Похоже на ангину, только какую-то странную. В летучке, может, просквозило.

— Погоди. Какая еще ангина? — Митя еще не проснулся. — Что не так? Говори толком.

— Горло болит, но чистое. Лимфоузлы на шее не увеличены. Температура нормальная. А ведет себя — будто у него все 38. Мить, вот чую — что-то там не так.

Он очень хорошо знал Майкино "чую". Следовало только наводящие вопросы ей позадавать. А потому помрачнел и сразу подобрался.

— Странно? Как именно?

— Скандалит. Шумно, говорит, в палате. Свет просит выключить. Глаза, говорит, режет. Голова болит. И это при нормальной температуре. Ничего не понимаю.

— Зато, кажется, я понимаю. О, ч-чёрт!

Митя нахмурился, пригладил пятерней волосы, прошлепал босиком к столу, зажег керосинку.

— Май, я тут Сергею Филипычу пару слов черкану. Отнеси ему. И пулей на пост. Я сейчас приду.

Он вручил Майке листочек, на котором размашисто было написано:

Карнаухов. 4-а. Tetanus?

Вопросительный знак был обведен кружочком. Майка плохо знала латынь, на курсах больше напирали на практику. Так что загадочное слово "Tetanus" напоминало ей только о древнегреческих титанах и больше ни о чем. Митька надел гимнастерку, втиснул босые ноги в сапоги и уже накидывал шинель.

— Осторожно, там скользко! — крикнул он вслед девушке.

Майки никто не хватился. Когда она отнесла профессору записку и вернулась, шустрая Милочка желала раненым спокойной ночи и гасила в палатах свет. Прибежал взъерошенный Митька, за ним неслась Наташка-полврача, с другого конца коридора торопливо шел профессор. Все они направлялись в четвертую палату. У Майки глаза на лоб полезли: столько народу сразу на ее памяти прыгало только вокруг Истратова...

В коридоре засуетились санитарки, завешивая дверь изолятора толстым одеялом. Из четвертой палаты вынесли носилки.

Милочка сжала руку подружки.

— Ой! Глянь-ка! Чего это они?

Майка и сама не понимала. Сколько она работала в госпитале, а таких приготовлений не видела ни разу.

— А зачем дверь...одеялом? — тихонько спросила она у подружки.

— Чтоб шума не было слышно, наверное... Пошли в четвертую, там, небось, всех уже перебудили.

Действительно, в четвертой почти никто не спал. Раненые беспокоились.

— Тише, тише, товарищи, ничего страшного.

— Куда это танкиста нашего потащили?

— Ангина у него, — авторитетно разъяснила Милочка. — Очень заразная болезнь, между прочим! Нечего ему в общей палате делать. Хорошо, мы вовремя спохватились, а то бы он всех перезаразил.

— Завтра все будете доктору горло показывать, — подхватила Майка. — Еще не хватало нам эпидемий. Спите, товарищи. Всё хорошо.

Из палат стали выглядывать ходячие раненые, разбуженные суматохой в коридоре.

— Что там такое?

— Стряслось чего?

— В чём дело?

Девушки разбежались успокаивать подопечных. Раненые требовали кто постель поправить, кто водички, кто — просто посидеть рядышком. Все-таки целый этаж, и летучка недавно приходила... Постепенно волнение улеглось, больные затихли.

— Уфф! — вернувшись на пост, Милочка наконец улыбнулась. — Покой нам только снится! Убегалась — аж бояться некогда!

— И я тоже, — зевнула Майка. — Сейчас бы упала где стою — и спать, спать, спать! Ой, гляди, Митя идет! Давай спросим? — не дожидаясь ответа, она дернула Митю за рукав халата.

— Что там с Карнауховым?

— Плохи дела, Май. Очень плохи. Столбняк. Проглядели. Сыворотку ему, что ли, вовремя не ввели, чёрт знает... В карточке отмечено, что ввели. Может, медсестра и регистратура действовали несогласованно. Такое бывает.