Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

— План хороший, но есть одна дырочка. Кто же в таком случае покушался на Кинеля? Я вот приказа не отдавал.

— Я думаю, что никакого покушения не было. Мы знаем о нём с его слов, а участники погибли.

— Остроумно. Давай дальше.

— План был хорош, но произошла заминка, которая и пустила весь состав по другой колее. Как раз в тот самый день, когда убили Триколича и хотели убить Копи, в Кинополь приехал, чтобы поступать, племянник Триколича — Александр Волченя. Сын Анны Триколич, про которую Кинель и думать забыл.

На этом месте чёткий план Кинеля заканчивается. Начинается большая кровь.

Сразу после убийства Триколича на дачу и в клинику приезжают его люди — в чтобы забрать микстуру и поломать аппарат. С аппаратом всё выходит как надо, а вот цветы, даже облитые бензином, отказываются гореть. Что же касается клиники, там их ждёт первая неожиданность. Обнаружен случайный человек Волченя, а также Копи, которая знает про микстуру и врагу её не отдаст. Она звонит отцу и тот начинает что-то подозревать.

Чуть позже всё тот же Волченя внезапно оказывается в домике Копи и помогает ей уйти от погони. План провалился и дальше идёт только импровизация.

Собирается Совет и встаёт вопрос об охоте. Кинелю она не выгодна — ведь если все начнут рыть, то кто-нибудь что-нибудь наверняка раскопает. Поэтому охоту провалили, а он пообещал расследовать всё сам.

Тем временем Курбинчик предчувствует свой звёздный час. На Кинеля покушение, один из его хороших знакомых убит. Самое время, чтобы ставить капкан. Кинель в ярости и непредвиденные враги ему не нужны. Поэтому Курбинчика убивают.

Но есть ещё Апраксин. Он ведёт расследование, он знает Коалицию изнутри. И он — самый опасный противник.

Причём просто его так убить нельзя. Тот, кто приедет ему на смену, откроет на волков такую охоту, каких ещё не было в истории города. И даже Коалиция мало что сможет против танков и вездеходов.

И Кинель продолжил охоту на Копи. Других вариантов у него не было. Ему было уже всё равно, что вызовет у вас это убийство — скорбь, страх или ярость. В любом из этих вариантов вы бы всё равно наделали глупостей. А этого он и добивался. Отставка или бездействие — и то, и то было ему только на руку.

Он наверняка помнил про Бирюкевича и подозревал, где нас будут прятать. Поэтому он приказал гамидовцам прятаться именно в Южном лесу. Заодно они могли повстречать там Мардагаляна, что тоже было ему на руку. Ни те, ни эти пленных брать не будут и на дуэль не пойдут — ведь у пришлой стаи нет разрешения от Совета Коалиции. В итоге — ещё несколько трупов, ещё больше ужаса и ещё больший удар по вашей репутации в Мантейфеле.

Другим вариантом была Лесная Сказка. На неё он натравил сектантов. Фанатики — отличные союзники. Делают всё, что им говорят, а потом и убить не жалко. И уже на этом месте я должен был догадаться, кто это всё устроил. Потому что и про конференцию Триколича, и про микстуру, и про "Лесную сказку", и про Бирюкевича, и про Церковь знали много кто и мешали они много кому. Но только Кинель знал обо всём. И только у него были ресурсы для атаки по такому широкому фронту.

Нет, я не знаю, что он за человек. Но то, что он делает, вполне понятно. Как и все тираны, он хочет остаться один. Вместо владетельных баронов и самовольных герцогов останутся только придворные и генералы. Статуя на английском газоне, который поливали свежей кровью. Вот так. Он один из хозяев города, и хочет стать главным. А мы для него — прямые конкуренты. Он нас боится и именно поэтому ненавидит.

Так происходит и среди животных. А чем больше мы боимся, тем больше животного в нас. Поэтому он и дальше будет творить свои зверства. Зверства такие, какие среди нормальных зверей почти не встречаются.

И каждым таким ударом он будет пытаться до нас дотянуться. Пока, наконец, не дотянется.

— Ну, про историю с наследством можешь не говорить, — проговорил Апраксин, — я до неё уже и сам додумаюсь. Жену Кравшени загрызли не собаки. И кишки наш молодой перспективный председатель жрал не просто так. А ведь волк не должен открываться. Ещё одно правило попираем. Прямо лапами. Но этого никто не видит, потому что лапы по колено в крови.

— Да он вообще человек? — прошептала Копи.

Волченя развёл руками:

— Уже нет.

— Отец, — Копи повернулась к Апраксину, — что ты думаешь обо всём этом?

Апраксин взрогнул и повернул голову.

— Пусть про Курбинчика нам расскажет.

— Мне нужно знать обстоятельства дела.

Апраксин рассказал. Лакс задумался.

— Курбинчика убили гамидовцы, — наконец, сказал он, — причём бестолково убили. Им следовало его куда-то заманить и действовать тихо, но они понадеялись, что добрый Кинель их вытащит. Поэтому его подругу убили уже люди Кинеля. Профессионалы своего дела — и весьма дураки во всём, что выходит за его пределы.

— Смелая гипотеза. Чем обоснуешь?

— Тем, что на стене написали "Кавказ — сила". Я, конечно, не географ, но прекрасно помню, что Азербайджан — это уже Закавказье. Или я ошибаюсь?

— Закавказье, да, — Апраксин кивнул, — Вместе с Грузией, Арменией, Южной Осетией, Абхазией и Нагорным Карабахом. Ещё называют иногда "Южный Кавказ". Но гамидовцы — это не Кавказ. Это "тюрки". "Бозкюртлар" не интересуется дагестанцами.

— Ну и вот. Поэтому это делал кто-то из наших. Кто Северный Кавказ от Южного не отличает.

— Всё ты правильно говоришь, — Апраксин снова задумался.

— Отец, — снова вступила Копи, — Ты не ответил на вопрос. Что ты думаешь про эту версию?

Апракин поднял на неё глаза.

— Я думаю, хотя это и звучит не особенно приятно, — начал он довольно тихо, — что он прав. Не знаю, как насчёт биологии, а вот всей информации на руках ни у кого, кроме Кинеля, не было и быть не могло. Он знает, где я раньше жил, что мы с Копи постоянно ссоримся, что она хотела вернуться в прежний дом, что меня там не будет, что прятать я её буду у себя в заповеднике, что я не рвал связей с Бирюкевичем. И он знает, что в случае чего он — вне подозрений. Только с дядей ты одну причину потерял. Он Кинеля не столько пугал, сколько смущал. Стоит такая нейтральная фигура посередине и мешает. А Кинель любит, когда на доске только два типа фигур — его и чужие, причём чужих почти нет. Поэтому с него и начал. Чтобы легче игрался. Вот же тварь!

— Я думаю, — произнесла девушка, — что сейчас не время для ругательств. Отец, вспомни, пожалуйста, для чего ты поставлен в городе. Не для того, чтобы сидеть в Совете Коалиции и подавать циничные комментарии. Не для того, чтобы подавать отчёты о "Лесной сказке" и положении дел в заповеднике. Ты здесь для того, чтобы брать за шкирку обнаглевших оборотней. Таких, как Кинель. Я не понимаю, чего ты ждёшь? Обоснование у тебя есть, а если хорошо обыскать, найдутся и доказательства. Или ты хочешь, чтобы он ещё кого-нибудь убил, сжёг или съел с потрохами?

— Во-первых, Копи, у нас нет ни одного доказательства.

— Отец, ты не судом занимаешься. Ты охраняешь природные ресурсы. После первого обыска у него в офисе ты эти доказательства на двух грузовиках не увезёшь.

— Разве он их не спрячет?

— Не спрячет, — сообщил Лакс, — он думает, что мы глупее его. Как положено человеку, который считает себя самым умным.

— Ладно, тогда во-вторых. Я бы с радостью его арестовал прямо сейчас. То, что изложил этот парень — оно конечно самая настоящая бомба, но дырок в ней я не вижу. Она большая и непроницаемо-чёрная, словно грозовая туча. Но увы, Копи, есть проблема. Я никого не могу арестовать. Ни по подозрению, ни как-либо иначе.

— Что ты такое говоришь? Ты председатель кинопольского Мантейфеля!

— Неправильно. Я им был.

Апраксин поднялся и потянулся. Потом снова сел и попытался придать лицу обыденное выражение.

— Тебя сняли?

— За пару минут до вашего прихода. Вот на этот телефон позвонили, прямо из Москвы. Так и так, в городе уже полтора десятка трупов, из них двое даже не волки, а семеро — прямо посередине доверенного вам заповедника. А Мантейфель даже доклада не шлёт, не говоря уже о задержании виновных. Я пытаюсь им объяснить, что всё под контролем, что подозреваемые уже есть. А они мне в ответ: у вас там, говорят, волки уже по улицам бегают и людей едят. Беспредел кромешный. А потом и вообще припечатали: я из волковыйских, постоянно сижу в Совете Коалиции, давно на стороне волков и забил на человеческие обязанности. Так что Мантейфель мне больше не подчиняется, на работу я могу сегодня не идти, а что касается смены и нормальных охотников, то они уже вылетели и будут в Кинополе через час. А вы пока сушите сухари и звоните адвокату. Вот так.

— Весело... — проговорила Копи, — То есть тебя вообще разжалуют? Чуть ли не до рядового?

— Или даже под суд. Налицо полнейшее несоответствие. Так что, Копи, увы. Торжества справедливости не получится.

— Что же делать? Ты сможешь их убедить.

— Не сможет, — сообщил Лакс, — Те, кто приедут, тоже сейчас будут, как звери. А твой отец для них Главный Проигравший и Во Всём Виноват. Поэтому им будет казаться, что чем строже его накажут, тем скорее уляжется этот кровавый вал. А он и вправду уляжется, потому что Кинель своего добьётся и ему уже будет некого убивать. С волками он закончит и у него будет мощный тыл. И тогда примется за людей. Но не в Кинополе, а в Москве, например, или Петербурге. Чтобы никто не вышел на след. У таких, как он, всегда большие планы.

— Значит, поступаем так, — прервал его Апраксин, — Через полчаса они приземляются в новом аэропорту, который за заповедником. Ещё какое-то время они будут до нас добираться. За это время я должен написать отчёт обо всём, что мы здесь раскопали. Очень надеюсь, что его хоть кто-нибудь прочитает. А пока, Копи, покажи молодому человеку, где у нас здесь ванная и поищи ему какую-нибудь одежду. От жизни в заповеднике он у нас совсем одичал.

Лакс тем временем уже поднялся и изучал план города. Карта была очень подробная, на ней был обозначен каждый дом.

— Копи, где мы сейчас? Вот тут?

— Да, вот здесь.

— А где тот дом, где заседает Совет Коалиции? Вот здесь, возле реки?

— Вот он, выше.

— Всё равно далеко, — Лакс попытался прикинуть расстояние, — Примерно четыре километра.

— Ты мыться пойдёшь?

— Конечно, — Лакс снова погружался в своим мысли.

Стены в ванной были выложены белоснежной плиткой под мрамор, а краны сверкали, словно были из золота. Лакс потрогал один из них и подумал, как долго ещё разжалованный Апраксин будет занимать эти апортаменты. Пару дней, наверное, а может неделю. Дальше — снова в зелёный домик, где до сих пор выбиты стёкла, а в стенах следы от пуль.

Страшно это всё. Страшно так, что зубы сводит.

— Слушай, Копи, — спросил он через дверь.

— Что такое?

— Как думаешь, если к отчёту приложить доказательства — он будет более весомым?

— Ну... тогда его хотя бы прочитают.

— У меня есть предложения за ними сходить.

— А ордер у тебя есть?

— Я предлагаю сходить без ордера.

XXX. В чужом тылу

Толпа вокруг Калинина всё прибывала, и тем пустынней казались окрестные улицы. Лакс сообразил, что хотя солнце уже высоко в небе, на часах сейчас не больше, чем половина седьмого и люди всё ещё спят. Поэтому в городе было светло и безлюдно. Кинополь был словно покинут жителями. В нём остались только дома с бесконечно разными козырьками подъездов, лабиринты старых двориков, и густые кроны деревьев, окутавшие их зелёным полумраком. Каждый шаг по асфальту отдавался звонким эхом.

Дальше, за площадью, людей почти не было. Они прошли один квартал и вышли к автобусной остановке. Можно было видеть, как дальше по проспекту, перед белой глыбой генеральского дома, собирается толпа.

— Ты предупредила отца? — вдруг спохватился Волченя.

— Нет.

— Почему?

— Он бы нам запретил.

— Копи, нас убить могут!

— Знаешь, странно, — Копи изучала расписание, — Странно, что нам совсем не стращно. Помнишь вторую часть "Калле Блюмквиста", когда убили старого ростовщика? Девочка стоит над ним, и плачет, а вокруг только ветер. Ей было очень страшно, хотя её саму никто не трогал. А несколько часов назад на наших глазах убили семь волков. И чудом не убили нас самих. Но у нас — ни в одном глазу. Ходим спокойно, разговариваем, даже немного шутим. А сейчас лезел прямо в пасть льву. И ничего. Неужели мы привыкли к крови?

— Нет. Просто мы так устроены. Всё, что попадает в глаза и уши, хотим связать в нормальную историю с моралью и общим настроем. Но наша история пока не закончилась, — Лакс почесал за ухом, — Она несёт нас с тобой, словно автобус, и пока не доедем до последней остановки, то и не поймём, чем она закончилась. А пока мы просто ждём конца, копим слёзы и надеемся, что всё повернётся к лучшему. Кстати, об автобусах. Этот наш?

— Здесь все наши.

Дом Волка посреди рассветной пустоты казался и центром города, и центром всего мироздания. Казалось, со всех четырёх сторон света тянутся к нему дороги, чтобы оборваться на этой площади, в углу которой возвышается серый оштукатуренный замок. На проспект смотрели глухая стена, соединившая его с соседним зданием, и башня, а из башни росла антенна мобильной связи. Стену венчали кольца колючей проволоки.

Охраны нигде видно не было.

А вот в ушах звенело. Сказывалось недосыпание.

— Заходим с тыла, — сказал Лакс, щурясь на серые стены. Солнце поднималось с востока и небо над Домом горело так, что было больно глазам.

Они прошмынули во двор, примыкавший к Дому с задней стороны,. Дом стоял на срезанном холме, пережившим не одну перепланировку, и с этой стороны откос поднимался так высоко, что целиком глотал соединительную стену. Внизу, с другой стороны был сырой заасфальтированной двор. Там сверкали хромом два новеньких Лексуса.

— Никто не видит? — Лакс обернулся по сторонам. Рядом, на проспекте, шумели машины.

— Вроде, нет.

— Отходим в кусты. Там перекинемся.

Спустя несколько секунд Василий Петрович Жбанько, вышедший покурить на балкон, увидел, как из кустов выпрыгнули две собаки, невероятно похожие на волков. Пока он пытался угадать породу — может, немецкие овчарки, может, лайки, а может и настоящий аляскинский маламут — собаки побежали в сторону бывшего Дома Офицеров и с завидной ловкостью перемахнули колючую проволоку над стоянкой.

Охранник их не заметил, а собак в Доме Волка не держали. Лакс подбежал к полуоткрытому окну и проскользнул внутрь. Рабочий день ещё не начался и в холодных, облицованных гранитом коридорах жили только тени. Порядок был идеальный, урны по углам коридоров сверкали так, словно их сварили из титана. Не было даже металлических дверей с магнитными замками, которые обычно встречаются в новых офисах.

Широкая лестница вела на второй и третий этаж. Поднимаясь, Лакс заметил дверь, которая показалась ему знакомой. Он приоткрыл её лапой и увидел тот самый зал, где заседала Коалиция. Стол был на месте, а вокруг него прежним порядком стояли чёрные и розовые стулья. Они словно хотели сказать всему миру, что как не тасуй коалицию, а ничего не изменится. Кто-то будет столичный, кто-то пограничный, все по-своему довольны и все хотят урвать побольше. Конечно, Кинель сделал из Коалиции клетку — но разве не было ростков этой клетки в самой Коалиции? Да, это он продлил линию, намеченную отцом и сделал из Коалиции, то чем она стала сейчас — но разве он сам не сын своего отца и не продукт той же самой Коалиции? Разве можно было по-другому "запереть" Кинополь?