Чертополох. Том 2

Я, было, подумала, что оставшись один, Вел спать уляжется, однако ж свет из под двери все равно виден был, хотя и время уже позднее... Я и не удержалась — заглянула на минутку. Мало ли что?

Вошла я в комнату, и вижу — Бражовец сидит вот за этим самым столом, ссутулившийся и закаменелый, и на свечу неотрывно смотрит. А лицо у него такое, точно он уже за грань ступил...

Смекнула я, что плохо ему сейчас, хуже даже, чем после ранения, а как помочь, ума не приложу... Вел же настолько в свои думы ушел, что даже не услышал, как дверь скрипнула. Я ж, вместо того, чтоб уйти, подошла ближе, да и села рядом. За руку его взяла. Пусть, думаю, хоть рассердится, лишь бы не сидел один, не тосковал так страшно и люто...

Бражовец вздрогнул, повернулся и спрашивает:

— Что стряслось, Званка?

А я ему:

— Ничего... — и с места не двигаюсь. А он руку мою своей прикрыл и гладит ее тихонько, а потом говорит:

— Иди спать. Время уже позднее...

А как мне его сейчас оставить?.. Я глаза закрыла, да и положила голову Бражовцу на плечо. Он не оттолкнул, только обнял и снова шепчет:

— Ты хоть понимаешь, что со мною делаешь?

А я уже не то, что отвечать — дышать боюсь. Только чувствую, что Вел меня уже по косам гладит, а потом дыхание его на своей щеке...

Поцеловал он меня, осторожно так, а потом отстранился и вздохнул:

— Нету у меня времени, Званка... Теперь совсем нет...

Тут я глаза и открыла. Смотрю на него, да пытаюсь понять, о чем он речь ведет, а когда поняла, внутри у меня все точно оборвалось.

— Коли своего времени нет, так мое возьми, — говорю, — Сколько есть, без остатка. Я ведь знаю, что ты ворожить умеешь...

А Вел только улыбнулся грустно:

— Коли люб тебе, одну эту ночь возьму. Подаришь?..

А я обняла его и заплакала...

Так у нас все и случилось. Были мы вместе до самого утра, а потом Бражовец у меня да у себя несколько прядок срезал, да и сплел из них кольца. Сказал, что теперь я жена ему перед богами, и другой уже не будет...

Только он это сказал, как в двери и застучали. Мол, амэнцы вход в долину нашли... Вел на это лишь нахмурился слегка, словно бы знал уже об этом... А потом велел мне за околицу поглядывать, и, коли "Соколы" его побегут, и самой из деревни по тропам уходить, на том и простились...

— Но ты не ушла, — тихо произнес Олдер, и Званка кивнула:

— Не ушла. Не могу я оставить его, пусть и мертвого, среди чужих...

Тысячник опустил голову, посмотрел на свою, сжатую в кулак руку. С одной стороны, ему ничего не стоило, вызнав все необходимое, выставить девчонку за порог, но что-то в глубоко внутри самого Остена, противилось этому решению.

Олдер медленно разжал пальцы, взглянул на притихшую Званку:

— Хорошо. Можешь забрать тело Бражовца для похорон, — и, поймав вопросительный взгляд девчушки, добавил, — И ястреба тоже...

Не сказав ни слова, Званка встала со своего места, быстро подошла к столу и, завернув в платок мертвую птицу, прижала ее к груди, так, точно опасалась, что ее отнимут. Остен же кликнул ожидающего за дверью ординарца, и отдал необходимые распоряжения. Тот молча кивнул, и, взяв девчушку под локоть, собирался уже вывести ее из комнаты, как на самом пороге Званка на миг обернулась и прошептала:

— Да не оставят тебя боги, амэнец.

Тысячник ничего на это не ответил, и Званка скрылась дверью. Олдер же, посмотрев ей вслед, встал и, вновь подойдя к крошечному окошку, пристально вгляделся в клубящуюся на улице мглу. Сердце Остена сдавило от предчувствия чего-то дурного и неотвратимого.

Лишь теперь, после рассказа Званки, Олдер понял всю суть проведенного Антаром ритуала, и то, о чем пожилой Чующий предпочел умолчать... Верный эмпат не просто изменил цепочку событий, сделав так, что тысячник и Бражовец столкнулись в долине — Антар поменял сам итог их встречи, и предназначавшийся Остену арбалетный болт пробил грудь молодого лаконца! Именно об этом и пытался сказать Остену Бражовец, упоминая о подмене жребия и грядущей расплате...

По-прежнему неотрывно глядя в темноту, Олдер задумчиво покачал головой — чем больше, чем заметнее вмешательство в тонкую ткань мироздания, тем сильнее и грядущий откат, а подмена Антара изменила слишком многое. И дело было даже не в смерти самого Остена — Амэн еще не оскудел воинами и полководцами, но если бы Бражовец остался жить и вошёл бы в силу, то, по всей видимости, лет через пять — семь, у южного княжества на границе появился бы очень серьезный противник. Кроме того, именно молодой эмпат в будущем мог стать тем, кто сплотил бы разрозненных лаконских господарей, которые сейчас и князя своего слушают не всегда, привыкнув к почти ничем не ограниченной вольнице.

Теперь всего этого не произойдет — река событий пошла по другому руслу, а мзду за содеянное уже заплатили и Антар, и принимающие участие в обряде сотники, так что глупо думать, что его, Олдера, выжившего в сегодняшней битве лишь благодарю обряду, расплата не коснется, и зацепит она, судя по всему, то, чем он дорожит больше всего — его семью...

"В твоем доме прольется кровь... Кровь невинных" — последние слова Бражовца прозвучали в сознании тысячника, точно наяву, и Остен что было силы сжал кулаки. При всем желании, он не может вернуться в Амэн до середины весны. Не может бросить войска или отступить, до тех пор, пока горы не будут очищены от непокорных...

На следующее утро в далекий Амэн отправился гонец с письмами. Одно из них предназначалось для старого знакомца Олдера, надзирающего теперь за порядком в округе, в котором располагались "Серебряные Тополя", второе должно было достаться управляющему имением, в котором обреталась Ири с детьми. И хотя Олдер знал, что как его просьба, так и приказ будут выполнены, тревога за семью не отпускала его больше ни на минуту.

Предсказание Бражовца сидело под сердцем тысячника, точно заноза — из-за него Остен утратил сон, а каждую весточку из дома ждал со скрытой тревогой. Иногда он даже не решался сразу вскрыть привезенное из "Серебряных Тополей" письмо. Долго смотрел на плотную, желтоватую бумагу, точно пытаясь угадать, что скрыто в опечатанном сургучом послании...

Но все эти тревоги, конечно, не были видны окружающим Олдера ратникам.

...Оценив преимущества долины, тысячник сделал ее своим оплотом в лаконских горах, а от любопытных и недобрых глаз ее теперь скрывал созданный уже самим Остеном морок. Это не было напрасной предосторожностью — хотя "Соколы" потеряли Бражовца, среди них нашлись те, кто хорошо запомнил данные им уроки. Лаконцы все еще пытались бороться с "Карающими", да только Олдер платил им той же монетой. Теперь уже его отряды исчезали меж скал, точно призраки, а велев своим ратникам сбивать стрелами всех, попавшихся им на глаза ястребов, тысячник смог если и не уничтожить, то заметно ослабить связь между лаконскими отрядами.

Во всяком случае, из двух десятков подстреленных "карающими" птиц, три оказались с почтовыми футлярами, и Остен с превеликим вниманием прочел перехваченные послания, узнав для себя немало нового...

Обретаясь у старосты, Олдер, само собою, сталкивался со Званкой. С того памятного вечера амэнец и лаконка больше не разговаривали, впрочем, казалось, что и с остальными людьми девушка соблюдала обет молчания. Она то бесшумной тенью скользила по дому, то, накинув полушубок и повязав платок по самые брови, спешила на сельский погост. Званка наведывалась к присыпанному снегом скромному холмику на самом краю кладбища каждый день, а тысячник, хоть и запретил остальным сельчанам делать могилу Бражовца местом паломничества, походам Званки не препятствовал. Это было ее горе и ее право...

Когда же солнце оборотилось к весне, а снег стал проседать и темнеть под его яркими лучами, стало заметно, что хотя зазноба лаконского эмпата и сильно исхудала за зиму, ее живот все больше оттопыривает повязанный вокруг стана передник. Сама Званка, похоже, даже обрадовалась тому, что ее единственная ночь с Бражовцом не осталась без последствий. Во всяком случае, на губах лаконки теперь изредка можно было увидеть улыбку, да и все ее движения изменились, обретя какую-то плавную уверенность.

Староста, понятное дело, такие изменения в фигуре и характере падчерицы тоже не оставил без внимания и принял кое-какие меры, но дальше дело приняло и вовсе неожиданный поворот.

Когда под вечер только-только вернувшийся из рейда по горам Остен узнал, что староста селения уже битый час дожидается его возвращения, то не смог сдержать удивления. До этого все разговоры между ними происходили по воле тысячника — селянин как-то не рвался к тесному общению с амэнцами. Сейчас же, после изнурительного дня, Олдеру больше всего хотелось отдохнуть, а не выслушивать чьи-то просьбы.

Тем не менее, сняв доспех, тысячник все же велел ординарцу кликнуть неожиданного просителя. Остен решил, что, скорее всего, оставшиеся в Плутанках "карающие" в отсутствие главы учинили какое-либо непотребство, а подобные выходки Олдер всегда пресекал быстро и жестоко...

Но староста, вопреки ожиданиям Остена, заговорил совсем не о самовольстве амэнцев. Еще с порога поклонившись грозному тысячнику, селянин сказал:

— Званка, намедни из дому удрала. Я в долине уже каждый кустик обыскал — все без толку. Не иначе, эта дурища рыжая в горы подалась, вот и хочу спросить — может твои дозорные, глава, ее видели?..

Олдер на такой вопрос лишь отрицательно качнул головой, а староста устало вздохнул:

— Не сочти за дерзость, амэнец, но не могли бы твои воины поискать мою дуреху на перевале?.. По твоему приказу ход нам туда закрыт, но, думаю, Званка где-то там прячется. Не могла она, будучи брюхатой, далеко уйти...

От внимания Остена не укрылось то, что обычно степенный староста в этот раз как-то слишком уж мельтешит... Такую суетливость, конечно, можно было списать на беспокойство за приемную дочку, но тысячник нутром чуял, что здесь кроется что-то еще... А потому Остен чуть склонил голову набок, и, прищурившись, спросил:

— А почему твою Званку вообще в горы понесло, да еще и с брюхом?

Староста такого вопроса не ожидал, а потому мгновенно смутился, потупив глаза, но потом тряхнул головой и произнес:

— Потому что дура она!.. Коса до пояса, а ума вовсе нет — я Званку за сына кузнеца нашего сговорил, а она уперлась. Я, дескать, жена Бражовцу, и ничьей больше не буду... Я прикрикнул на нее, девка и притихла. Решил, было, что успокоилась, а она в бега... Эх, надо было дуреху в подпол посадить, для острастки, да пожалел — испугается, думаю, и себе и ребенку повредит...

Староста замолчал — досадливо морщась, опустил глаза, а Остен деланно-равнодушно пожал плечами:

— Мои воины ее поищут, не отчаивайся... А если начистоту, много ли ты кузнецу отвалил, чтоб тот в свой дом чужой приплод взял?

Селянин качнул головой и вздохнул:

— Не я ему, а он мне заплатил... Приплод-то, не абы какой, а от самого господаря, а он вроде как Чующим был. В кузнечном деле такой дар весьма пользителен, вот Стенька и захотел эту веточку к своему дереву привить...

Званке бы неплохо в его доме жилось, а сын Стеньки хоть и рябой, да работящий и не пьет... Чего еще надо?..

Тысячник задумчиво качнул головой — теперь истинная причина беспокойства старосты была ему понятна. Селянин, со свойственной его натуре прижимистостью, попытался извлечь выгоду из еще не родившегося ребенка Званки, но если девчонку не найдут, то и сделка сорвется. А старосте наверняка очень неохота отдавать обратно полученный залог, который он уже считал своим...

— Как я и сказал, её поищут, а теперь ступай...

Староста, поклонившись, вышел, а Остен подпер кулаком острый подбородок и угрюмо посмотрел на гладко выскобленную столешницу. Своих людей он к перевалу, понятное дело, отправит, но лишь для пригляда, а не поимки...

Хотя Званке особый присмотр и не особо-то нужен — с колечком Бражовца она по узкой горной тропе пройдет, как по торной дороге — не оступится и даже не споткнется, потому, что оберег отведет от девчонки любую опасность и зло...

Хотя Званка сбежала бы из Плутанок и без колечка — слишком сильно любила она своего эмпата, а потому не могла позволить, чтоб его ребенок стал предметом торга... Вот и ушла подальше — туда, где нет войны, чтобы там родить и воспитать подаренное ей судьбою в утешение дитя...

От таких мыслей Остену неожиданно стало тоскливо — и Бражовец, и Званка оказались счастливцами. Пусть и недолго, но в их жизни все же было что-то бесконечно важное, настоящее... Способное нести тепло и свет даже спустя годы. То, чего у самого Олдера уже не будет — вместо настоящего пламени он выбрал болотный огонек...

Званку, конечно же, не нашли — ни в этот день, ни в следующий. Лишь тонкая цепочка следов на одной из горных троп указывала на то, что девчонка успешно одолела опасный путь над ущельем, но потом и этот единственный след исчез вместе с начавшим таять снегом.

Староста, потеребив бороду, все же пошел отдавать кузнецу его залог за будущую невестку, а Остен, припомнив, что как-то раз видел беглянку рядом с оправившимся от ранения Антаром, немедля взял пожилого Чующего в оборот:

— Антар, я ведь, кажется, предупреждал тебя, чтобы ты больше не лез в чужие судьбы своими корявыми лапами... Но ты, вижу, снова взялся за свое!.. На что ты надоумил девчонку?..

Тихий голос Остена весьма походил на рык, но Антар даже не подумал отвести взгляд от своего разгневанного главы:

— Ни на что, глава!.. Званка ведь не глухая — услышала от кого-то, что я из Чующих, ну и пришла узнать, кто у нее будет — мальчик или девочка?

Тысячник в ответ лишь недобро нахмурился:

— И что же ты ей сказал?

Антар слабо усмехнулся:

— Малика ее двойней одарила — мальчиком и девочкой... Да и у самой Званки вне долины все хорошо сложится. И родит благополучно, и хороших людей встретит — не дадут они ей пропасть... Это правда, глава...

— Надеюсь, потому что если ты опять решился подразнить Хозяина Троп, я сам выгоню тебя из отряда в три шеи. Хватит уже и того, чем обернулся подмененный тобою жребий!

Остен по-прежнему злился. В груди у него клокотало от слившихся воедино горечи и ожидания чего-то неизбежного, но эмпат хоть и понимал, что играет с огнем, посмел возразить своему тысячнику и в этот раз:

— Мне тоже жалко девчонку, глава. Она достойна лучшей доли, но если б мне снова довелось выбирать между смертью Бражовца и твоей, я все равно выбрал бы гибель лаконца. Хотя бы потому, что ношу куртку отряда, которому без своего командира в горах не выжить...

На этот раз отвел глаза уже сам Олдер... Некоторое время Остен молчал, глядя на свои пальцы, которые он, то сжимал в кулак, то распрямлял... А потом тихо заметил:

— Мне нечего тебе возразить Антар... Именно поэтому ты мне сейчас ненавистен...

— Если глава пожелает, я приму любую смерть, — голос Чующего на этих словах даже не дрогнул, и Олдер, вновь взглянув на Антара, понял, что если он прикажет сейчас эмпату броситься на свой меч, тот сделает это без сомнений... Странная, безоговорочная преданность, которую вряд ли возможно заслужить...