Я умею прощать

— Девочка очень спокойная по характеру.

— Спокойная? — недоверчиво переспросила я. Такая характеристика никак не вязалась в моей голове с тем ребенком, которого принесла в мой дом Нюрочка в прошлом декабре. Да и теперь я бы назвала поведение Нади совсем другим словом. Вялое, амебное, сонное, может быть. И это пугало.

— Да, спокойная, — словно разговаривая с душевнобольной повторила женщина. — Дети и такими бывают. — Усмехнулась.

Я обернулась на Матвея и Карена Ашотовича, ища у них поддержки. Матвей тут же, будто только этого и ждал, встал с кресла и, в два шага преодолев расстояние между нами, присел на корточки у моих колен, оказавшись лицом к лицу с ребенком. Так же как и я несколько секунд назад, слегка сжал маленькие пальчики.

— Привет... — Надя не дала ему продолжить, неожиданно для нас обоих разразившись надрывным плачем, и заерзала у меня на коленях, высвобождая пальцы из рук Матвея.

Мне вдруг пришло в голову, что мы оба совершенно не подготовились к встрече с ней. Что-то мямлим, не зная, как объяснить девочке, что от нее хотим и кто мы вообще такие. У меня почему-то язык не поворачивался сказать ей: "Привет, Надя, я теперь буду твоей мамой". Мы ведь еще ничего окончательно не решили... Ведь не решили? Так ли это на самом деле? Я теперь и сама не знала.

Но это можно списать на замешательство, например. На страх, чувство вины... На присутствие посторонних людей, в конце концов. Наверное, такое поведение даже естественно. Только мы ведь могли ей хотя бы игрушку принести в подарок. А это в голову почему-то не пришло ни мне, ни Матвею...

Я чувствовала себя клоуном на арене цирка. На этот раз даже не канатоходцем, хотя это было бы уместнее. Все от меня чего-то ждали. Не чего-то, а правильного поведения. Правильного? Только откуда же мне знать, в чем она состоит эта правильность? Должна бы знать, наверное...

— Ну, чего ты разбушевалась? — пытаясь представить, как вела бы себя, будь на месте Нади Алиса, тихо прошептала я и дрожащими пальцами разгладила прядки волос на детской макушке. — Не придумывай, и вовсе не страшно... совсем-совсем не страшно.

На мгновение мне показалось, что взгляд девочки приобрел некое подобие осмысленности. Будто желая убедиться в правдивости моих слов, она притихла и повернулась ко мне, сжав в кулачке прядь моих волос. Пристально, чуть приоткрыв рот, посмотрела мне в глаза. Нерешительно замерла. Секунда — две... и ожившие карие бусинки ее глаз снова потускнели, будто все произошедшее лишь почудилось мне.

— Вы ей понравились, — послышался голос представительницы опеки. Я недоверчиво покосилась на женщину. Понравились? Откуда такой вывод? Но неестественная улыбка, красовавшаяся на ее губах, расставила все точки над "i". Равнодушие, отстраненность, немного усталости и непреодолимое желание побыстрей покончить со своими профессиональными обязанностями. Возможно, дома ее дожидались собственные дети, непроверенные уроки, недоваренный бульон или даже недочитанный любовный роман... А тут мы со своими то ли проблемами, то ли попросту сумасбродством тратим ее бесценное время, которое она могла бы применить с гораздо большей пользой для себя и близких.

Я подняла глаза на Матвея. Он заметно нервничал, наблюдая за нашим с Надей общением, и до представительницы опеки ему не было никакого дела. Наверное, и мне не стоило придавать такого большого значения подобным мелочам. Только не получалось. Я изо всех сил старалась отсеять все лишнее, но оно настойчиво заполоняло мысли.

— Наденька, — едва не заикаясь, снова заговорила я. Что-то я должна была сказать... Только что? — Эээм... Меня зовут Кира, а это Матвей. Мы очень хотим с тобой подружиться... — Говорю что-то совершенно не то, что нужно. Подружиться? В данный момент, лично я хочу досконально узнать все о состоянии здоровья девочки... — А это доктор. Его зовут Карен Ашотович. Он очень добрый.

— Нам сказали, что совсем недавно у тебя болели ушки, — мягко, но в то же время решительно прервал мой сбивчивый монолог Матвей, коснувшись кончиками пальцев уха девочки и накрыв мое колено ладонью другой руки. — Ты плакала. И чтобы этого больше не повторилось, добрый доктор Карен Ашотович тебя полечит.

Я облегченно выдохнула, а он продолжил.

— Лечиться не всегда приятно, но гораздо лучше, чем болеть. Ты ведь потерпишь, да?

Я не видела в этом момент взгляда девочки, но надеюсь, слова Матвея она все-таки поняла. Пусть лишь на интуитивном уровне, но и это уже не мало в нашем случае. А если нет, то неприятные ощущения при медицинском обследовании, могли вызвать у нее отторжение к нам... Права ли я? Не знаю. Надя не подавала голоса. Ее затылок мне ни о чем не говорил. Лишь ободряющая улыбка Матвея давала хоть и призрачную, но все же надежду на успех.

Карен Ашотович встал из-за стола и не терпящим возражения тоном объявил:

— Итак, мои дорогие, думаю для первого знакомства пока достаточно. Давайте-ка приступим к делу.

Когда он оттеснил Матвея в сторону и забрал у меня с колен девочку, я шумно выдохнула. Краем глаза заметила, как неодобрительно покачала головой при этом представительница опеки, но комментировать мою реакцию не стала. Какая ей, по сути разница? Матвей встал рядом со мной и успокаивающе погладил по плечу.

— Все будет хорошо, — одними губами прошептал он, когда я подняла на него глаза.

И мне очень хотелось верить, что это не просто слова ободрения, коими они были на самом деле, а нечто большее. Например, непоколебимая уверенность в моих силах. Да пусть даже провидение... ведь самой мне будущее казалось абсолютно туманным и, к несчастью, не слишком радостным.

* * *

На время осмотра я трусливо покинула кабинет и потащила вслед за собой Матвея. Мне казалось, что так действительно будет лучше. Медицинские процедуры в моем восприятии рисовались малоприятным испытанием для ребенка. И меньше всего на свете я хотела, чтобы мы с Матвеем ассоциировались у Нади с чем-то подобным. На то, что она увидит в нашем присутствии поддержку, я не надеялась. Да и как иначе?

С первого взгляда душой к девочке я однозначно не прикипела. Она ко мне тоже. Матвей вел себя при встрече с ней довольно отстраненно. Он осознанно шел на контакт с ребенком, но не потому что искренне хотел этого. Просто так было нужно. То же самое со мной. Я вверила себе в обязанность сближение с Надей. И эта обязанность меня тяготила. Оказывается, поступать правильно не так-то просто.

Мы ждали первых результатов обследования, сидя в глубоких, обтянутых мягкой светло-бежевой кожей креслах в фойе клиники. Держались за руки и напряженно следили за происходящим на большом плазменном экране телевизора. Кажется, был включен какой-то музыкальный канал. Но с таким же успехом могли транслировать и футбольный матч, или какой-нибудь латиноамериканский сериал.

— Ты еще можешь отказаться, — не глядя на меня, вдруг заговорил Матвей. — Правда. Это не твой крест.

— Теперь уже мой, наверное, — не отрывая взгляда от экрана, усмехнулась я и сжала кончиками пальцев переносицу. — Теперь уже мой.

— Документы не подписаны. Мы еще можем отказаться, — крепко сжав мою ладонь, продолжил он. — Можем.

— Нет. Так не бывает. Пойми... Мы взрослые люди... и... — глубоко вздохнула, прикрыла веки, прервав тем самым созерцания чего-то блестящего на экране. Судорожно сглотнула и перевела мрачный взгляд на Матвея. — Мы уже это обсуждали. Мы не сможем так жить. Это изжигает нас изнутри. И дальше будет только хуже.

— Безвыходная ситуация... И так плохо, и этак не слишком хорошо...

— У нас получится. Только нужно... — я замолчала, подбирая нужные слова. В голове царила бессвязная мешанина мыслей, вычленить что-то внятное из которой, приравнивалось едва ли не к изобретению лекарства от СПИДа.

— ... время, — подсказал Матвей, обняв меня за плечи.

Разве только время? На мой взгляд, успех сего безнадежного дела зависел от чего-то гораздо более сложного. С появлением в нашей семье Нади, мне предстояло перекроить и себя, и весь свой привычный образ жизни вдоль и поперек, а потом склеить воедино совершенно нестыкующиеся друг с другом кусочки.

Мне не занимать упорства? Возможно... Только сумею ли я проявить его, если цель сама по себе вызывает у меня внутреннее отторжение? Не уверена. Идиллические картинки, нарисованные моим воображением накануне утром, давно померкли на фоне не слишком обнадеживающей действительности. А что осталось? Чужой ребенок с, кажется, феерическим букетом незнакомых мне заболеваний со сложно-произносимыми названиями.

Как облечь свои страхи в слова и не выказать малодушия? Вряд ли мне бы это удалось в те минуты. Это-то как раз я отлично понимала. Поэтому в ответ на предположение Матвея о чудодейственной силе времени, я продолжала сохранять угрюмое молчание, то и дело перемежая его судорожными вздохами. А Матвей — спасибо ему за это — лишь крепче обнял меня за плечи, ободряюще поглаживая синеватую венку на моем запястье.

— Не знаешь, что такое энцефалопатия? — наконец едва слышно озвучила я не дававший мне покоя вопрос. — Звучит страшно.

— Не знаю, но если бы это на самом деле было чем-то ужасным, вряд ли Карен Ашотович назвал девочку почти здоровой... Даже по детдомовским меркам.

Я пристально посмотрела на Матвея, пытаясь обнаружить признаки фальши на его лице. Не нашла. И все равно не поверила в ту непоколебимую уверенность, с которой он говорил. У меня-то ее и в помине не было.

— Кирюш... Главное мы вместе, а вместе мы все сумеем преодолеть.

Именно этих слов я и ждала от него. Именно, чтобы сохранить наши отношения, как и прежде, дышать одним воздухом с Матвеем, накрываться с ним одним одеялом, прижиматься во сне к его груди, и так же как сейчас, чувствовать его близость и поддержку, я затеяла весь этот сыр-бор с удочерением Нади — девочки, появление которой в нашей семье едва не развело нас с Матвеем по разные стороны баррикад...

Я снова попыталась переключить внимание на экран телевизора. Безуспешно. Перед глазами стояла странная девочка Надя — то неестественно отрешенная, то надрывно плачущая, то снова безучастная ко всему происходящему вокруг. И пока еще совершенно непонятный мне диагноз энцефалопатия начинал обрисовываться воображаемыми деталями. Память услужливо подсказывала однокоренное слово "энцефалитный". Кажется, это что-то связанное с клещами, атрофией мышц и даже галлюцинациями... Не сумев вспомнить ничего конкретного, твердо решила думать о чем-нибудь хорошем. Об Алисе, например... Стало еще хуже. Меня вдруг посетила гениальная мысль, что любое из заболеваний девочки Нади может быть заразным... и, подержав ее несколько минут на руках, я стала носителем какой-то смертельно опасной инфекции. Таким образом, и я, и Матвей представляем угрозу здоровью и даже жизни Алисы.

Мысли молниеносно переметнусь на поиски подходящего способа дезинфекции. Например, можно обмазаться медицинским спиртом с головы до ног... Одежду, само собой, придется сжечь, обувь тоже. Что еще? Попросить у Карена Ашотовича несколько марлевых масок. Ведь зараза, несомненно, может передаваться воздушно-капельным путем... И вот он первый признак болезни уже налицо — паранойя.

Ожидание явно затягивалось. На часы я строго настрого приказала себе не смотреть, по опыту зная, что это лишь накаляет нервы и даже иллюзорно растягивает секунды в бесконечность.

Попытки взять хоть что-то под контроль вскоре переросли в некое подобие зарока. Я вдруг поймала себя на мысли, что подсознательно иду на сделку с высшими силами. Обещаю им не следить за стрелками часов взамен на что-то "сама не знаю что". И уже почему-то верю, что если мне удастся ни разу не кинуть взгляд на циферблат, то все у нас непременно будет хорошо. Обязательно и непременно...

Происходящее на экране, приглушенная музыка в фойе начинает неприятно царапать кромку сознания. Я уже не в силах сдерживать внутреннюю дрожь. Нога непроизвольно отбивает лихорадочный ритм каблуком по кафельному полу, в точности повторяя болезненную пудбсацию в висках. Ногти царапают мягкую кожаную обивку на подлокотнике кресла. Взгляд судорожно следит за происходящим в дальнем конце коридора. И пусть там по-прежнему пусто, но мне кажется, что в любую секунду может появиться крупная фигура Карена Ашотовича. Углубившись в изучение бумаг, он двинется по направлению к фойе, все так же ни на кого не глядя, осторожно приоткроет стеклянную дверь, остановится, внимательно вчитываясь в диагнозы. А потом, вдруг вспомнив, зачем он сюда шел, окинет всех собравшихся — и нас в том числе — немного рассеянным взглядом и... непременно улыбнется, давая тем самым понять, что все не так плохо, как рисует мое разыгравшееся воображение. И что страшное слово "энцефалопатия" это что-то вроде небольшой близорукости, а то и вовсе легкой простуды, и с энцефалитным клещом этот диагноз ничего общего, конечно же, не имеет.

Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Карен Ашотович вышел к нам. Кажется, не меньше вечности. Но он явно не намеревался действовать по придуманной мной схеме. Ничего он, идя по коридору, не читал. В стеклянных дверях не останавливался. Рассеянным взглядом никого и ничего не окидывал. Наоборот, решительно выйдя в фойе, сразу приступил к делу.

— Итак, дорогие мои... Поздравляю! Праздник начинается...

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

Праздники... Я никогда их не любила, а теперь даже само слово ассоциируется с чем-то беспросветным, неизменно возвращая меня в то осеннее утро, когда Карен Ашотович, не сдабривая свое мнение обнадеживающими словами, заявил, что этот ребенок нам с Матвеем не по силам.

— Ни подтверждать, ни тем более опровергать диагнозы, указанные в медицинской карте девочки, я до получения результатов анализов, как вы понимаете, не намерен. Хотя, положа руку на сердце, скажу, что оснований в них сомневаться у меня на данный момент нет, — пристально глядя то на меня, то на Матвея, продолжил Карен Ашотович. — Но... боюсь, все это не самое страшное, с чем вам придется столкнуться... Уже сейчас невооруженным взглядом заметно, что у ребенка нарушена психика. Насколько это серьезно и связано ли с поставленным диагнозом энцефалопатии, пока сказать практически невозможно, так как большинство отклонений в умственном и психическом развитии, повторюсь, диагностируются лишь в возрасте четырех-пяти лет, а то и вовсе в начальной школе. Но координация движений у девочки нарушена, речевые навыки фактически отсутствуют, с концентрацией внимания тоже не все ладно.

Произнеся последнюю фразу, Карен Ашотович тяжело вздохнул и, словно демонстрируя нам свое бессилие что-то изменить, развел руками. Крепко стиснув зубы, я попыталась взять эмоции под контроль и обдумать сказанное врачом. Благо, он сжалился и не стал щеголять высоконаучными медицинскими терминами и попытался донести свое мнение на "человеческом" языке.

Матвей молча поднялся из кресла и, сунув руки в карманы джинсов, отошел к окну. Странным, будто неживым взглядом окинул городской пейзаж за исполосованным каплями дождя стеклом.