Тотем Человека

— Макс! — гаркнул Стокрылый.

— Я... — Черный откашлялся. — Э-э, я, Лео, похоже...

Стокрылый вдруг взял его железными пальцами за виски, заглянул в глаза. Кажется, до самого мозга взглядом достал.

— Понятно, — сказал он. — Все нормально, это пройдет.

— Что пройдет? — спросил Черный. Голос его предал. — Что со мной? Не хочу, а вспоминаю, понимаете вы? Уже сил никаких нет. Что ж это?

Стокрылый мудро улыбнулся.

— Это практики, — сказал он. — Такой небольшой побочный эффект. Ну, а что ты хочешь? Ты заново все свои жизни прожил, все-все вспомнил, что видел. Да, практики — штука мощная. Но... не волнуйся, это пройдет.

— Что пройдет? — спросил Черный со страхом. Таким же голосом — перехваченным, душным — он говорил с ними, тогда, когда они полукружьем зажали его на задворках школы, притиснули к стене, и начали плевать, по очереди, стараясь попасть в глаза. Он уговаривал их: 'ребята, не надо, ребята, пустите', и внутри что-то нарастало, нарастало, а он только помнил, что должен скрывать свою сущность, как учил Милон Радович... Притворяться человеком, в гибкости — сила... Он говорил: 'ребята, не надо, пустите, ну ребята', он говорил это, а они плевали в него, и смеялись. А потом кто-то — он не видел, кто — подступил к нему и ударил палкой сбоку в бедро, и он упал от страшной боли на одно колено, и вот тогда он как-то по-новому вспомнил те слова... Будьте людьми внешне, внутри же храните свою природу, да, точно... Все еще повторяя: 'ребята, не надо', он распрямился, как пружина, и прыгнул на самого большого и страшного, и природа показалась, вся как есть. Он вцепился зубами в горячую, ненавистную плоть, услышал визг жертвы, брызнуло что-то соленое и горячее, а он зарычал и стиснул челюсти. Главный враг визжал и просил пощады, остальные разбегались в страхе, он слышал топот испуганных ног. Потом он вскочил, перемазанный красным, и помчался за кем-то, потому что природа больше не могла храниться внутри — потому что он стал тем, кем был всегда.

Ведь забыл уже, давно забыл, напрочь, а сейчас снова вспомнил.

Стокрылый придвинулся к нему, коснулся лба Черного своим лбом, сухим, твердым, морщинистым. Заговорил доверительно:

— Главная цель практик была — разбудить в тебе Тотем. Видно, мы старались не зря, потому что ты вспомнил в подробностях не только прошлые жизни, но и эту, человеческую. Не бойся: как вспомнил, так и забудешь. У людей память короткая.

Черный оттолкнул Стокрылого и отвернулся.

— Слушайте, Лео, — помолчав, спросил он, — а какой у вас дар? Ну, наш дар, тотемный?

Стокрылый какое-то время не отвечал. В машине было тихо, лишь потрескивал, остывая, восьмицилиндровый двигатель, да стучал по крыше дождь. Небо с утра так и не очистилось — наоборот, наползли друг на друга сизые ватные тучи. Дождь усилился: его шорох стал слышен даже сквозь автомобильные стекла. За горизонтом полыхнула зарница.

— Слово, — сказал Стокрылый. — Вот какой у меня дар. Во всех сказках ворон — птица мудрая. И противников побеждает исключительно в споре. Дар ворона — очаровывать словами.

Все правильно, подумал Черный. Теперь все понятно.

Вдруг он увидел их. Десятки, сотни лиц, старые и молодые, глуповато-злые и умно-хитрые, простодушно-звериные и притворно-добрые — они все были здесь, с ним, и все смотрели на него. Фотографии. Те, на ком он тренировался, оттачивал свое искусство, все они вернулись и были теперь с ним. Парочка на завтрак, пятеро на обед, трое на закуску. Ненавидеть — это очень просто, нинген. Аппетит приходит во время еды. Главное — начать, потом все легче и легче, и уже неважно, кого. Мы не в обиде, говорили они. Мы все понимаем и прощаем тебя, нинген. На твоем месте мы поступили бы точно так же, и точно так же поступил бы любой человек. Ведь человек слаб, слабее зверя, слабее даже самого себя, нинген. Уж куда тебе было тягаться с самим собой — слабому человеку с сильным зверем. Ведь, сколько жизней ни прожил, сколько зла ни помнишь, всегда есть только тот ты, который сейчас. Черный-мечтатель, Черный-игрок, Черный-одинокий ковбой, Черный-любовник, Черный-убийца, Черный-нинген. Ты ведь знаешь, что такое 'нинген', Черный? 'Нинген' по-японски значит — 'человек'. Просто человек.

— Все нормально, — сказал Стокрылый, заводя мотор. За горизонтом опять сверкнуло — уже ярче, уже ближе, с багровым оттенком.

И тут Черный подумал: 'Тим'.

Мертвый Тим.

Ведь это он его убил, он сам. Своими руками, а ведь они про Ирландию... вместе... Черт, а, черт, зараза. Бабу увести — это одно, подраться, поспорить — они ведь коты, у котов так заведено... но он его — убил. Взял пистолет, зачем он только тогда спер у этого придурка пушку, зачем?!

— Все будет хорошо! — закричал Стокрылый, выруливая на шоссе. Дождь лил как из ведра. Из-под колес рванулись белесые волны брызг.

Пули — злые, быстрые, быстрее глаза, быстрее самой мысли. Сначала летит пуля, и только потом понимаешь, что выстрелил... Все тогда обрушилось, обоим досталось. Но Черный выжил, а Тим остался лежать под кирпичами. И Черный даже не поглядел на него, не закрыл ему глаза, не потерся щекой о холодную щеку — в последний раз.

— Едем, времени мало, — быстро говорил Стокрылый.

Он так долго злился на Тима — за что? Черный силился вспомнить и не мог. Но ведь вспомнил же самую дрянь, все, что мог и не вспоминать, а вот самое главное — нет. За что он злился на Тима? Что случилось тогда, почему они стали врагами, хуже врагов — стали бывшими друзьями? Что это было?

— Держись! — крикнул Стокрылый. Двигатель взревел, машина прыгнула вперед. — Не сдавайся, держись!

— Плохо, — прохрипел Черный, — плохо...

— Тогда злись! — кричал Стокрылый. — Злись, копи злость! Сейчас доедем, недолго уже, там душу отведешь! Вспомни, кто во всем виноват! Вспомни, кого ненавидишь!

...Фотографии вихрем взлетели вокруг Черного, смотрели немо, о чем-то хотели сказать — и не могли. Кто же виноват, правда, кто? Кого я ненавижу? Черный сжался на сиденье, мыча, вцепившись себе в волосы. Машина неслась по закоулкам, сворачивала на проспекты, подрезала фуры, легковушки и джипы, и вслед яростно бибикали, а Черный — Черный вспоминал. Небо над ними просветлело и снова потемнело, будто наступил день, который сменился вечером, и дождем брызнуло в стекла, а Черный вспоминал. Метнулись по сторонам магазины, превращенные в музеи, и музеи, превращенные в магазины; пронесся длиннющей громадой зелено-пенный дворец; прыснула из-под колес бродячая собака, заметалась по улице, пропала в зеркалах заднего вида, а Черный вспоминал — постепенно, медленно, не веря, не желая верить, но все-таки вспоминал...

— Мы на месте, — сказал Стокрылый и затормозил.

Черный поглядел сквозь залитое дождем стекло и увидел, куда они приехали.

— Вспомнил, — сказал он.

Невдалеке ударил раскат грома.

Глава 6

Чтобы всем было лучше

Я сразу понял, что Дины рядом нет. Чтобы увериться, потянулся и нашарил пустые, прохладные складки простыни. В комнате я был один. Разумеется, ничего особенного нет в том, что жена встала раньше мужа... Стоп-стоп, мы ведь теперь в разных комнатах спим. Черт.

Это уже было — когда? Не так давно, как могло показаться. Про такое еще говорят 'в другой жизни', но я точно помнил: в другой жизни такого не было. Последние три месяца стали, наверное, самыми тяжелыми временами с моего прошлого рождения. Много случилось того, что нужно забыть, и слишком много для того, чтобы случившееся забылось быстро. Да, в другой жизни такого не бывало.

Зато бывало нечто очень похожее. Накатывало знакомое чувство, от которого хочется выгнуть спину, зашипеть и спрятаться куда-нибудь, где тебя не будет видно. В конце концов, мы были всего лишь маленькими пушистыми существами. Клыки и когти страшны только для тех, кто еще меньше тебя, а для крупных хищников ты — всего лишь добыча. Поэтому мы научились предвидеть смертельную опасность загодя. Хотя бы за несколько часов. И воспитали в себе это чувство — чувство близкой беды.

Оно разбудило меня, дыхание беды над самым ухом. Ему вторил стук дождевых капель по стеклу.

Я встал, накинул халат, поплелся в ванную. Стоя под душем, убеждал себя, что весенний кошмар не повторится, что Дина не может бросить меня опять. Долго бормотал что-то под нос, сплевывал попавшие в рот брызги. В конце концов, пустил горячую воду. Заорал, ошпарившись. Пустил холодную. Завопил, оледенев. Выскочив из душа, стал растираться полотенцем. Фигня, все фигня. Снаряд не попадает дважды в ту же воронку. В одну и ту же реку можно войти только один раз. Дина меня уже бросила однажды. Больше это не повторится. Если судьбе будет угодно мне насолить, Госпожа Фортуна изберет какой-нибудь новый метод.

Ведь так?

Так.

Теория вероятности — штука серьезная, ребята. И не спорьте: я теперь кодер. Пришлось подучить кое-что из недоученной институтской математики. Снаряд не попадает второй раз в одну и ту же точку. И воды речные несутся так неудержимо, что, когда заново войдешь в реку, это будет совсем-совсем другая река...

'Зато снарядом можно попасть в реку сколько угодно раз, — сказал голос в голове. — И, с тактической точки зрения, это будет та же самая река. Ну, разве что с немного большим количеством оглушенной рыбы...'

Я отогнал эти мысли. Чушь. Пора было собираться. Тотем великий, до чего же хорошо вставать без похмелья! Все-таки здорово, что я завязал. Удивительное дело, скольким вещам понадобилось случиться, чтобы я завязал. Отдел с его кровавым заданием. Дина с ее изменой. Сашка со своими амбициями. И Черный, бедняга Черный — где бы ты теперь ни был, старик, я тебе благодарен. Ведь с тебя все началось. С твоей смерти. Прости, Черный, прости, Дина, простите, все мои жертвы, невинные и виновные.

Я в который раз обнаружил, что стою посреди комнаты, шевеля губами, глядя в пространство. Частенько со мной теперь такое. Говорят, у человека начинаются необратимые изменения в психике, если он убьет своими руками больше пяти людей. Черный; бандит на задании; его незадачливый охранник; да, немного осталось, в общем-то. Еще неизвестно, что с теми было, на фотографиях. Я затряс головой. Ерунда, е-рун-да! Жизнь наша — тайна, и в тайне — наша жизнь. Хреновый из меня вышел ученик, Милон Радович. Из моей тайны получилась смерть. Но, во всяком случае, я остановился, как только это понял.

Так, всё, блин. Я на работу опаздываю.

И в это время открылась дверь в прихожей. Я был на кухне, так что мне оставалось только обернуться и смотреть, как в дом входит Дина,

('Скажи: Дина, солнышко! Вернулась! Забыла что-нибудь?')

за ней — Боб, как всегда, пригнувшись, чтобы не снести волчьим загривком притолоку,

('А теперь сделай удивленное лицо и воскликни: 'Ба, да это Боб! Что так рано, дружище? Понятые срочно понадобились?')

и, наконец, последней, как-то нехотя через порог шагает Саша, бледная, как сама Смерть, и с такой же дежурной улыбкой.

('Ух ты, — сказал голос в голове озадаченно, — а вот этого, признайся, ты не ожидал').

— Привет, — сказал я. Саша вяло улыбнулась и взмахнула кошачьей лапкой. Боб, тяжело ступая форменными ботинками, прошел мимо меня к окну и там застыл, а Дина подлетела ко мне, взяла за руку и сказала:

— Тим, есть разговор. Пойдем.

Кивнула в сторону спальни.

Я покачал головой:

— Мне на работу пора. Уже пол-девятого.

— Я знаю, — терпеливо сказала она. — Отзвонись, что не придешь. Соври что-нибудь.

— Зачем? — я твердо решил не поддаваться. — Что случилось-то?

Дина вздохнула.

— Прости, — сказала она. — В любом случае, решать только тебе. Пожалуйста, выслушай меня, а потом можешь ехать на работу и вообще делать все, что хочешь. Но сначала выслушай. Идет?

Я кивнул, и она потащила меня в спальню. Там усадила на кровать.

А сама зачем-то встала передо мной на колени.

'Ого', — с восхищением сказал голос в голове.

— Дина, — сказал я, — одно из двух. Или ты сейчас выглядишь очень смешно, или я выгляжу очень глупо. Пожалуйста, перестань.

Она кивнула, отстраненно, глядя куда-то мне за плечо:

— Ты тоже чувствуешь?

Я закрыл глаза, сосчитал до десяти и решил, что какое-то время еще смогу потерпеть этот балаган. Минуты две, подумал я, а потом сделаю что-нибудь страшное, попрощаюсь со всеми и пойду, наконец, на работу. 'Скажи мне, — подумал я, — скажи, что ты в порядке, что я в порядке, что все в полном порядке. Скажи. Да, я чувствую беду. Да, мне страшно и плохо. Теперь скажи, что самое плохое уже случилось. Вы нашли труп у Боба в квартире, и вам надо от него срочно избавиться. Так? Или Саша продала Родину китайцам, а они в обмен подсунули ей фальшивый героин. Ну?'

— Черный жив, — сказала она.

Стало тихо. Так тихо, что я услышал, как этажом ниже чей-то будильник нескладно выводит электронный гимн. Дождь усилился и словно выстукивал по стеклу барабанное соло — редкое и медленное.

А потом я подумал, что сплю. Нет, серьезно, ребята — хотя именно так говорят, когда происходит... ну происходит что-то вроде такого... но я и вправду подумал, что сплю. Ведь сколько раз во сне являлся ко мне Черный — живой, улыбчивый — и мы шли пить пиво, разговаривали, и смеялись, и не было ни смерти, ни предательства, ни смертоносного дара.

— Где он? — спросил я с огромным облегчением. Я очень боялся проснуться.

Дина посмотрела на меня со странным выражением.

— Где он? — повторил я. — Господи, Динка... Это же здорово. Я ведь... Ну что ты молчишь?

Я схватил ее за плечи.

Дина прикрыла глаза, набрала воздуху и произнесла:

— Саша и Боб нас обманули. Он не умер тогда, под обломками. Он выжил, и долгое время работал на Отдел. Как ты. У него тоже нашли... способности. Как у тебя. Потом он сбежал. Сбежать ему помогла Саша. Он теперь у Стокрылого. Помнишь Стокрылого?

Я кивнул. Признаться, я бы кивнул, о чем бы меня ни спросили. Многовато получалось для пол-девятого утра.

— Вот, — продолжала Дина. — Он уже месяц почти у Стокрылого, и Стокрылый его готовит для... в общем, Черный должен для него убить полсотни людей. Как... ты, силой мысли. За это Стокрылый ему обещал, что отвезет в Ирландию. Вот. Надо...

Я вздохнул и встал. Помог подняться Дине с колен.

— Надо им помешать, — сказал Дина неуверенно.

— Да-а, — сказал я. — Да. Да, черт.

Она испуганно посмотрела на меня:

— Ты... ты не сердишься?

— За что это? — удивился я.

— Ну ведь мы все это время с Черным... — она не договорила. Глаза у нее расширились, рот приоткрылся, и зрачки стали огромные, почти в размер радужки.

Я опустился обратно на кровать и сжал виски руками.

Вот так.

Дважды в реку войти можно, ребята. Можно и трижды, и четырежды. И еще много, много раз. При одном условии: если ты лузер.

Черный оказался жив, да еще поживее меня. Он жил на тайной квартире, работал на олигарха, прятался от Отдела, водил за нос Сашино начальство. Он занимался сексом с моей женой. Наверное, чаще, чем я сам.

— Тим, — сказала Дина, прижимаясь ко мне. Я обнял ее. Не должен был, наверное. Да, изменница, да, обманщица, да, да. Но, видите ли, в чем дело... Она ведь могла этого не говорить. Просто не говорить. Молчать. И я бы никогда не узнал. Вот простая душа — как ребенок, нашкодила и несется родителям на себя ябедничать.