— Какой?
— Да, дуриком прикинуться.
— Как это?— удивился Алик.
— Вот, к примеру, был у нас такой техник — старший лейтенант Хлюзденко, — начал свой рассказ Лихоткин.
Бармин заинтересованно слушал. Дело произошло на полетах пару лет назад. Стал герой рассказа открывать топливную горловину, чтобы самолет заправить. Вдруг, крышку бака из рук выронил и, как заорет на всю ЦЗ. Не могу, кричит заправлять — боюсь! Народ обступил его со всех сторон, ничего не понимает. Чего боишься, спрашивают? А, он им: там на меня из бака глаз смотрит! Все переглядываются, какой-такой глаз? Да, такой: большой, весь в кровавых прожилках, зрачок — черный-черный! Ну, понятное дело, вся эскадрилья, по очереди, в заправочную горловину его самолета заглянула — никто ничего там не разглядел. Кончай придуриваться, говорят, иди, работай. А тот, знай себе воет, и к самолету подходить категорически отказывается. Технота пальцем возле виска покрутила, придурок мол, и разошлась по рабочим местам. А, Хлюзденко то, дурак, дураком, а — умный! Давление командования выдержал, удерживаемые позиции не сдал. Послали в госпиталь. Там врачи как не пытались — нечего доказать не смогли. Голова человеческая — дело темное. Синдром 'керосинового глаза', вроде бы, в медицинской литературе не описан, но и отрицать, что явление существует, тоже никто не взялся. Стали думать, что же делать с пациентом. Однако даже первоначальное исследование показало, что в теплом помещении синдром исчезает и офицер полностью пригоден к службе. С тех пор этот Хлюзденко складом заведует.
— Ух, ты! — восхитился Алик. — Талант!
— А, вот еще, случай был. Ты Блядкина знаешь? — обрадованный произведенным впечатлением, Лихоткин вспомнил новый случай.
— Ну, как не знать, — подтвердил Бармин.
Упомянутый офицер, служил в той же первой эскадрилье, на непыльной должности, в группе средств аварийного спасения самолета. По-настоящему, его фамилия была Беляткин, но в полку ее произносили, слегка переиначивая, из-за болезненного влечения данного индивида к женскому полу и сильного пристрастия к ненормативной лексике.
— Так, вот, — продолжал офицер. — Пару лет назад, во время чехления самолета, он поскользнулся и упал с крыла, прямо головой об бетонку. Специально это было сделано или просто повезло ему — не знаю. Только с этих пор, начались у него сильные головные боли. И, что характерно, совпадали они в точности со временем полетов. Мы — на ЦЗ, он — в госпиталь. Вот так же помучались с ним отцы-командиры, поорали, поугрожали, пока не поняли: голова у Блядкина перестанет болеть только в группе САПС. Там теперь и служит.
— Здорово! — Алик даже совершенно забыл, что собирался вздремнуть. — Так, сделай также.
— Какой из меня артист? В первый же день раскусят, — безнадежно отмахнулся Лихоткин.
— Ну, ты, даешь, никаких талантов у тебя нету! Зад тебе лизать — противно, дураком быть — способностей не хватает. Тогда служи честно все 25 лет, что тебе бедолаге еще остается. Неужели, ничего не можешь придумать? Что-нибудь новое, свежее. Свой особый, лихоткинский путь.
— Что я могу придумать после своей деревообрабатывающей фабрики, — внезапно поскучнел офицер.
— После чего?
— Так наше Ачинское авиационно-техническое училище называли.
Когда Алик закончил смеяться, он на минуту задумался, потом щелкнул пальцами:
— Кажется, у меня есть неплохая идея. Думаю, я смогу тебе помочь. А что, если... Ты когда-нибудь панораму Таллина видел?
— Видел.
— И что там тебе больше всего в глаза бросается?
— Не знаю. Вроде бы, ничего. Таллин, как Таллин.
— Шпили, высокие кафедральные шпили. Догоняешь?
— А при чем здесь это?
— Хорошо, объясняю подробно. В ближайший выходной надеваешь военную форму и едешь в Таллин. Находишь любой действующий храм, лучше лютеранский, а не православный и... Ты меня понял?
— Зачем? Я же в бога не верю.
— О, господи, боже мой! Ты подходишь к священнику и объясняешь ему, что блудный сын после долгих скитаний хочет припасть к ногам святой истины. Понял?
Глаза Лихоткина округлились:
— Какой сын? Почему блудливый? Чьи ноги? Ничего не понимаю! Это что из цикла: зачем мне холодильник, если я не курю? Слушай, ты можешь повторить то же самое, только по-русски?
— Верующим ты хочешь стать. Верующим! Понятно? Покрестишься, начнешь соблюдать обряды. В общем, все, что у них там положено, — как маленькому разложил все по полочкам Бармин.
— А, это в смысле, чтобы..., — начал соображать Лихоткин.
— Конечно, именно в этом смысле. Потом, приезжаешь в часть и прямиком к замполиту. Прошу мол, вашего совета, товарищ подполковник. И дальше, так, наивно-наивно. Как вы думаете, могу я оставаться комсомольцем, являясь одновременно членом религиозной общины? Понятное дело — Птицын выпадает в осадок, все выясняется. Начинает он просить тебя не дурить, грозит всевозможными карами. Вот, тут и начинается самое главное, слушай внимательно. Ты, с одной стороны, говоришь, что от веры в бога отказаться не можешь, а с другой, согласен на любое наказание, лишь бы из армии не выгнали. Видя, что ты боишься больше всего оказаться на гражданке, замполит делает упор именно на этом. В результате, взять тебя за задницу нельзя, потому что, ты закон о всеобщей воинской обязанности не нарушаешь. Напротив, служить в армии не только не отказываешься, но и жаждешь. В то же время, ясно, что командование такое пятно на чести полка поиметь не пожелает, и тебя быстренько выпрут из рядов Вооруженных Сил. Что и требовалось доказать!
— Ну, ты даешь! — Лихоткин восхищенно хлопнул себя по коленкам. — Ну, двухгодичники! Ну, змеи! Хитры, ничего не скажешь.
— Да, ладно, — скромно потупился Алик. — Это же классика. Дарю. Пользуйся на здоровье.
Они замолчали — к самолету Бармина подходил начальник группы средств аварийного спасения старший лейтенант Прихватько.
— Здорово, Лихота, — поздоровался он с Лихоткиным.
— Поздоровее видали, — вежливо отозвался тот.
— Привет, тотальникам, — это уже предназначалось для Алика. — Как служба?
— 'Служить бы рад, прислуживаться тошно!', — скривился двухгодичник.
— Кому это ты прислуживаешь?
— Это не я. Это — 'Горе от ума', Грибоедова. Темнота. У тебя, сколько в средней школе по русской литературе было?
— Сколько надо, столько и было, — сразу насупился Прихватько. — Зато по физкультуре — 'пятерка' и еще второй юношеский по боксу в училище!
— Э-э-э, ребята! — видя, что назревает ссора, Лихоткин встал на ноги. — Давайте, поспокойнее. И ты, Прихватько заканчивай. Алик мой друг и я его в обиду не дам.
Видя, что остался в одиночестве, Прихватько поспешил перевести все на шутку:
— Что ж такое. Никак подраться не получается, а то я уже....
Он не договорил и, внезапно сделав огромный прыжок в сторону, одновременно толкнул Лихоткина в грудь, отчего тот отлетел назад на чехол. Упавший не успел открыть рот, чтобы что-то сказать, как мимо них на приличной скорости проскочила 'воздушка' — машина для заправки самолетов сжатым воздухом. За рулем сидел солдат с выпученными ошалевшими глазами.
— Вот, кому бы действительно морду следовало набить, — закончил свою фразу Прихватько. — Кстати, с тебя бутылка Лихота. За спасение твоей никчемной жизни.
Лихоткин встал, отряхиваясь, и возмущенно заговорил:
— Во, психи, в этом батальоне! Правильно говорят в армии: бойся лошади сзади, корову спереди, а военного водителя со всех сторон.
— Откуда их только набирают? — поинтересовался Алик. — Анютова, знаете из второй? Из-за такого вот придурка, ему чуть башку лопнувшим тросом не отрезало, когда укрытие закрывал.
— Ха, Анютову только чуть было не отрезало, — Лихоткин уже пришел в себя. — А вот мне в прошлом году по-настоящему два ребра поворотным рычагом сломало, когда самолет в укрытие закатывал. Я кричу: 'Давай, потихоньку!', а водила, как газанул.... В общем, не успел я удержать прямо переднюю стойку, рычаг из рук вырвался и, как... Короче влетел я в укрытие впереди самолета. А, неуправляемый ероплан левым стабилизатором протаранил стенку укрытия. Вот, это было — да!
Продолжить тему не удалось. Вдоль линейки самолетов неторопливо шел майор Карпинский — инженер первой эскадрильи. Завидев стоящую троицу, он махнул рукой и прокричал:
— Отбой полетам. Грозовой фронт приближается. Зачехляйтесь.
Бармин с Лихоткиным отправились выполнять приказ.
Закатив свой самолет, Алик шел к штабу полка на вечернее построение. Бармин был в отличном настроении. Во-первых, потому, что отменили полеты и можно раньше вернуться в гостиницу. А во-вторых, возможно сегодня ему удалось спасти от армии по глупости заблудшую сюда душу.
Метрах в десяти впереди двухгодичника, неторопливо брели двое технарей из второй эскадрильи. Внезапно, возле них остановился тягач. Открылась дверь, и из кабины высунулся капитан Тихонов.
— Филонов, Телешов! — громко позвал он. — А ну, друзья, подойдите-ка ко мне.
Когда те приблизились, инженер нахмурил брови и подозрительно поинтересовался:
— О чем вы там шепчитесь? Я знаю, у вашего утенка сегодня — сорок дней. Если завтра опоздаете на службу хоть на минуту, я вас самих в землю зарою. Живьем!
Дверь захлопнулась, и тягач второй эскадрильи уехал.
'Ничего не понял', — подумал Алик. — 'О чем это Тихон с ними говорил? Неужели во второй эскадре с голодухи завели птицеферму и начали уток разводить?'.
* * *
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. И не то, чтобы Шувалов не хотел выполнять свое обещание, данное мальчишке, а просто, этому мешали чисто технические причины. Вначале, он никак не мог отыскать нужный номер, своего, с детства любимого, журнала 'Моделист-Конструктор', где в деталях показывалось, как сделать гигантский воздушный змей. Потом, все не доходили руки: то некогда, то придешь после полетов чуть живой и сразу в кровать. Наконец, когда змей был готов, возникла новая непредвиденная преграда — как передать свое творение. Ну не пойдешь же, не постучишь в дверь и не спросишь: 'А Петя гулять пойдет?' Тоже мне, друзья! Оставалось одно — попытаться перехватить мальчика, когда он появится на улице.
Теперь, по выходным, Славка частенько занимал наблюдательный пост возле окна своей комнаты, которое, по счастью, выходило прямо на двор возле пятиэтажки, где жила семья Яковлевых. Однако, прошло почти два месяца, пока в один из теплых майских дней, Петька, наконец, появился возле той же песочницы, где они последний раз расстались.
Славка, убедившись, что мальчик один, без матери, быстро схватил змей под мышку и выскочил из гостиницы. Петька явно не ожидал этой встречи и порядком растерялся.
— Привет мужик! — поздоровался первым взрослый.
— Ты.... Вы.... Здравствуйте.
— Зови меня просто — дядя Слава. Вот, принес тебе, что обещал. Помнишь?
— Это мне? — робко спросил мальчик, восторженно разглядывая змея.
Тот имел огромное ромбовидное тело, раскрашенное в оранжевый цвет и черные круглые глаза. Хвост чудовища был сделан из бечевки, с привязанными к ней цветными бумажками.
— Конечно тебе, кому же еще.
Петька, казалось, все еще не мог поверить, что это правда.
— А можно мне его потрогать, дядя Слава?
— Ха, потрогать! Сейчас мы его вместе запускать будем. Держи, только крепко, чтобы ветром не вырвало из рук.
Через несколько минут, воздушный змей, поднимаясь все выше и выше, медленно поплыл над крышами домов. Мальчик был вне себя от счастья.
Откуда-то, во дворе появились другие дети различных возрастов. В конце концов, их собралась порядочная толпа — человек пятнадцать. Они тихонько стояли неподалеку, опасаясь, что их прогонят и наблюдали за виражами, которые высоко в небе выписывал оранжевый ромб.
— Эй, Абрек! — внезапно раздался чей-то окрик. Мимо проходили три офицера из первой эскадрильи. — Ты что, в детство впал? Поехали лучше с нами в Таллин. Пивка попьем с копченой курочкой.
Славка на секунду отвлекся от управления змеем и весело отозвался:
— Нет, орелики, я — в завязке. А вам, если хотите, могу найти замену для пива. И тащиться в такую даль не придется.
— Каким это образом? — офицеры от удивления замедлили шаг.
— Очень просто. Два удара по печени заменяют кружку пива! Идите сюда, — охотно поделился Славка своим рецептом.
— Все шуточки! Ну, гляди, дело твое.
— Счастливо погулять! — крикнул им вслед Шувалов и вдруг заметил, что на скамейке возле песочницы, сидит какая-то женщина, внимательно наблюдающая за его занятиями с малышней.
Это была Петькина мама, появление которой на улице, стало полной неожиданностью для Славки. Он отвернулся и сделал вид, что не заметил ее, в надежде, что женщина, в конце концов, уйдет.
Время шло, а Яковлева не двигалась с места. Офицер не имел ни малейшего желания встречаться с ней, тем более, что ситуация была довольно двусмысленной. Хотя, кто сказал, что он здесь из-за Петьки? Однако мальчишка, увидев маму, тут же устремился к ней.
— Мама, мама! Ты видела, какого змея дядя Слава для меня сделал?! — разнесся на весь двор его звонкий голос.
— А почему ты решил, что это для тебя?
— Он мне сам сказал. Можно я его домой возьму?
Яковлева задумалась.
— Дай, я с этим дядей Слава сначала сама поговорю, — сказала она после некоторого размышления.
— Мамочка! Ну, пожалуйста, пообещай мне!
— Иди, иди, играй. Я подумаю.
Шувалов понял, что разговор становится неизбежным. Он ненавидел пассивно наблюдать, как развиваются неблагоприятные для него события, и поэтому всегда предпочитал лучше идти на обострение, лишь бы контролировать ситуацию.
Через некоторое время, офицер вручил змей ребятам постарше, которые могли справиться с его управлением и направился к Яковлевой. На ней было надето легкое летнее платье на тонких лямочках, выгодно подчеркивающее ее длинную красивую шею. Соломенного цвета волосы женщина собрала в пучок на затылке, открывая высокий лоб. Ее профиль удивительно напоминал старинную гравюру пушкинских времен. Вряд ли ее можно было назвать красивой, но какая-то особая мягкость и, вместе с тем, благородство и достоинство сквозили в каждом ее жесте.
— Можно? — Славка указал на свободный конец скамейки, вместо приветствия.
Наташа согласно кивнула головой.
— В общем, так, — пошел в решительное наступление Шувалов. — Этого змея я сделал специально для Петьки и не вижу в этом никакого преступления.
— А почему именно для него? — удивилась женщина. — Вон сколько детей вокруг.
Славка хотел честно рассказать обстоятельства, при которых все произошло, но в последний момент понял, что вряд ли сможет объяснить свои чувства во время первой встречи с мальчишкой.
— Потому что..., — протянул он, подыскивая варианты ответа и, не найдя ничего более-менее похожего на правду, ответил вопросом на вопрос: — Почему, если ты пытаешься сделать что-нибудь хорошее, то для этого нужны какие-то особые причины? Впрочем, не волнуйся, я заберу игрушку с собой. Или.... Вон, пацанам отдам. На фига она мне!
