— Зачем же идёшь в это рабство? — усмехнулся я.
— Потому, что иначе нельзя. У меня сестра, и у неё проблемы. И она красивая. И защитить её никто не может. Папа — инвалид, а братьев у нас нет. А ещё родителям надо как-то жить, а сам понимаешь, сколько они могут заработать? И я, у меня ведь тоже проблемы, я ведь тоже не уродина!
Она задумалась.
— А так всего лишь брак. И Карлос, он ведь хороший. Он не такой, как они, — вспыхнули её глаза.
Я притянул её к себе, вновь уткнув в плечо. Да, девчонка, глупая девочка, что тут сказать?
Но с другой стороны, она живёт совсем иной жизнью, в совсем иных условиях, и не мне её судить. И красивая у неё, действительно, не только сестра — сама она тоже ничего. ОЧЕНЬ ничего! Такие красавицы среди латинос редкость, и многие, очень многие захотят этой красотой воспользоваться. И будет великолепно, если её перед этим хотя бы спросят, для приличия. Как и её сестру.
— Я понимаю, Марина... Пантера... — Я вдыхал запах её волос, борясь с искушением взять и решить вопрос просто, силой — никуда не пустить. — Но так нельзя, понимаешь? Нельзя так!
— А как можно? — она отстранилась и посмотрела мне в лицо. — Как можно, Хуан?
Я взгляда не выдержал. Опустил глаза.
— Не знаю. Не знаю, как можно. Но не хочу тебя терять.
Я снова прижал её, боясь отпустить, но понимая, что отпускать всё же придётся.
— Ты не будешь считать меня шлюхой? — прошептала она. Я отрицательно покачал головой.
— Главное, чтобы он не считал. А я что...
— Мне плевать, что он считает!
— Он вызверится на тебя позже. Завтра. Или послезавтра.
— Ты его не знаешь. Нет, он этого не сделает.
— Может, я всё же могу помочь?
— Как? — Она снова посмотрела мне в лицо, но я глаз не поднимал — боялся встретиться с её. — Как ты можешь мне помочь?
Я не ответил. Тогда она встала, вздохнула, вытащила из под кровати вторую туфлю, обулась.
— Хуан, ты мне тоже помог. Спасибо и тебе. Устроил ночь, которую я не забуду до конца жизни. Я буду знать, на что способна, и это придаст мне сил.
Я устало кивнул. Да, придаст сил. Это будет твоей последней отрадой, глядя на ненавистного человека, которому нельзя перечить и от которого невозможно уйти. И тебе плевать, что по большому счёту это детский сад. Но вслух я мысли вновь не озвучил. Да и что бы это изменило?
— Прощай, Хуан.
Она подошла, обняла и поцеловала. В губы, но совсем не романтично. Затем развернулась и пошла к выходу.
— Марина! Не уходи! — догнал я её у порога. — Пожалуйста! Не делай ошибки!
Она обернулась. Иронично покачала головой. Затем вновь выдавила: 'Прощай!', открыла люк и вышла наружу. Я развернулся и заехал кулаком в стену. Стена задрожала. Но ничего не изменилось.
* * *
Гавана встретила меня привычной суетой, гомоном и криками разного рода зазывал, суливших райские кущи всем, кто попробует то-то и то-то или зайдёт в магазин того-то и того-то. Туристическая жемчужина жила своей жизнью, ей не было дела ни до чего, кроме неё самой. Я ходил по главной аллее, рассматривал людей, изучал работы художников и ассортимент сувенирных прилавков. Отчего-то здесь я всегда успокаивался, и сегодняшний день не стал исключением.
Особенно долго задерживался возле музыкантов, игравших на любых, даже самых экзотических инструментах самые разные стили и направления, от классики до современности. Вот девочка со скрипкой — классика. Играет хорошо, видать, большое у неё будущее. Вот этника, вьетнамцы (вроде, узкоглазых сложно определять с уверенностью) с какими-то непонятными инструментами, играющие свою дальневосточную музыку. Вот ещё кто-то из азиатов, но с Востока Ближнего.
А эти ребята привлекли внимание издалека. Есть на боковой аллее такие специальные места, закутки, где установлены небольшие помосты, на которых либо танцуют разные полупрофессиональные коллективы, либо играют более-менее приличные группы второго или даже третьего 'эшелона' эстрады. Но не безграмотные самородки, а кое-что знающие и умеющие. Говорят, все эти точки находятся под контролем местной мафии, криминала, очередь на них между коллективами задолго расписана, но где в нашей стране иначе?
Эти ребята представляли собой классическую, в смысле современную группу со стандартным подбором инструментов. Гитара, бас, ударники и акустическая гитара у вокалиста, певшего нечто лирическое душещипательное... На русском языке.
Нет, не марсиане, слава богу. И нет, не латинос, разумеется. Но русскими назвал бы их с натягом — трое представляли собой какие-то восточные народности необъятной земной Макророссии, один, ударник — жителей Дальнего Востока, либо корейцев, либо китайцев. Я подошёл ближе, вникая в исполняемый материал. Хорошо играют, стервецы, аж заслушался!
Справедливости ради надо сказать, после встречи с Катариной пришлось немного 'подлечиться', и, несмотря на общее ощущение адекватности, я всё же был в немного изменённом состоянии души, что накладывало отпечаток на восприятие. Любая музыка воспринималась острее, захватывала, тянула куда-то. Но сейчас ощущение полёта просто зашкалило — я был самим чувством.
Стоял и слушал, ловя настроение. Но минут через двадцать вдруг понял, что что-то не так, чего-то ребятам не хватает. И ещё минут через десять понял, чего именно. У них хорошо получалось высекать слёзы, особенно у чувственных сеньорит, но немного собранности, целеустремленности, брутальности их исполнению не помешало бы. Эдакого настроя на борьбу, на победу. Иногда это тоже нужно, не только сопли пускать. И когда ребята закончили, отошли на перерыв — промочить горло, я подошёл и на чистом русском обратной стороны планеты поделился своими наблюдениями.
На меня смотрели четыре пары недовольных глаз. Смотрели оценивающе, размышляя, послать или возразить, вступив в дискуссию? Я их понимал — небритый, пьяный, с ядрёным запахом перегара, разглагольствую на тему высоких материй, указывая, что у них не так. Я б такого точно послал.
Но я — не они, не послали, решили подискутировать.
— Сам кто такой? — осторожно спросил тот, кого я мысленно держал за старшего, басист с длинными небрежно растрёпанными волосами.
— Иван. Можно Ваня. — Я протянул руку.
Басист задумался и медленно пожал её, градус напряженности спал. Начало хорошее.
— Кто таков? Где играешь?
Я пожал плечами.
— Да нигде. Раньше учился играть, но бросил. Дела поважнее нашлись...
Мои кулаки инстинктивно сжались — вспомнилась старая школа и необходимость вот ими доказывать своё право на что бы то ни было. Какие тут уроки музыки!
— А чего тогда себя спецом мнишь? — усмехнулся вокалист, но не зло, скорее, с иронией.
— А что, если не учился, значит, валенок? А если я этот... Киндервуд?
— Вундеркинд? — Ребята заржали. Я всё больше и больше им нравился, входил в доверие. Значит, уроки Катюши были не напрасны. И не только её.
— Ага. Может, я интуитивно чувствую, просто математически выразить сложно? Ну, этими вашими нотами-закорючками. Скажете, не бывает такого?
— Да нет, бывает, конечно, — хмыкнул басист. — Только таким не бросаются, такое доказать надобно, Ваня. Чтоб чепушилой не прослыть и не огрести. Я шучу, но намек ты понял.
В его глазах появилась сталь, которая в свою очередь скрывала интерес. Вот он, апофеоз. Или ко мне отнесутся не просто серьёзно, а как к 'боевому товарищу', и не важно, что нас ничего не связывает, или прослыву 'чепушилой', после чего на этой точке и в их тусовке вообще лучше не появляться. Засмеют.
— Ну, раз ты киндервуд, напой тогда, чего узрел, чего нам там не хватает? — миролюбиво предложил ударник, ставя на процедуре знакомства логическую точку. Надо сказать, он был самым спокойным и миролюбивым в компании вообще — почти не смеялся, но зато и настороженности в его взгляде я не чувствовал. Он вообще всё время дружелюбно улыбался, будто улыбка — его марка, знак качества.
Я расслабился и начал напевать ребятам то, что скачал в своё время и 'сливал' девчонкам диаспоры в корпусе, налаживая отношения. Старые-старые песни о давно минувших днях и событиях. Как и предполагал, ни одной они не узнали. Одну вроде узнал ударник, сказал, на что-то похоже, но по его глазам я понял, что сходство это шапочное.
— Слышь, а ты спой, а? — предложил вокалист, кивая мне на сцену. — У нас перекур, пожрать хотим. А ты повесели публику, чтоб место не пустовало. Сам понимаешь, оплата почасовая, жалко. А так может, и тебе чего накидают... — перевёл он глаза на одиноко возвышающийся перед сценой терминал. — А мы поделимся — не жадные!
Остальные на него шикнули, но он махнул рукой.
— А чего? Если у парня голос есть, и слух — пускай. Если нет — сгоним. Это мы завсегда успеем. Ты как, без обид, если попросим?
Если попросят я буду без обид. Ну, не тот у меня слух и голос, чтобы со сцены петь. Кое-что слышу, чувствую, но это уровень барного караоке, а не сцены, пусть даже и местной, новогаванской. Но предложение польстило.
— Если оригинал есть, давай в прогу загоним, сделаем тебе минус? — улыбнулся басист. — У нас всё с собой!
Я отрицательно покачал головой.
— Спасибо, у меня у самого такая прога есть. Сам написал. Просто там качество такое, что...
Я вызвал главное меню навигатора перед лицом и лихорадочно заработал по нему пальцами с обратной стороны. Действительно, прогу я написал сам, когда было нечего делать после мозговёрта. Суть её в том, что скачанные записи слишком старые, к ним нужен штучный подход, стандартные программы такую только испортят. Там вообще дело очень тонкое, другая кодировка и просто ужасное качество звучания. Настолько, что сейчас, выбрав и отправив на обработку несколько вещей, удивился, как быстро, почти моментально прошёл процесс, несмотря на все современные примочки, которые я прописал автоматически цеплять к каждому треку.
— Как ваша аппаратура называется? — спросил я, включая поиск устройств.
— 'Алые паруса'. Сейчас, подтвержу запрос... — Басист включил свой навигатор с намерением подтвердить моё подключение к их аппаратуре, но этого не потребовалось. Действуя на автомате, я прошёл сквозь защиту, как нож сквозь масло, даже оную не заметив. Лицо басиста вытянулось.
— Ну, нифига себе?! Что это было?
— Прибор один волшебный. Только никому ни слова...
Я улыбнулся, пошёл к сцене, но перед лесенкой вопросительно обернулся.
— Парни, а это...
— Для храбрости? — Ребята заржали. Ударник вытащил из-за колонки и протянул мне початую бутылку. — Держи.
Я подошёл и приложился, как был, с горла. Без закуски, без всего — после пьянки с марсианами острой необходимости закусывать вкус спирта не чувствовал.
— Ого, свой парень! — похлопал по плечу гитарист. — Нам оставь!
Я крякнул, вернул ему бутылку, скривился. Почувствовал себя лучше. Затем обернулся и всё-таки взошёл на сцену.
Сцена была небольшой, метр с лишним в высоту. Да и находилась на боковой аллее Малой Гаваны, среди прогуливающихся туристов. Но я не выступал и на такой, потому всячески давил в себе волнение.
На меня смотрели, несколько зевак, слушавших группу, и я обратился к ним:
— Сеньоры и сеньорины, а сейчас, во время небольшого перерыва, вашему вниманию представляется песня о давно минувшей и всеми забытой гражданской войне. К сожалению, люди не склонны помнить уроки прошлого, потому вынуждены периодически повторять одни и те же ошибки.
Палец нажал на проигрывание, затем смахнул с глаз вихрь визора. Раздалась мелодия, скрипучая, но берущая за душу. Особенно меня в моём состоянии, уводя куда-то вдаль, прочь от земли. Я перестал существовать, остались лишь музыка и текст песни, который я должен был спеть так же, как чувствую, чтобы другие почувствовали то же самое. Пальцы начали медленно подрагивать, я же куда-то проваливаться, становясь генералом, воюющим за свою Родину и готовым отдать за неё всё. Над аллеей Малой Гаваны раздался какой-то знакомый, но чужой скрипучий голос со странным старинным акцентом:
Четвёртые сутки пылают станицы
Горит под ногами донская земля.
Не падайте духом, поручик Голицын.
Корнет Оболенский, седлайте коня...
Я открыл глаза. Дрожь в теле и пальцах прошла, на тело навалились усталость и отупение, какие бывают после излишнего усердствования на тренажёрах. Или после нервной встряски. Но оно того стоило — если вначале песни меня слушало человек пять, да ещё десяток прохожих остановились поглазеть, что там за птица такая вылезла на свет божий, то теперь перед сценой стояло около двух десятков человек, и ещё с пару десятков смотрели, оценивая, не остановиться ли и им.
По телу прошла волна эйфории. Не так это и страшно, как казалось! Да, алкоголь взял на себя ударную волну переживаний, я чувствовал себя расслабленным только благодаря ему... Но может это и к лучшему? Не те у меня слух и голос, чтобы выступать на сцене по трезве. А так, глядишь, и будет что вспомнить?
— Следующая песня... — обратился я к аудитории, а это была именно аудитория. Маленькая, но моя собственная. — ...Так же из далёких давно забытых времён, когда люди только грезили о космосе, не догадываясь, что некоторые их потомки будут жить на других планетах. Знаете что самое интересное? Они тогда, там у себя, ничем не отличались от нас. Те же проблемы, те же задачи, те же заботы и сложности, и те же радости. Как будто нет между нами никаких веков.
Почувствовав, что начинает нести, я спешно включил минус второго трека. Прикрыл глаза, но открыл их не Хуан Шимановский, а вновь некое безымянное существо, живущее в своей песне, в своём мире и пытающееся донести до других свои чувства.
Если я заболею, к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям, не сочтите, что это в бреду:
Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом,
В изголовье поставьте ночную звезду...
— вновь раздалось над Малой Гаваной. И люди, решавшие для себя, слушать ли юного не совсем трезвого слегка фальшивящего выскочку или идти дальше в большинстве начали склоняться к первому варианту и подходить поближе. Другие же, кто просто шёл мимо, завидя толпу, спешил посмотреть, кто это там поёт и ради чего собрались люди. Ведь люди не собираются просто так, и определить причину сбора — святая обязанность каждого уважающего себя человека. А затем уже можно решить, стоит ли останавливаться самому, или плевать на всех и идти дальше...
* * *
— Ну, за дружбу! За начало хорошей и надеюсь крепкой дружбы! — потянул Хан, он же басист, поднимая рюмку. Народ радостно загудел, все принялись дружно чокаться. Выпили. Девки кривились, но водку жрали наравне со всеми. Ну, почти наравне. Теперь я понимал, что 'отдыхать' с марсианами ещё не самое страшное — пьянка с музыкантами ничем не лучше, несмотря на весь их творческий лоск.
Группа эта называлась 'Алые паруса' и носила ярко выраженный национальный характер — пели ребята на русском и для своей аудитории, небольшой, но верной. Играли в основном романтические слезливые вещи, которые пишет Карен, он же основатель группы, он же временный вокалист. Временный, потому, что вокальные данные его лучше моих не на много, на постоянной же основе у них был один парень, но он 'не так давно свалил'. Под 'не так давно' подразумевался срок в полтора года, и всё это время Карен 'временный'.
