славу Энки и тебя, пресветлой.
После того, как подростки один за другим преклонили колени
перед кумиром и попросили поддержки у Нисабы, старший брат,
их учитель, отвел школьников обратно в класс. Учитель, щуплый,
невысокий шумер средних лет, знакомясь со своими учениками и
попутно выясняя достаток их семей, с явной досадой узнал, что
Гаур — сын многодетного горшечника, у которого нет даже
земельного надела. "Уж какие подношения учителям и по-
жертвования школе при достатке горшечника! — думал сей ученый
муж, обремененный четырьмя дочерьми на выданье. — Непонятно,
как его отец заплатит за учебу и сведет концы с концами. Да и
зачем мудрость Нисабы при лепке горшков? — недоумевал он. —
Наверное, этот Мешда невероятно тщеславен. Гордыня суетная
его обуяла и гложет! — и он с неприязнью посмотрел на Гаура. — А
мальчишка-то рыжий, — удивился он, — и, кажется, не очень похож
на шумера! Однако, глаза у него не сонные. Ну да, посмотрим".
Опросив всех, старший брат принес в класс чашу со свежей
глиной для табличек, размял ее и дал каждому ученику потрогать и почувствовать, какая должна быть глина. Жирная, коричневая, глина была тщательно очищена от листьев, травы и камешков и хорошо
вымочена в воде.
— Первое, что нам предстоит, — назидательно сказал старший
брат, — научиться изготовлять таблички из глины и правильно
нарезать тростниковые палочки для письма.
Когда Гаур извлек из чаши и привычно пропустил между
пальцами глиняный ком, учитель сквозь зубы проронил: "Я думаю,
что эту науку сын горшечника освоит раньше всех". Гаур осторожно
положил ком обратно, тщательно обобрал кусочки глины,
прилипшие к руке, и низко опустил голову. Учитель, взяв немного
глины, несколькими точными движениями слепил школьную
табличку — небольшой чечевицеобразный диск.
— Вот такие таблички вы должны научиться делать, и это умение
вам понадобится каждый день, — сказал он и послал Гаура в
канцелярию за двумя горшками глины. Затем он раздал свежую глину, большие керамические плитки-столики, сделал образец для каждого ученика и, со скучающим видом сев за стол, принялся перебирать
принесенные с собой таблички учебных текстов. Ученики положили
на колени гладкие квадратные плитки и, не переговариваясь,
принялись приобретать навык в изготовлении табличек. Гаур
сосредоточенно осмотрел образец и со второго раза воспроизвел
точно такой же. Сделав из выданной глины несколько табличек,
он положил руки на колени и неподвижно сидел без дела, не зная,
чем заняться.
— Сын горшечника, — встал из-за стола учитель, — ты что, устал,
раб божий? Почему ничего не делаешь? Хочешь первым попробовать хлыста?
— О старший брат! О господин! У меня кончилась глина и мне
больше не из чего делать таблички; — виновато произнёс Гаур, вставая и протягивая учителю плитку-столик с табличками на ней. Учитель подошел и придирчиво осмотрел каждую табличку.
— Это — моя табличка? — указал он на одну из них, которая
показалась ему особенно удачной,
— Нет, о господин, вот табличка твоей милости, — и Гаур поднял
крайнюю.
— Ну что же, для начала неплохо, — проворчал старший брат. А
теперь собери все в один ком, разомни и лепи снова, пока не
достигнешь совершенства. И учиться ты должен как все — до
обеда. Я надеюсь, сын горшечника, что у тебя глина больше не
кончится.
В полдень старший брат, объявив обед, приказал Гауру собрать всю глину в горшки и отнести их в канцелярию, а сам вышел из
класса в комнату для учителей. С облегчением распрямившись,
подростки побросали таблички в горшки, сложили на столе в две
стопки плитки и, негромко разговаривая, раскрыли свои сумки.
Соседом Гаура по скамье оказался сын дамкара, его сверстник и
старый приятель, хорошо знавший Нанмара и также все свободное
время пропадавший в порту.
— Вот, друг мой, — сказал он грустно, — и кончились наши
счастливые денечки. Мой старший брат в прошлом году закончил
учиться, а рубцы от хлыста ещё до сих пор не зажили на его спине.
— Неужели так сильно бьют? — Гаур зябко поежился.
— Еще как! Брату моему каждый день доставалось и поэтому
он, когда мог, всегда пропускал занятия. Брат рассказывал, что
наказывают и за неправильно написанный или пропущенный знак,
и за разговоры, и за опоздание, да за все бьют! Да и тебе, Гаур,
сегодня чуть не досталось. Жаль, конечно, что нет с нами Нанмара, он умер таким молодым! Но зато он избавился от мук учения!
Гаур, ничего не ответив, посмотрел на соучеников: был ли
среди них хоть один, кто пришел сюда по собственной воле? Нет,
он не станет пропускать занятий и вытерпит все ради жезла
кормчего. "Но можно ли привыкнуть к побоям? — думал он. —
Наверное, нет. Это — как чеснок, который жуют год за годом, но он
все равно дерет горло". Быстро съев свой обед, две лепешки и пригоршню фиников, и выпив воды, Гаур подошел к столу и взялся за горшки с глиной.
— Выйдем во двор, — позвал он приятеля, — здесь душно. — Тот
кивнул и взял у Гаура один из горшков.
Когда старший брат вошел в класс с вязанкой тростника и
охапкой острых медных ножей, началась вторая половина занятий.
До середины вечерней стражи ученики упражнялись в изго-
товлении палочек для письма, делая срезы по эталону учителя.
После этого класс занялся устным счетом в пределах двенадцати,
решая простые задачи на сложение и вычитание при помощи
пальцев и нескольких ракушек. Учитель, сидя за столом, задавал
вопрос и, выждав немного, вызывал ученика, который вставал и
громко давал ответ. Гаура он не спросил ни разу.
В конце вечерней стражи занятия закончились, и учитель
отпустил всех домой, повелев Гауру подмести класс и вынести
мусор.
После двух дней вводного курса ученики приступили к изучению
письма.
— Глина — благородный материал, — с пафосом сказал учитель,
бросив быстрый взгляд на сына горшечника. — Она хорошо
сохраняет тончайшие линии, нанесенные на нее, — и раздал
ученикам каллиграфически написанные им таблички, образцы
текстов для переписывания. — Посмотрите внимательно. Вот так
или почти так вы, сыны Дома табличек, должны научиться писать
к окончанию школы.
Высушенная на солнце табличка с нанесенными на нее
рельефно выделяющимися таинственными рисунками, была
прекрасна, и Гаур залюбовался ею. "Ведь она что-то говорит,
рассказывает посвященному, понимающему ее язык, — думал он,
бережно держа табличку на ладони и рассматривая рисунки со
всех сторон. — Даст бог, и я когда-нибудь смогу услышать ее
мудрый, волшебный голос". Из состояния благоговейного
созерцания Гаура вывел зов учителя, которому глина в горшке
показалась более сухой, чем требовалось для табличек.
— Эй, сын горшечника, долей быстренько воды в глину, размешай
и сделай ее достаточно влажной, пригодной для письма, а затем
раздай братьям.
Выражение мечтательности на лице Гаура сменилось
настороженностью, и он смиренно принялся за работу. Когда
ученики сделали себе таблички, старший брат подал каждому
длинную, с локоть, белую льняную нить. — Писец, заполняя табличку,
— объяснял учитель, — всегда соблюдает строгий порядок в
размещении записей. О сыны Дома табличек! Внемлите мне,
склоните уши ваши к моим устам, дабы сразу освоить эту простую,
но важную мудрость, — призвал учитель к вниманию. — Возьмите
нить двумя руками за концы и, слегка касаясь таблички, протяните
ее по мягкой глине, разделив поле таблички пополам. Каждую
половину также поделите на две равные части.
Когда начнете писать, — продолжал учитель, — а писать вы будете от правого края к левому, вначале следует заполнить правую
вертикальную полосу, располагая одно слово за другим, потом
полосу левее, и так до самого конца. Сегодня мы освоим письмо и
чтение нескольких начальных знаков. Я вам раздам образцы, и вы
будете их копировать, заполняя табличку, строка за строкой. Когда
вы твердо заучите начальные, простые знаки, мы перейдем к более
сложным, каждый из которых означает целое понятие и даже может
иметь несколько значений. Например, — пояснил учитель, — тень
головы осла означает "осел", тень птицы — "птица". Однако тень
стопы человека означает два понятия: и "стоять", и "идти". А теперь,
братья, помолясь владычице Нисабе, приступайте к письму.
Возьмите в правую руку тростниковую палочку, стиль, и углом ее
среза, вот так, — показал учитель, — надавите на мягкую поверхность
глины.
Изо дня в день, кроме праздников и полнолуний, ученики
копировали и заучивали наизусть начертанные на табличках знаки,
переходя от простых к написанию более сложных и трудных
сочетаний. Постепенно они подошли к освоению слов. Гаур неплохо
рисовал и у него не было забот с каллиграфией. В логике
знакосочетаний он восторгался мудростью Энки: что может быть
естественнее, чем соединение знаков "глаз" и "вода" для
обозначения понятия "плакать", или знаков "небо" и "вода" для
выражения термина "дождь"?
На приготовленной учеником табличке старший брат писал с
широким интервалом между строк учебный текст, который потом
обучаемый построчно здесь же и повторял. Слова и выражения,
связанные общим смыслом, заучивались до самостоятельного
воспроизведения. Ученики писали и зубрили длинные перечни
названий деревьев, животных, птиц, камней и предметов обихода.
Такие перечни наименований, прекрасно выполненные и
обожженные, хранились в святилище. Человек, читая перечень и
называя истинное имя предмета, данное ему Энки, приобретал
власть над самим предметом, подчинял себе его душу и
принуждал служить себе; ибо имя,— всесильное живое слово,
олицетворяющее сущность вещи, являлось важнейшей частью ее
и властвовало над ней. Когда молодые люди произносили вслух имена предметов при их заучивании, они тем самым готовились
храмом к широкой практической деятельности, владычеству над
всеми необходимыми в жизни предметами.
Однажды после обеда учитель, подробно разбирая подго-
товленную им новую табличку, неожиданно обратился к Гауру:
— Сын горшечника, понятно ли тебе то, что я объяснил?
— Все понятно, о господин, — Гаур, видя, что учитель почему-то
его недолюбливает, свято соблюдал школьный распорядок, всегда
держался настороже и внимательно слушал объяснения. Он
действительно разобрался в новом материале и мог ответить на
вопросы учителя.
— Ты говоришь неправду, мальчишка! — взвился старший брат. —
Твои уста говорят "да", в то время как скучное выражение твоего
лица говорит "нет". Почему ты опустил голову при поклоне? Не
слушал, витал в облаках? Тот, кто отказывается слушать ушами,
спиной своей побужден будет слушать!
Выскочив из класса, он тотчас привел надзирателя, человека
огромного роста, угрюмого, равнодушного, много лет исправно
поровшего хлыстом. И Гаур понял, что на этот раз сечь будут его.
Ни на кого не глядя, подросток опустился на колени у края скамьи
и лег на нее животом.
— Сколько? — деловито спросил надзиратель старшего брата.
— Раза четыре хватит, — не раздумывая, ответил тот.
Засвистел хлыст, и четыре розовых рубца, перекрестившие
обнаженную спину Гаура, до конца занятий внушали его товарищам
глубокое почтение к Нисабе. Сделав свое дело, брат, владеющий
хлыстом, вышел из класса, а Гаур, не проронивший ни звука и лишь
вздрагивающий под ударами, поднялся, сел на свое место, и урок
продолжался.
Учитель задал письменное задание, и подростки, сопя от
усердия, принялись рисовать текст на новых табличках. В конце
занятий, после того как старший брат проверил выполненные
работы и несколько учеников прочитали свои таблички вслух, у
двери кабинета директора выстроилась очередь; ибо перед уходом
из школы отец Дома табличек также просматривал домашние
задания, контролируя и учеников, и учителя. Пропуская Гаура
вперед, его сосед по скамье пожаловался:
— Сердце мое холодеет, когда я захожу к директору и низко ему
кланяюсь. Вчера он прочитал мою табличку и сказал, что она выполнена неправильно и никуда не годится! Он сильно рассердился и побил меня палкой. Боюсь, что и сегодня будет то же самое.
Рубцы на спине Гаура заныли, и он возблагодарил богов за
предусмотрительность Аннипада: директор всегда встречал его
приветливо.
— Эй, сын горшечника, — резкий окрик старшего брата,
проходящего мимо очереди в комнату для учителей, заставил Гаура
вздрогнуть. — Я надеюсь, что хлыст не отбил у тебя память, и ты
соберешь в горшок старые таблички с текстами упражнений и
выбросишь их на свалку.
— Да, о господин, — низко поклонился Гаур.
Когда он вернулся домой, отец сидел у горящего очага за
гончарным кругом. Рядом суетилась мать и играли маленькие
сестры.
— Вот, сын мой, — сказал он устало, — готовлю к полнолунию
подарки для учителей твоих. Как дела в школе?
Гаур неопределенно пожал плечами и, взяв с очага лепешку,
присел на корточки у огня.
— За что же тебя, сынок, сегодня наказали? — Мешда, чуть
касаясь, провел шершавой, влажной от глины ладонью по спине
сына. — Ты что, болтал или вставал с места во время урока? Ты
же — мужчина, сын мой, и веди себя, как подобает мужчине. Будь
всегда почтителен с наставниками твоими, трепещи перед ними.
Учитель, увидев страх в твоих глазах, не будет гневаться и полюбит
тебя.
Когда Гаур с обидой поведал отцу обо всех своих непри-
ятностях, Мешда ненадолго задумался, вращая гончарный круг,
потом ласково спросил:
— Ты бы не смог, сынок, прочитать мне твою табличку?
Гаур рассказал отцу о своем письменном задании и четко, без
запинок, громко прочитал табличку. Глаза Мешды потеплели.
— Я думаю, сын мой, что надобно пригласить учителя в дом
наш, угостить и задобрить подарками, и тогда он будет более
милостив к тебе.
Гаур зажег от очага светильник и, войдя в свою комнату на
мужской половине дома, сел у стены и принялся усердно зубрить содержание таблички. Когда Мешда, закончив работу и убрав гончарный круг, как всегда, заглянул перед сном к сыну, Гаур
крепко спал, свесив голову на грудь и притулившись боком к стене,
с табличкой в руке. Отец осторожно разжал его пальцы, выбрал
табличку и положил ее в школьную сумку; затем уложил сына и
погасил светильник.
Прошло несколько недель и настало святое полнолуние. В эту
праздничную пору, выполняя задуманное, Мешда и вошел гостем
в дом учителя Гаура и пригласил его к себе, ибо он, как
