Четыре возраста Нулизы-сан

И я понимаю... Понимаю князя Дандоло. Заменить веру знанием — достаточно сильный соблазн, и к тому же очень простой. Он хотел знать. Знать как можно точнее. А мы не наука, мы — вера, это диаметрально противоположные вещи. Его долг и обязанность были не докапываться — верить.

— Я думаю о другом, — Рицко побарабанила пальцами по краешку стола. — Тюрьма без кнут-вируса туманника не удержит. А ключ к вирусу, как я понимаю, ей сдал Джеймс. Ему же вшивали управление в рамках той программы “Соленый Берег”, еще когда он мальчиком на побегушках был в этом своем ЦРУ... Для квантового канала каменные стены не преграда, тут ваш многовековой опыт несколько устарел.

Откинувшись на стуле, доктор Акаги вынесла решение:

— Придет ко мне — загребетесь отбивать! Если планете нужна я со всеми моими достоинствами и умениями — значит, Пенсакола будет жить.

— Но ущерб!

— Кардинал подсказал способ. Искупление делом. Глубарей утихомирит. Ядра туманников отдаст. Было государство Тумана — потеснятся, будут еще и глубинные. Море всех принимает, оно громадное.

— Но убитые!

— Ваш бог — бог милосердия, вы же сами говорили это еще во времена Перекрестка!

— Так это наш бог. А остальные?

— Остальные, — Рицко улыбнулась, — пока еще способны на милосердие и без божьей помощи.

* * *

— Помощь нужна, курсант?

— Так точно, товарищ полковник.

— А куда направляетесь?

— В Токио, встретить СТ-17.

— Конвой из Сиэтла, вот как? А кто там у вас?

— Человек.

— В конвое — и вдруг человек? Пойдемте-ка к военному коменданту.

Егор хмыкнул: сразу надо было идти, ясно же, чем закончится. Нет, в кассе отстоял, как порядочный. Ну и выстоял: билетов нет и не предвидится.

— О, — сказал комендант, — Ромео!

— И что, уже весь город знает?

Полковник, приведший Егора, закрыл дверь кабинета. Переглянулся с комендантом — и оба захохотали, хлопая ладонями по черным форменным штанам:

— Егор! Мы же тут гарнизон! Да, большой. Но гарнизон! Если офицер начинает в библиотеку ходить, уже завтра девчонкам каталоги с кружевным бельем приносят. Ну как же — ведь не книги читать он туда ходит!

Посерьезнев, комендант перелистал большой журнал на столе. Поднес было руку к трубке, но сразу же и отдернул.

— А не будь мы закрытым городом, ты бы тут не расхаживал в одиночку. Ладно. Я тебя посажу на военный борт. Но ты там веди себя так, будто тебя вообще нет, внял? Командир борта скажет, куда потом и к кому. А назад... Я там позвоню кому надо, и тоже: без вопросов. Ты хоть понимаешь, что мы с тобой уже под статьей? Просто по факту недонесения.

— О чем?

— О твоих несанкционированных контактах с объектом высшей степени секретности. Ты теперь и сам такой объект. И девушка твоя. Или будешь заливать, что увольнительную тебе прямо до Токио выписали?

— Так почему вы это делаете?

Комендант пожал плечами — шеврон военной полиции сморщился и картинка на нем превратилась в смеющийся череп. За что, собственно, комендантских и называли: “клоуны-убийцы”.

— Потому, что так правильно.

За окном проревел выруливающий на взлет “Муромец”. Комендант молча писал записку; нажав кнопку звонка, он дождался хитролицего старшину-дежурного, которому бумагу и вручил:

— Вот этого курсанта посадишь к Березняку, возьми предписание для него. Покормишь у нас, это наш человек. С вопросами не приставать, уе... Уестествлю.

— Да чего там приставать, — равнодушно козырнул старшина, — Ромео мы не узнали, что ли?

Егор вздохнул, тоже козырнул:

— Благодарю вас!

После чего вышел за старшиной вслед: при возрасте в два раза большем ростом тот был пониже самого Егора.

Второй полковник, проводив их глазами, прикрыл дверь еще плотнее и сказал:

— А все таки, Васильич, ты нарушил закон. Это я тебе говорю как начальник особого отдела.

Комендант зевнул:

— Да я всю жизнь мечтал нарушить закон именно вот по такому поводу. А ко мне все больше контрабандисты со спекулянтами ломятся. Да нужных людишек — мажорчиков там всяких, да поемень государеву — по звонку телефонному отправляю. Это раз. Второе — подумай сам, Степаныч. Сегодня вот его девушка с моря вернулась, это праздник. Но будет же и завтра и послезавтра... Вот прикинь, кабы Ромео и Джульетта поженились — это была бы история любви?

Особист заинтересованно поднял брови. Комендант закрыл журнал, убрал его в ящик стола и продолжил:

— Джульетта постареет, Ромео начнет бегать по синьоритам. Он ведь и на саму Джульетту запал исключительно потому, что его та, предыдущая, продинамила. Как ее там? Розалинда? Розамунда? Кто ее помнит? Вот. А так — поставлена точка, и мы имеем великую трагедию, сверкающий образец небесной любви на все времена.

— Времена... — скривился особист, набивая трубку. — Трансгрессировать их в континуум... Вот были три войны двадцатого века. Люди ужаснулись Первой Мировой. Не успели выдохнуть — началась Вторая. Закончили ее — четверть века ожидали термоядерных бомб на голову. Война холодная.

Комендант поднялся, прохромал к окну. С треском распахнул перекошенную от майских ливней раму. Особист встал рядом, защелкал зажигалкой, раскуривая трубку.

— У тебя чего, зажигалка настоящая?

— Подарок. Я в составе украинского контингента вместе с американцами воевал в Ираке... Там подарили настоящую Zippo. Да... Ирак... Желтые Воды... Троянская война... — особист плюнул длинно, и до конца трубки старики молчали.

— Кончилось и это, пережили. Как-то пережгли столько безнадежности и отчаяния. И тут, в пределах одного поколения — Ангелы, Туман, Глубинные. Как двадцатый век, только быстро. Как домашнее задание после урока — тезисно. И вот мы вроде как живые, а бывает, ударюсь головой о что-нибудь, и жду, что трещины по мне пойдут. Не то, чтобы мне наплевать. А — откричался. Отплакал.

Выколотив трубку, особист опять сплюнул за окно и затянул перекошенную створку обратно. Переждав грохот взлетающего звена “тридцать первых”, комендант сказал:

— Да, но для них ведь это все в первый раз! Все новенькое, аж блестит!

Особист глядел в потолок:

— Вот, казалось бы: все сделали за него. Экзоскелет придумали вообще задолго до всей этой истории. Базу организовали, особый взвод набрали. Он только единственное сделал — не испугался, девушку из рук не выпустил.

— И выиграл место на линии огня. Первый в очереди за пулей. Ну вот нахрена? И неужели они тоже будут потом ругаться? Не хочется верить.

Особист махнул рукой:

— Ругаться-мириться, главное — чтобы равнодушия не было. Ты, кстати, позвони. А то закрутишься и забудешь.

— И то правда, ему же еще добираться до самой бухты...

* * *

Бухта, куда направился Егор, величиной может сравниться с морем наподобие Аральского или Тирренского. Пятьдесят морских миль вглубь Японии, да вширь полстолько. Морем Эдо бухта поначалу и называлась. Семья Эдо населяла три берега моря, и была это могучая семья, и сжимала пальцы на горле Японии несколько столетий.

Гайдзины знают эту семью под именем Токугава, а их родовое море под именем Токийского Залива. Ну, и город по берегам бухты — понятно, в честь кого. Громадное было поселение, всего-то в пять раз малолюднее, чем вся Егорова страна. А если, к примеру, все города, где папа Егора по работе вынужден был жить, поставить на водное зеркало Токийского Залива — то еще и Лихтенштейну с Андоррой места останется.

Но только люди по берегам залива давно уже не селятся. Цунами Второго Удара превратило красивый город в мертвые руины. Что успели расчистить, отдали под полигоны. Это здесь Икари Синдзи отрывал хвост “Джаггернауту” и едва не оттяпал язык Вилсону из АКП. Это здесь испытывали волновые торпеды и снаряды-осыпатели взвеси. Это отсюда вышла в легендарный поход I-401 — по крайней мере, так говорит сериал “В гостях у сказки”. А кино никогда не лжет, это всем известно, и спорить здесь не о чем.

Токийский Залив — огромное водное пространство, вход в которое сравнительно несложно защитить от Глубинных. Идеальное поле для тренировок тех же канмусу. Неудивительно, что Токийская Школа расположена именно здесь, и что школоносец “Летящий Феникс” возвращается именно в Токийский Залив.

Издалека боевые корабли выглядят неожиданно маленькими. Тяжелые корабли — крейсера, линкоры — как серые утюжки, сложенные из двух треугольников. Точь-в-точь такой силуэт имеют бумажные кораблики. Средний треугольник, вершиной к небу, при ближайшем рассмотрении оказывается нагромождением надстроек, труб, мачт, крыльев и мостиков. Нижний треугольник — вершина его не видна, скрывается в волнах — топорщится уже двумя углами. Повыше — полубак, всходить на океанскую волну. Пониже — полуют, иногда с торчащей вилкой кормовой башни.

Легкие же крейсера с эсминцами — вовсе на далекой воде черточки.

Нет, конечно, в бинокль с хорошей, довоенной оптикой все смотрится как должно: весомо, грозно, внушительно. Да откуда взять бинокль? Волнуются люди, переминаются на особо выделенном балконе для встречающих. Утром конвой прошел мыс Цуруги — мыс Меча, названный так в те времена, когда японские мечи еще были прямыми. Вот уже полдень скоро, и корабли все ближе, и контуры все зримей; и под небом синим, высоченным, отшлифованным по случаю праздника градобойными ракетами, разматываются пушистые следы за крыльями валькирий. Идет конвой: здоровенный грузовоз-ролкер “Фьярдваген”, ради которого все и затевалось; потом линкор “Нагато”, следом крейсера авангарда, флангового охранения и замыкающей гребенки; и эсминцы — все сплошь корабли Тумана. А потом внимание встречающих захватывает белый треугольный вымпел — метров двести, не меньше! — несомый над волнами северным ветром; за тем вымпелом почти не видно и самого школоносца.

Оркестр левее и ниже балкона берет первые ноты — почти неслышно за шорохом ветра, за плеском волн, разбегающихся от больших кораблей конвоя. Подымается густой, тяжелый запах прибрежья: соль, тина, копоть, мокрое дерево. И над всем этим ближе и ближе треугольник белого шелка, исчерканый пометками. Корона за голову повелительницы северной стаи. Меч за голову хранительницы. Бычья голова за демона-”они”. Увесистые ромбы за головы Старших особей. Треугольнички за Младших. Разбитое кольцо за снятие осады с Перл-Харбора. И шестнадцать священных цветов-хризантем: спасенные ядра Тумана. Всю ночь техники школоносца наносили пометки на походный вымпел. Они тоже в строю на широкой палубе, красноглазые и счастливые: победу в самом деле ничего не заменит!

Кроме победных отметок, видных с берега, по всей длине вымпела рассыпаны цифры помельче, видные только выстроенным на палубе девяткам. Семь-два, золото. Три-ноль-ноль, черная. Один-девять — красная... Вьется вымпел, и номера закрывает складками — только ведь на палубе и без циферок все обо всех помнят. “Нет у нас, государь, сорока бояр коломенских, двадцати бояр белозерских, тридцати панов литовских”...

Работы на пирсе понемногу прекращаются; конвой снижает скорость. Весь портовый люд начинает сползаться к низким заграждениям. До швартовки, судя по большому циферблату, еще добрый час. Как его вытерпеть в ожидании? Какими словами высказать? Для таких-то минут музыка и придумана. Ударяет оркестр в полную силу гимн Токийской Школы, и поднимается звук над балконом с переминающимися людьми, раскатывается над причалами — в полном согласии все замолкают. Кто на корабли смотрит, кто на бьющую в бетон волну от них, кто на тот самый большой циферблат... Не вытерпев неподвижности, Егор спускается с балкона. Курсанта в парадной форме оцепление пропускает без единого вопроса. Парень идет по пустеющему пирсу, огибает ящики, канаты, баллоны — к пестрому ряду мелочного рынка, откуда продавцы тоже понемногу стягиваются встречать. На беспризорных прилавках пирожки, заколки — вот уж самое необходимое в плавании! — журналы, шоколадные батончики, туалетная бумага, расчески, авторучки. Грустные плюшевые зайцы — в жопу такие амулеты, только тоску нагоняют, особенно под “Уми Юкаба”... И внезапно, взрывом красок — на столике букеты и вокруг столика букеты!

— Да откуда здесь-то грузин с цветами?!

* * *

— Из самого института НЕРВ, Токио-три, — пожилой кавказец не обиделся на восклицание. — У меня цветы секретные: синие розы видишь? Эффект Черенкова, да! И сам я такой секретный...

Музыка тут не оглушала, так что все слова Егор прекрасно расслышал. Цветочник посмотрел на шеврон Егора, подмигнул:

— Канешно, нэ такой секретный, как ты. Ядерный физик я. Работаю в НЕРВ. Вон там... — сухая темная ладонь указала на юг, за спину:

— Гора Хаконе, а дальше — Фудзи. Где-то рядом. Секретно. Сам понимаешь.

Егор улыбнулся. Грузин поправил кепку — точно можно было посадить на нее вертолет, все как в кино! И продолжил:

— Но только с приборами — ни поговорить, ни выпить. Вот, завел на балконе гидропонику, сюда цветы привожу. Тут хотя бы люди... Тебе что лучше?

— Розовые... — подумав, Егор указал букет:

— Эти. Пускай будет в цвет волос.

— В цвет волос? Э, так я ролик видел, да! Это круче Рика Хонды! У нее просто танец и все, а твоя девушка — это... Это... Это как восход на Ушба! Нет, круче! Как закат! Вот! Но цветы...

Грузин решительно заслонил собой прилавок и сказал совершенно без акцента:

— Не покупай, пока не увидишь конвой.

Пока борта не нависли стеной.

Пока не упали сходни — жди.

И только рука в руке — приходи.

Не то, чтобы Егору сильно понравились рифмы, но уж больно важным сделался носитель кепки-аэродрома, и совсем без подначки посмотрели его разбойничьи глаза. Так что парень даже отошел от прилавка на несколько шагов. Переждав литавры, сухощавый кавказец добавил:

— Придешь — вас точно без очереди пропустят.

Видя, что Егор обижаться и убегать не спешит, объяснил:

— Серьезно, парень. Это очень, очень старая традиция. Нельзя заранее, совсем нельзя. Моя семья давно торгует цветами, у нас все приметы верные. Вот слушай, анекдот расскажу, да? Вот представь, НАТО завоевало Советский Союз...

Егор хотел засмеяться: это через воду, что ли? И глубинные на это все просто смотрели? Но передумал, не желая прерывать потешно надувшегося рассказчика, который снова заговорил преувеличенно по-кавказски:

— И самый главный их генерал спрашивает: пач-чиму в самый сэрдца Сибирь до сих пор красный флаг? А ему докладывают: в Новасибирске грузинский мафия не отдавает цветочный рынок!

Егор улыбнулся: не так анекдоту, как всему происходящему. Да и что не улыбаться: он-то свою девушку дождался!

— А вы помните Советский Союз? Как вы думаете, его надо было сохранить?

— Нет, я тогда был как ты. Кто бы подростка спрашивать стал! И вообще, у нас в Кутаиси референдума даже не было.

— А сейчас вы уже седой. Как думаете?

Заняв места напротив определенных причалов, корабли сделали поворот “все вдруг” и осторожно двинулись на швартовку. Продавец переложил с места на место красный и синий букеты, поглядел зачем-то на солнце. Промокнул глаза уголком снежно-белого платочка.