— Разреши мне стать твоим мужем... — его спокойный голос заставил Милиану поднять отяжелевшие веки.
— Что? — сипло, едва слышно выдавила она.
— Разреши...
Она даже перестала дышать и посмотрела на него с паникой. В черных зрачках разрастался страх. Капли воды, выступавшие сквозь одежду стали крупнее и тяжелее, они стекали по телу, оставляя причудливые дорожки.
— Я... — она смолкла. Горло сжалось, в груди полыхало.
Первый раз в жизни Повитуха боялась дэйна. Нет. Боялась Волорана. Точнее того, что он ей предлагал. Голос не слушался, поэтому Мили только слабо кивнула. Это было именно то разрешение, которого ждал мужчина. Не отрывая жесткой ладони от груди магессы, он склонился к ее лицу.
Твердые губы мягко коснулись ее пересохших, потрескавшихся. Девушка понимала — для дэйна происходящее лишено трепета, это всего лишь... прикосновение. Без чувств, без ласки, без желания, без любви. И от осознания этого чувство страха лишь росло и крепло.
Губы, которые всегда казались ей холодными и жесткими, на деле оказались теплыми и удивительно нежными. Он касался ее мягко, осторожно, а взгляд серых глаз при этом был устремлен в ее испуганные, широко распахнувшиеся от ужаса.
Легкий вздох и поцелуй становится глубже. Дыхание перехватывает оттого, что его сила подавляет, приглушает ее дар, скрепляя связь между двумя нареченными. Темная магия отступала под натиском светлой силы дэйна.
Не было взрыва восторга, не было страсти или равнодушия. Мили ощущала твердую, непоколебимую... нежность. Волоран целовал ее так, словно боялся причинить боль. Поцелуй длился и длился. Осторожный, приносящий облегчение.
В какой-то миг Милиана просто закрыла глаза и отдалась этой утешительной ласке. И в тот миг все изменилось. Вместо равнодушного палача ее губ касался любимый и любящий человек. Она забыла о том, кто он, о том, как он к ней относится и, очарованная самообманом, подалась навстречу этим желанным нежным губам. Вдох — и мужчина замер. Выдох — и поцелуй стал глубже. И мир кружился, кружился, кружился, а сердце вспыхивало, но не от боли, а от жгучего счастья.
Он здесь. Он рядом. Он ее любит.
Пусть самообман, пусть! Она умирает. И хочет уйти во тьму, обманувшись иллюзией счастья. Вдох — последняя боль тает, вытесняемая надеждой. Выдох — тонкая рука зарывается в густые волосы, вынуждая мужчину склоняться, чтобы быть еще ближе.
— Зачем я здесь? — ледяной голос Грехобора вырвал умирающую из сладкого забытья, нарушил очарование лжи.
Милиана с ужасом смотрела в невозмутимое лицо дэйна, освобождающегося из ее объятий. Он... она... они...
Взгляд упал на кольцо, возникшее в его ладони. Теперь он может надеть его на палец, может дотронуться до нее, заявить на нее свои права... всего один поцелуй и он стал ее мужем. Почти стал...
— Йен, она умирает, — словно бы ничего особенного между ними не произошло, спокойно сказал палач магов. — Нужна помощь.
— Ты ее не убил? — Грехобор подошел ближе, и опустился перед Повитухой на колени.
Впервые за долгое время она видела обоих братьев так близко, и осознание этого заставило ее всхлипнуть.
— Нет.
— Почему?
Волоран пожал плечами:
— Ты бы расстроился. А мне надоело тебя успокаивать.
Маг выглядел растерянным. Глядя на прикрытую рану девушки, он осторожно положил ладонь поверх руки дэйна.
— Я не помню, как это делать... — негромко сказал Йен.
— Тогда просто попрощайся, — дэйн рывком выдернул руку и отошел прочь, оставляя брата и магессу наедине.
Он никогда и никому не признался бы, что желает для Мили спасения. Ведь если она умрет, все... изменится. А он не был уверен, что знает, как себя вести в этом случае.
Волоран не просто так потребовал от Глена позвать брата. Благородным порывом — дать Повитухе попрощаться с тем, кого она так боготворила — тут и не пахло. Все было намного проще. Когда-то давно Грехобор должен был стать Знахарем. Когда-то давно он умел лечить. И лечил все — любые хвори. И заживить подобную рану для него не составило бы труда. Когда-то.
Сейчас маг вполне мог оказаться бесполезным, мог утратить свой дар за годы скитаний и лишений. И дэйн этого боялся. Но все же... если Йен сможет вылечить Мили, сможет вернуть хотя бы частицу своих настоящих возможностей, его жизнь и судьба станут иными. Он вновь получит шанс помогать людям, употреблять свой темный дар во благо. Он перестанет страдать и терзаться, сможет жить без боли и скитаний. Да, будь у него выбор, сумей он вспомнить — все изменится. И в этот раз, дэйн был уверен, брат поступит верно. Если же нет... что ж, как бы то ни было — это единственный шанс для обоих начать жить. Жить, а не существовать, превозмогая невозможное.
Утратив поддержку дэйна, Повитуха быстро теряла силы. Неосознанно она протянула руку к Волорану и попыталась позвать его по имени, но губы не слушались. Бисеринки воды снова выступили по телу. Йен, осторожно повернул лицо умирающей к себе и шепотом произнес:
— Он не может сейчас тебе помочь, Милиана. Его сила не даст мне тебя вылечить.
— Йен... скажи... — острая боль заставила тонкое тело выгнуться, но Повитуха должна была договорить до конца: — у меня... есть... надежда... крохотная надежда... есть?..
В ее голосе звучало столько боли и мольбы, что лицо мужчины дрогнуло:
— Закрой глаза, — приказал он и глубоко вздохнул, отнимая ладонь от безобразной раны.
На кончиках пальцев засеребрился иней.
Милиана подчинилась.
В груди воцарился мертвенный холод. Обжигающий, перехватывающий дыхание, но не пугающий, а приносящий покой. Магесса не знала — хорошо это, или плохо, не видела ни застывшего лица Грехобора, ни подавшегося вперед Шахнала, не заметила как, скользнул по ее лицу непроницаемым взглядом и отвернулся Волоран. Все, что имело сейчас значение — успокаивающий холод. Утешительная стужа.
Повитухе казалось, будто она летит. Или плывет. Она уже не понимала. Хотелось открыть глаза и посмотреть, что же такое с ней происходит, но веки налились тяжестью и уши заложило. Зато перед мысленным взором мелькали видения прошлого, наполненные радостью, болью, печалью. Все самые дорогие ее сердцу воспоминания.
Это смерть?
Она не знала, и было все равно.
Покой.
Если эта прохлада, дарящая мир ее душе, и есть смерть, то она с радостью примет ее.
Возможно, через несколько мгновений на нее обрушится клинок палача, потому что Йен не справился, потому что она... сошла с ума. Милиана позволила дэйну поцеловать ее. Ему — равнодушному, ее — живую. Осознавая, как низко она пала после этого в его глазах, Повитуха едва смогла сдержать рыдания.
На пороге смерти нет смысла себе врать. Она, столько времени прожившая с Грехобором, цеплявшаяся за него... так отозвалась на поцелуй. И неважно, что именно было причиной этого поцелуя. Он этого не узнает. Никогда... только себе она могла признаться. Сейчас. Они так похожи... они такие разные. Зачем она так поступила? Зачем? Как ни обманывай себя, представляя, что тебя целует другой, все равно понимаешь — это ложь. И то, что случилось между ней и дэйном — тому подтверждение. Лишь бледное подобие...
Эти мысли промелькнули и исчезли, оставляя лишь смутное сожаление. Думать становилось все труднее. Хотелось перестать... быть.
"Я не хочу чувствовать. Я не должен чувствовать. Но по твоей вине я испытываю все то, что мне совершенно не нужно".
Вот, что сказал Милиане Волоран перед тем, как отправить Глена за Грехобором. И сейчас воспоминания об этих словах заставили тело магессы вспыхнуть огненной болью.
Кто? Кто еще заставит его чувствовать? Все сомнения, все попытки отринуть жизнь и страдания, разлетелись, как палые листья под порывом ветра. Он насмехался. Но дэйны лишены иронии. Он не всерьез. Но дэйны всегда серьезны. Он никогда не стремился чувствовать. Но он любил брата. В памяти всплыли те слова, что он сказал после приговора Грехобора. Тогда ей, переполненной болью, граничащей с безумием, они показались насмешкой. "Теперь я могу доверить тебе свою жизнь... но вряд ли рискну доверить сердце".
Сердце... У него нет сердца! Бесчувственный насмешник... Она отказалась от Йена, взяв кольцо у старшего брата. Она заставляла Волорана чувствовать. Волноваться за брата, радоваться за него, переживать. Она поднимала на поверхность через толщу отчуждения те немногие эмоции, что умел испытывать дэйн. И поэтому вынуждала его чувствовать все то, чего он не хотел, не доложен был чувствовать.
Никто никогда не нуждался в Мили. Люди? Они призывали Повитуху, но, едва она выполняла свой долг, ей указывали на дверь. Йен? Нет. Он мог быть рядом, но все же находился где-то далеко. Всегда далеко. Дэйн? Смешно.
Однако никогда, никогда прежде магесса не ощущала себя причастной к чему-то, к кому-то... И пускай, ее жалкая жизнь нужна была лишь для того, чтобы равнодушный палач не терял связи с тем человеческим, что в нем еще оставалось, пускай!
"По твоей вине я испытываю все то, что мне совершенно не нужно".
Горечь его слов породила в Повитухе острое желание жить. Жить! Ради того...
Глаза распахнулись сами собой, изо рта вырвалось облачко пара. Магия в ней бесновалась и рвалась прочь, разъяренная от того, что ее обманули. Грехобор, все еще стоявший перед девушкой на коленях, пошатнулся и оторвал ледяную ладонь от заиндевевшей одежды. Милиана поморщилась. Больно. Болела рана, к горлу подкатывала тошнота, темный дар бился и ревел в груди. А еще холодно. Ей было холодно. Зубы стучали.
Борясь с дурнотой, несчастная отвернулась... и уткнулась носом в грудь дэйна.
— Ты закончил? — спросил Волоран брата.
Тот сел на мостовую, наблюдая, как палач прижимает к себе магессу, усмиряя ее разбушевавшуюся силу. Девушка повернула голову, встретилась взглядом с Йеном, и в глазах застыла немая мольба.
— Да, — прошептал Грехобор, отвечая на оба вопроса сразу.
Повитуха прикусила губу, испытывая почти нечеловеческое счастье. Она жива. И Грехобор сказал "да". Остальное не имеет значения.
Никогда не разговаривайте с незнакомцами
Василиса присела на скамью и перевела дыхание. Харчевня сегодня, ну просто ломилась от посетителей. Это был какой-то тихий ужас. Складывалось впечатление, будто в этот день посетить "Кабаний пятак" вознамерилась вся Аринтма. Мало того, вся Аринтма при этом решила заказать себе трапезу не менее чем из трех блюд.
Не сказать, что Василиса этому досадовала, но закрутилась она буквально в штопор. И, хотя Багой, стеная, ругаясь, бурча, бухтя и жалуясь, притащил на кухню парнишку лет тринадцати для помощи, все равно к концу дня стряпуха валилась с ног. Она устала, забегалась, взмокла, да к тому же третьи сутки жила, как незамужняя. Грехобор все не возвращался. Это расстраивало девушку, которая скучала по своему избраннику и переживала о том, как бы тот со своим неизменным "везением" не вляпался в какую-нибудь неприятность, до которых был великий мастер.
А началось все с того, что два дня назад, в комнате кухарки возник прозрачный, но очень обеспокоенный Глен и сбивчиво поведал о трагедии, случившейся на окраине города. Василиса, которая по жизни снималась с ручника очень неторопливо, даже не занервничала. Она растерянно проводила Грехобора, а тот совершенно обыденно, словно имел многолетний опыт подобных прощаний, чмокнул ее в щеку, сказав: "Я скоро вернусь..."
Не-е-ет. Васька не переживала. Она проводила благоверного и отправилась на кухню. К тому же буквально через час там вновь материализовался Глен. Пряча взгляд и путаясь в словах, дух с горем пополам объяснил девушке, что-де Повитуха была при смерти, Грехобор ее спас, и сейчас они в каком-то Цетире что-то решают.
Все просто и понятно, настораживало только одно — призрак при разговоре упорно смотрел или под ноги, как нашкодивший двоечник или в потолок, как набедокуривший дошкольник, а еще он безостановочно извинялся, из-за чего обретал сходство с жалким холуем. В общем, все это только взвинтило Ваське нервы.
Да и разговор по душам с колдуном ничего хорошего не принес. Припертый к стенке, Глен признался, что во сне не единожды вселялся в тело Василисы без ее на то разрешения. Представив, как какой-то сомнительный мужик, расхаживает, облачившись в ее роскошные формы, Лиска обозлилась. Однако призрак, почуяв, что своим признанием ничего хорошего не добьется, вытащил припасенный в рукаве козырь и поведал стряпухе о том, какой печальной участи помог ей избежать в заброшенной лесной землянке.
— Если бы я тебя не оттолкнул, ты бы приняла силу Шильды и стала колдуньей. Считай — умерла, — говорил он, пятясь от разъяренной собеседницы. — Колдуны все забывают, стоит проклятому дару войти в них. А сила, живущая в них, стремится уничтожить все то, что когда-то делало человека человеком.
— Подожди, но...
— Нет уж, это ты подожди, — Глен нахмурился, и скрестил руки на груди. — Ты вот гневаешься, что я твое тело занимал. Так если бы не занимал — не спас бы Зарию.
Василиса помолчала, а потом кивнула, признавая правоту колдуна. И, не в силах скрыть любопытство, спросила:
— А почему колдуны все забывают?
— Из-за дара, — хмуро ответил мужчина. — Чем сильнее маг, тем страшнее и яростнее его дар. Человек не то что воспротивиться, вздохнуть не сможет без боли, особенно если сила в него без согласия перешла.
— А ты соглашался?
— Нет. Но мне повезло. Я сиротой был. Один. Никого убивать не пришлось. А вот другим...
В этот момент на кухню зашла Зария. И Глен тот час резко отвернулся и исчез. Чернушка так и застыла, увидев колдуна, а потом поджала губы и снова вышла в зал. Молча. И молчала после этого все оставшиеся дни.
Может быть, именно потому, что призрак и наследница лантей вели себя тоскливо и молчаливо, а может потому, что сама Лиска, наконец-то, снялась с ручника, к вечеру ее начало потряхивать от нехорошего предчувствия.
Ночь она провела, ворочаясь с боку на бок, утро, громыхая кастрюлями и сердясь на весь свет, день прошел в предвкушении того, как самая огромная сковорода вступит в контакт с головой Йена, едва тот вернется, вечер был посвящен тоске, ночь — тревоге, а нынешнее утро, прямо скажем, откровенной панике. Одним словом, наплыв посетителей помогал стряпухе справиться если не с одиночеством, то уж с тоской и желанием наделать глупостей — точно.
Таким образом, к обеду второго дня Василиса была готова сделать все, что угодно, но хоть как-то, развеять похоронную атмосферу, воцарившуюся в душе и на вверенной ей кухне. Хотелось поговорить с Зарией, но та столь упрямо, столь агрессивно молчала, отгородившись от всего мира невидимой стеной отчуждения, что Василиса поняла — ей эту стену не пробить.
Потому удрученная безрадостными мыслями она варила, жарила, парила и старалась не думать о том, что ее короткая семейная жизнь, похоже, обещает закончиться внезапно и трагично, потому что едва только Йен появится на пороге, его ждет смерть. Лютая и страшная. Он будет либо убит сковородой, либо задушен в объятиях, либо утоплен в слезах. Со способом убийства Васька еще не определилась, но пока склонялась к первому.
