Рассвет в ночи

Она провела ладонью по шершавой бумаге и прочитала все, что было на этой странице, но больше никаких упоминаний об этом событии не обнаружилось, и Она медленно отложила газету, продолжая смотреть в пустоту. Казалось, в Ней оживает прошлое, прорастает, пускает корни, как этот старый сад, зацветает и распускается фиалками...

Небо все темнело и темнело, и каким-то шестым чувством Она поняла, что сейчас будет... Почувствовала, затрепетала. И распахнулись серые, как это небо, глаза, просветлело лицо, скользнули по плечам локоны длинных волос. Лорка был распахнут на середине книги, и Она улыбнулась, ловя такие знакомые строчки:

─ Мой поцелуй был гранатом,

отверстым и темным,

твой рот был бумажной

розой.

А дальше — снежное поле.

Гром пророкотал в первый раз, тучи тяжелыми горстями собирались на небе, деревья озабоченно перешептывались, и первые люди испуганно пошли быстрее домой. Она улыбнулась, водя пальцами по желтеющим страницам, не обращая внимания на то, что небо все больше темнеет, и темнеет, и темнеет... Вот упали первые капли, и буквы на странице разъехались, сморщились, искривились, расплавились... Но Ей не нужны были буквы — Она знала этот стих наизусть. Как и много других, как все остальные. Но этот — особенно.

─ Мои руки были железом

на двух наковальнях.

Тело твое — колокольным

закатом.

А дальше — снежное поле.

И тут вспыхнула молния. Грозно, яростно, угрожая и предостерегая. Вслед за ней грянул гром, раскаты которого, как воинственные кони, пронеслись по небу, спускаясь по танцующим в порывах ветра деревьям на землю. Она запрокинула голову, встречая долгожданную грозу радостным смехом. По щекам, подбородку и лбу потекли холодные колючие капли, которые мгновенно слизывал ветер, ревнуя их к бледной как алебастр коже. Следом за Ее лицом последовали протянутые к небу раскрытые ладони. Она улыбалась, серые глаза сверкали, но не было в Ней беспомощного и ликующего восторга. О, нет! Она сама была грозой. Яркой, никому не принадлежащей, свободной и полыхнувшей, как яростное пламя. А губы, заалевшие от ударов дождя, продолжали захлебываясь шептать:

─ На черепе лунно,

дырявом и синем,

мои "люблю" превратились

в соленые сталактиты.

А дальше — снежное поле.

И тут, стоило Ей закрыть глаза, что-то произошло. Ударил в лицо такой знакомый аромат, плечо обожгло теплом. Сердце пропустило удар. Второй. Ладони медленно опустились на открытую книжку, сжимая хрупкие страницы с тихим шелестом. Ясные серые глаза распахнулись, черные локоны змейками сползли по плечам, и губы зачарованно приоткрылись, не в силах сделать вдох, не то что промолвить что-нибудь. И голос у него совсем такой же. Как будто и не было этих дней, недель... Нет! Не такой же — мягче, ровнее, бархатнее:

─ Под таким ливнем ты в один миг до нитки вымокнешь!

Темные, как сама ночь, но не как траурный шелк, уже нет... Как теплый полумрак, глаза Константина смотрели в самую Её душу. И Она даже не заметила, как губы Ее сложились в улыбку, и мелодичный, хоть и чуть хрипловатый Ее голос ответил ему:

─ Так что же вы, сэр, не пригласите даму под свой зонтик?

─ Боюсь... Боюсь, я не ношу с собою зонт.

─ Вы же простудитесь. Давайте...

─ Давай пойдем домой.

Серый взгляд скрестился с темным, и сердце упало. Опять. Снова. Так... живо. О, дышать и не надышатся!

─ Заплесневели мечты

беспечного детства,

и просверлила луну

моя крученая боль.

А дальше — снежное поле.

А парк следил за двумя бегущими людьми, и ласково гудел, подталкивая их, и радуясь, а впрочем... Парк видел много людей — так много, что и памяти не хватит. Он видел их страдания, их нежность, их страсть, их страх, их робость... Но эту пару он сохранит в особых летописях. Маленькую сероглазую Мышку и жесткого черноглазого хищника. Тех, кто жил. И тех, кто любил. По-настоящему.

Конечно, вздумайся парку рассказать кому-нибудь об этом — никто бы не поверил. Ну... разве что черная кошка, которая аккуратной статуэткой сидела сейчас на мягком диване, слушая песни дождя и наблюдая за двумя такими разными людьми, ее хозяевами, ставшими единым целым... Наконец-то ставшими единым целым.

Я боюсь потерять это светлое чудо,

что в глазах твоих влажных застыло в молчанье,

я боюсь этой ночи, в которой не буду

прикасаться лицом к твоей розе дыханья.

Я боюсь, что ветвей моих мертвая груда

устилать этот берег таинственный станет;

я носить не хочу за собою повсюду

те плоды, где укроются черви страданья.

Если клад мой заветный взяла ты с собою,

если ты моя боль, что пощады не просит,

если даже совсем ничего я не стою, —

пусть последний мой колос утрата не скосит

и пусть будет поток твой усыпан листвою,

что роняет моя уходящая осень.

18 июня — 26 июля 2009 года