Девушка и Змей

— Понимаю...

— Для снижения уровня есть особые зелья и бытовые средства. Например, крепкий алкоголь или табак.

— И кофей?

— Нет, кофей, к сожалению, таким образом не действует. В качестве других способов понизить повседневный уровень чар еще советуют прогулки на свежем воздухе. И "не волноваться". Чего, кажется, невозможно достичь.

— А можно мне еще спросить?

— Да, конечно.

— То, что Вы видите, — это как? Как на лучевой бочке?

— Нет, скорее, как хирург на операции. Или как патологоанатом. Не контуры, а весь измененный орган или ткань. Не затемнение или разрежение, а все изъяны и дефекты. Не черно-белым, а в цвете.

— Всегда, на кого ни посмотрите?

— Нет, если захочу и если смогу сосредоточиться.

Тагайчи задумывается на какое-то время. Потом говорит:

— Вы могли бы сказать всё и раньше... Для меня это ничего не меняет.

Тагайчи — верный человек. Уж если привелось полюбить вот этакого — значит, будет с ним, что бы ни случилось. Подумаешь, оборотень... Беда не из редких, со всяким может статься.

Ни ужаса, ни отвращения, ни жалости. Растерянность? Да, конечно. Иного трудно было бы ожидать.

Нет смысла угадывать, какие выводы она сделает из услышанного. Придет время, ты сам всё узнаешь.

К утру время не пришло. Днем тринадцатого числа тоже. И вечером. И четырнадцатого. И следующим утром.

В три часа пополудни пятнадцатого числа Тагайчи — на крыльце дома 11 по улице Коинской. Беседа с мастершей Малуви на этот раз занимает час и десять минут, включая чай и плюшки. В четыре двадцать ты отворяешь дверь своей квартиры. Смотришь, как Гайчи поднимается по лестнице.

Неведомо который час. За шторами темно, но зимою темнеет рано..

— Я не должен был с тобой так...

— Как?

— Как с портовой девкой. Прости.

По крайней мере, ты вел себя, как человек. Как обычный человек, если ты хоть отчасти представляешь себе повадки сей породы существ. Какие уж там восточные любовные изыски... Грубо и просто, не отвлекаясь на подробности.

— Ничего, мастер. Наверное, каждой женщине нужно иногда почувствовать себя "портовой девкой".

На изголовье, там же, где твои наручные часы, лежит теперь серебряная монетка на шнурке. Изображение коронной ланги времен Второго Объединения. На одной стороне каштановый лист, на другой узор из дибульских букв, герб Королевства. Такие продают сейчас всюду в Ларбаре, для гостей Приморской столицы. Эта, гайчина денежка не простая: буквы при нажатии слегка вдавливаются. И тогда на все ближайшие караульные службы Охранного отделения идет тревожный сигнал. "Первому, кто услышит: срочно требуется помощь кудесника". Гостинец Гайчи от мастерши Малуви.

О беседе в доме напротив тебе рассказано не было. Ты знаешь только то, что подслушал Змей и счел надобным сообщить тебе.

— Когда Тагайчи уходила, она сказала так: "Я не должна Вас благодарить". Как по-твоему, что сие значило?

— "Я знаю, Вы делаете то, что делаете, не для меня, а ради него. Потому что Вы, мастерша, его любили. И еще любите, может быть."

— Женщина всегда поймет другую женщину, так?

— Мастер! А это правда, что Исполина просили задержать в лечебнице господина Маррбери, пока "высокие гости" из города не разъедутся?

— Излишняя предосторожность. Полусотнику и так следует пробыть в больнице до полного выздоровления. Повторные ранения, как ты знаешь, заживают гораздо медленнее.

— Да, он же только на Старца от нас выписался... А как ты думаешь, хорошо будет смотреться сине-лиловое с "серебристыми льдинками"?

— О чем это ты?

— Мы с мастершей Алилой для ее дочки выбрали такую ткань на платье. Минору на Рогатого уже в Университет пойдет, так надо — в новом наряде.

— Минору, дочка мастерши Магго?

— Да, она на Естественное в этом году поступила.

— Молодец.

— Главное, что не на певицу пошла учиться. А то были такие опасения. Она хорошо поет. Особенно вместе с Чабиром.

— Так, стало быть, вы выбирали ткань как раз вечером того дня, когда случился переполох с Маррбери? Я видел, вы вместе с Магго направлялись куда-то. С весьма заговорщическим видом.

— Где это ты нас мог видеть?

— С трамвайной остановки.

— И что ты там делал в такое время? Мне сказали, ты давно ушел...

— Ушел. И в виде исключения даже не заходил в Терапию спросить про тебя.

— А в Заразу? В аптеку, на кухню?

— Нет. Просто ушел и ждал на остановке, когда ты выйдешь.

Гайчи обнимет тебя. Легонько проведет рукой по голове, будто утешая. "Какой же ты болван у меня, мастер!"

— Минору и вправду молодец. У нас на "Струге" одна девочка в будущем году школу кончает. Так она наголо остриглась, ходит в черном и поступать собирается в Марди на богослова. Такой шум из-за этого... Батюшка ее решил, будто это в балагане ее обратили к семибожной Черной вере. Может быть, теперь и действа не будет совсем.

— Лицедеев в чем-то обвиняют? Грозятся закрыть театр?

— Нет, из обвинения ничего не вышло. Просто — скандал... И все перессорились. А скажи: когда твой сын уезжает?

— Сразу после праздников. Завтра вечером, если сумеет выбраться, зайдет попрощаться. Что, если я тебя с ним познакомлю?

— Не знаю. Это не будет ему неприятно?

— Не следует мерить всех восточных жителей по моей мерке. Если бы даже он огорчился, разозлился — юноша с кэраэнгским воспитанием ни за что бы этого не показал.

— Беда же не в том, проявит Лииранда свою неприязнь или нет, а в том, что он почувствует на самом деле. Пожалуй, еще не время...

— Вообще-то мы с ним уже, можно сказать, виделись. Позавчера он приходил к нам на "Струг".

— Лииранда? Зачем?

— Разыскивал мастера Ниаррана — поблагодарить за твою беседу с "Доброхотом". Сказал: "Мы с дедом прочли. Порадовались". Так это печально прозвучало... Понятно: порадовались не тому положению дел, какое ты описал, а тому, что это вышло в печати.

— И что же?

— В учтивости, наверное, тоже очень много от лицедейства. Столько всего суметь вложить в одну коротенькую фразу...

— Дедова выучка. Ему по службе постоянно приходилось говорить одно, чтобы выразить нечто совсем другое.

— Такое и у тебя часто встречается.

— Значит, вы беседовали втроем. Как и в прошлый раз...

— Да, как тогда в Доме Печати. И с той же долей неловкости. Да я еще и так одета была, что лучше бы...

— Одета — как?

— У меня там по действу роль кабацкой певицы.

— А о чем действо?

— О князе Гаямулли Миджирском. Только, скорее всего, оно уже не выйдет.

— Почему? Из-за скандала с той девушкой?

— Да. А жалко. Столько на него сил потратили...

— Получается, Ранда уже знает, что ты моя ученица?

— Нет. Кажется, я не называлась.

— Может быть, не сейчас, но когда-нибудь, позже, ты споешь для меня?

— Хорошо. Только это не будет песня из действа. Они все про войну или крамолу. Да, наверное, действительно — не сейчас.

Долгая ночь любви.

Не потомок Мемембенга, не оборотень, не человек, не животное. Ничто. Бывает и так: ни рассудка, ни тела, ни сердца не остается в Любви. Где-то на дальнем краю твоей воли ты помнишь, чего тебе нельзя, никак нельзя допустить. И так же смутно, но все-таки понимаешь, что не сдержишься. Ведь это больше не твое тело, не твоя воля, здесь только она, эта женщина, во всем Божьем мире — одна она, больше ничего. Ну и не страшно. Есть руки, губы и глаза. Есть голос, не важно чей, и чьи-то старые, старые слова:

— Государыня моя Царица... Свет Неба моего, тепло камней, дыхание нехоженого Моря... Жизнь моя, счастье моё, Тагайчи...

— Я знаю, Государю отвечают стихами... Я не смогу сейчас... Нет... Не то, совсем не то, конечно, но — вот...

И в самом деле, это были стихи. Мэйанские стихи о любви, написанные ею. Обращенные к тебе.

— Господи Единый! Вот сейчас бы и умереть!

— Зачем тебе умирать? Будешь любить, жить.

— Змей... Лучше, чем сейчас, не было и не будет, никогда и нигде.

— Много еще разного будет, Человек.

И всё как раньше. Зимний рассвет, твоя женщина рядом с тобою. Твоя ладонь у нее на груди.

— Странное ощущение. Прикасаюсь к тебе, а будто бы — ты ко мне, вот здесь. Осязательное наваждение.

— Никакое не наваждение, Человече. Так теперь будет. И не только когда ты с нею.

— Еще одна чудесная способность?

— Да, и такая, что потруднее прежних. Будешь чуять то, что чувствуют твои больные под твоими пальцами.

— И под ланцетом — тоже?

— Да, если захочешь. Правда, тебе наркоза никто давать не будет.

Пусть так. В чудесах волен Бог. У тебя будет еще время подумать, что с ними делать.

Гайчи отвечает тебе:

— Наверное, это значит, что я уже — немножко ты. А ты — немножко я.

Какое там "немножко"...

— Можно, я опять тебе сознаюсь во вранье? Точнее, в недоговорке?

— О чем?

— О чудесах. Они не только мои. Божьи, конечно, но и здесь, по эту сторону жизни, я сам бы с ними не мог управиться. Есть еще одно живое создание.

— Кто?

— Змей. Бенг из дома Божьей Меры.

— Кто это?

— Я, сколько ни думал, не знаю, как это объяснить словами. Если можно... И мне, и ему очень бы хотелось, чтобы ты его увидела. Если ты не против.

— Здесь и сейчас?

— Да.

— Если это зависит от меня... Да. Не против. Он-то меня видит?

— Видит и собирается заговорить. Только очень боится и смущается.

Гайчи ждет несколько мгновений.

— Я не знаю, как помочь. Если бы я хоть чуть-чуть понимала, что это, как это бывает...

— Вот так.

Змей сидит возле изголовья. Гайчи ближе дотянуться до него, чем тебе.

Она его слышит. Смотрит на тебя, потом туда, куда смотришь ты...

— Ой!

— Вот это я. Бенг.

— Я тебя помню. Ты уже пробовал...

— Несколько раз.

— Да. Пытался поговорить. Только я не понимала, что это ты.

— Зато теперь...

Он склонил было голову, выгнул шею — его обычная просьба погладить — и остановился, замер, не доведя движения до конца.

Тагайчи поднимает руку. Проводит ладонью по его гриве.

— Ты такой красивый...

— Ты! Ты самая-самая красивая!

— Оба вы учтивые кавалеры. Но ладно — человек, у людей порою странные вкусы. А ты? Как может Змею нравиться этакий вид?

Отвечаешь ты:

— Конечно, может. Потому что он тоже любит тебя. И тоже влюблен. Да у него и у самого веснушки — видишь, сколько? Так его и зовут: Крапчатый Бенг.

— На самом деле, Златопестрый, Кариндеаи. Это он на мэйанский так переводит. Ты веришь, что я есть?

— Конечно. Ты же улыбаешься? Значит, есть.

Стихи Тагайчи Ягукко к мастеру Лингарраи Чангадангу. Лето 1118 г. Об.

* * *

Однажды

(очень и очень давно)

Ты сказал Ей:

"Я люблю тебя!",

И мне не досталось Тех Слов,

Которые Произносят Единожды.

Г. Баинанга

Я знаю, что мне не услышать тех слов,

Но мне все равно моя жизнь не наскучит,

Я вижу, как врезавшись в стекла очков,

Стал солнечным зайчиком солнечный лучик,

И как с серебристой сражаясь рекой,

Над строгим виском он забьется отчаянно.

Еще я могу прикоснуться рукой

К твоей — и отпрянуть. Как будто случайно...

А после под редким осенним дождем

Бродить по Ларбару, не видя ненастья,

И думать, и думать с улыбкой о том,

Как завтра с утра я скажу тебе: "Здрассьте!".

Их будет так много, безоблачных дней,

Что я позабуду, как счастье зыбко,

И стану украдкой следить за твоей

Такой невеселой, нечастой улыбкой.

Я буду мечтать с наступленьем зари

О том, как с тобой мы, наверное, могли бы...

Спасибо за все, что ты мне подарил,

За то ж, чего не было — тоже спасибо.

И только слова — их так трудно сказать,

Что голос сорвется на шепот горячий —

Тебе не нужны; и я буду молчать.

Как жалко! ведь мир от них стал бы богаче...

Гарруини Баинанга (Байнанга) — поэтесса 11 в. Об., работала в Мангуа и Пайрунане.

1