Небожителей женщина увидеть не успела: ее хозяина арестовали за какое-то жульничество. Но уверяла, что к зельям дела эти отношения не имели.
Рецепт бывшая служанка запомнила, раньше мечтала снова слетать на Небеса, но сперва не могла достать всё нужное, а потом и не до того стало.
Нужное... не такие уж редкие травы она назвала, у монахов водились и большие редкости.
Нээле в монастырскую кладовую проникнуть могла — к девушке привыкли и особо не глядели, куда она идет.
"Я должна посмотреть, что видно сверху о нашем будущем", — думала она, пока, вздрагивая от каждого шороха, перерывала полки со склянками, горшочками и связанными в пучки корешками. Полагалась больше не на описания женщины, и уж точно не на знания свои, хоть и подучилась немного в монастыре, а на дар, о котором говорил Энори. Если, конечно, он не утерян... и если он был.
Нужные травки и корешки поманили — словно золотистой росой спрыснули их, и руке тепло, когда мимо проводишь.
На вкус отвар оказался довольно горьким, будто жуешь еловые почки и закусываешь ивовой корой. Девушка сомневалась, правильно ли сготовила зелье, но спрашивать беженку побоялась. Если что-то пойдет не так, сама Нээле и ответит, а у женщины дети.
Выпить отвар залпом не получалось. Морщилась, прихлебывала, когда прибежал Муха. Что-то возбужденно заговорил, но очень уж громко, а в голове зазвенело. Нээле вяло отмахнулась — хорошо, иди, мол. Потом... Удивилась немного, когда мальчишка кинулся к ней обниматься, но решила назавтра его расспросить подробней, что все же случилось, а то очень хочется спать.
Не заметила, как сомкнулись глаза.
Перед ней снова было плато с травой. Никаких нефритовых деревьев — только поле и ветер. Среди травы стояли игрушки — сперва девушке показалось, что это виденные недавно чурбачки-куклы, но нет: на них были вырезаны знаки Опор. Да это они сами, грубо сделанные, но узнаваемые! Вот Бык с четырьмя рогами, вот Черепаха, стоящая на задних ногах... да, все пять Опор тут. И вроде не деревянные они, а глиняные — не успела как следует рассмотреть, послышался детский смех. Оглянулась — а никого, только ветер шевелит траву.
— Ищи меня! — крикнул кто-то, но не ей.
На плато дети играли в прятки: смеялись, бегали. Нээле не видела никого, только слышала голоса, и порой кто-то проносился мимо нее, почти касаясь.
Она обернулась к Опорам, те по-прежнему стояли среди травы, но немного иначе, будто кто передвинул. Теперь нарушен был ровный круг, фигурка-Ахэрээну сдвинулась к центру, а Бык слегка завалился на бок.
Снова кто-то пробежал, засмеялся. Стало немного жутко. Одна, трава, ветер — и невидимые дети... да дети ли?
Нээле потянулась было, поправить фигурку, но не смогла шевельнуться.
— Неизвестно, что было в чашке, — говорил пожилой монах, местный лекарь. — Неразумная дочь уничтожила все остатки растений, которые приготовила.
— Возможно ли что-то сделать, ученый брат? — спрашивал помощник настоятеля.
— Она спит второй день... ее душа далеко. Остается молиться и надеяться, что она захочет рассказать, что видела, и вернется.
— Эта девушка всегда была странной, — помощник настоятеля глядел в окно, стоя у кровати Нээле, а пальцы привычно перебирали глиняные бусы на поясе. — Есть люди, которым Небеса не дают жить спокойно, как весна и осень велят перелетным птицам лететь.
— И от брата Унно вестей никаких, — вздохнул лекарь. — Может, если проснется девушка, расскажет о нем...
Перевел взгляд на лавку, на которой стояла чашка; запах горького зелья почти уже выветрился. А по лицу спящей неясно было, снится ли ей хоть что-то. Лицо белое-белое, и дыхание еле заметно.
Поздно хватился служитель при хранилище трав; пока распутали, что к чему и кто кого видел...
**
Мохнатые лошадки, привыкшие к горным тропам, осторожно переставляли копыта, порой фыркали, вдыхая влажный туманный воздух. Вэй-Ши и его подручным, отважным в родных горах и в долине Трех Дочерей, тут было не по себе. Разумеется, у них и помимо Энори были проводники — двое неприметных мужчин, давно выдававшие себя за местных, но все равно — нехорошие это были горы, опасные. А сейчас, когда все таяло, пласты глины сползали по склонам, когда на свободу устремились горные речушки, вести отряд было просто безумием.
Тем более что Энори их покинул — он-то говорил временно, только кто знает... Правда, он дал строжайшие наставления, как и куда направляться, несколько листов бумаги исчертил картами. Нарисованные с виду небрежно, они были удивительно точными; казалось невероятным, что память человека вмещает нужное количество шагов до каждой приметы.
Энори велел идти как можно быстрее, расстояние, какое предстояло отряду проходить каждый день, он обсудил с командиром: если не миновать до разлива пару речушек, может быть плохо. Советы эти — о скорости, о направлении — порой противоречили словам других двух проводников
Вэй-Ши слушался молодого перебежчика, к неудовольствие провожатых, которые чувствовали себя теперь лишними — а ведь годы жили, притворяясь своими, почти не надеялись, что Мэнго и впрямь решит послать отряд в Юсен. Про Сосновую тогда и не думали.
Не только проводники испытывали недовольство: некоторые офицеры Вэй-Ши начинали роптать и не хотели ждать возвращения Энори. Сейчас, на расстоянии его влияние ослабело, а тяжкая дорога усилила недоверие.
Все чаще глубокая черта перерезала лоб Вэй-Ши. Что лучше — соблюдать осторожность или понадеяться на внезапность и скорость? Отряд — не семейство землероек, не бестелесные духи ущелий. Старались не трогать жителей Юсен, вели себя тихо-тихо, но одну деревушку пришлось уничтожить. Наткнулись на лесорубов оттуда...
Следопыты помогали отыскать возможных свидетелей, но смысла не было себя обманывать — скоро их всех обнаружат. К тому бы моменту дойти до крепости, будет уже все равно.
— Он обещал вернуться к середине Луны, — говорил Ка-Ян; сам не знал, почему, но словам Энори верил.
— А если и вправду — ловушка? — командир никогда не делился мыслями с ординарцем, но тревога развязала язык.
— Сами ж говорите — толку-то от нее. Ну, прикончат всех нас, у Мэнго в Долине много солдат.
Командир так вздохнул, что ординарцу стало ясно — тот не местных войск опасается. А того, что военачальник рухэй их просто использовал, теснимый к границам. Вот сейчас прознают про отряд Вэй-Ши, и устремятся к Юсен, а Мэнго с племянником опять отвоюют долину. И ту большую крепость захватят.
Теперь и Ка-Ян загрустил. Просто драться с врагом, еще проще подозревать в предательстве чужаков, но вот когда свои жертвуют тобой ради победы... как-то не очень. Даже если бы сам с радостью согласился отдать жизнь, отвлекая внимание. Так ведь не спросили...
— Слетал бы ты к нему, что ли, — бормотал, протягивая ястребу кусочки мяса на палочке, — Ты, верно, его бы смог разыскать... только ты ведь его не любишь. Нам бы до Сосновой добраться, победить там...
...А то бесславно сгинуть в этих туманных горах будет глупо. И песен не сложат...
**
Свадебный гадальщик был довольно молод, худ, как щепка и очень в себе уверен. Его пестрая одежда одновременно вызывала улыбку и пробуждала почтение.
— Я буду рад возвестить о будущем счастье вашей семьи, господин, — он встряхнул маленьким деревянным бочонком, глухо загремели гадальные кости.
Те времена, когда жениха и невесту подбирали по множеству знаков, уже миновали — во всяком случае среди знати. Куда больше имели значение имя рода, его доход и связи. Звезды и приметы кое-что могли подсказать, а на долю гаданий оставалась самая малость — предсвадебный ритуал.
Рииши не помнил, чтобы хоть кому-то перед заключением брака было предсказано зло или хоть неурядицы. Наверное, и с его предыдущей невестой... впрочем, они не успели.
— Мне не нужны твои услуги, — ответил он преувеличенно ровно.
Гадальщик смутился. Он думал — это читалось по его острому сухому лицу — что кто-то уже опередил. Но как же могло так выйти? Ведь его звал распорядитель...
— Ты думаешь, мы уже пригласили другого. Но нет, никого не надо. И товарищам своим передай, если захочешь...
Пестрая фигурка побрела прочь от ворот.
Возможно, родичи Майэрин будут против. Но раз все эти гадания неправдивы, зачем?
Правдивые, откровенно говоря, он тоже слышать не хочет.
Свадьбу сыграли тихо — даже без учета ползущих слухов, смерть отцов жениха и невесты, война — куда уж тут праздновать. И лица молодоженов трудно было назвать счастливыми, у невесты — задумчивое и немного испуганное, у жениха — чуть смущенное и слегка виноватое. Но многие отмечали, кто раньше видел Майэрин — эта серая уточка неожиданно выглядит почти хорошенькой. Красно-бело-золотое платье звенело подвесками, такие же, качаясь у висков и надо лбом, придавали блеск глазам.
На третий день после свадьбы Рииши уехал в Срединную, пока без жены — все должны были подготовить к ее прибытию.
Лайэнэ в эти дни написала несколько песен, будто все пережитое стремилось от нее оторваться и улететь. Пела, много играла, сидя в беседке среди рябин, алевших над оставшимися в тени островками снега. Пальцы мерзли, но почти не замечала этого. Думала — хоть бы остался в крепости с оружейниками, не отправился на войну. Еще думала — если бы полтора года назад она все же не поддалась чужим чарам...
Наверное, поэты выбрали бы для него первый путь. Загореться страстью, оставить прежнюю, безбедную жизнь и выстроить новую... Он сильный, он бы сумел. Только вот был бы счастлив? А страсть... она могла и пройти.
На втором пути у него будет достойная спутница, близкая по устоям и воспитанию, и прежнее положение. Они справятся с нависшей над Домами тенью. Скорее всего, со временем придет и любовь — не звезда, но свеча, а может и теплый очаг.
Кто знает, что лучше...
Только бы Небеса сохранили.
Глава
У вина в последнее время почему-то был отчетливый привкус крови, словно она поднималась из земли и пропитывала всё. Солнце над долиной Трех Дочерей снова садилось в длинные багряные облака. Бездействие казалось убийственным — а ведь и доклады выслушивал, и сам отдавал приказы. Что сталось бы, свались он полностью без сил?
Рана оказалась тяжелее, чем вначале подумали. Но Тагари запретил об этом говорить — пусть солдаты думают, что царапина. Военные советы, хоть и короткие, собирал в своем шатре. Врачи заверяли в один голос: это лучший способ завершить то, что не удалось убийце.
И верно — вскоре едва затянувшаяся рана открылась, спасибо хоть не прилюдно. И еще два дня он не мог приподняться с постели, и едва говорил, сил не хватало.
Но мыслил ясно: в голове сама собой рисовалась карта, на которой пульсировали, наливались угрожающе-алым светом флажки. Это были опасные, уязвимые места в обороне Долины. Сказал — следите за Юсен, и ждите еще нападения на крепость Трех дочерей. Из-за слабости толком не смог объяснить, как выглядел рисунок, образованный флажками, и даже самые опытные офицеры усомнились — зачем Мэнго с племянником восточная горная цепь? И крепость вряд ли в опасности, после недавнего поражения конницы рухэй не сунутся.
Это обманный маневр, сказал генерал. Мэнго очень хитрый и умный, опасно видеть в нем только наглого предводителя горных бандитов.
Только это сумел сказать, и мир снова уплыл.
Да, некстати открылась рана, и Тагари оказался не при делах, а захватчики, точно угадав время, ударили с запада полукольцом, войска Хинаи оттеснили к югу и востоку.
Окружить крепость рухэй не смогли, но под предводительством У-Шена атаковали ее западное крыло. Теперь был вопрос времени, успеют их оттеснить оттуда или они прорвутся за стены, перережут всех защитников и тогда древняя твердыня, считай, сменила хозяина.
...В ночь, когда напали на крепость, генералу приснился странный сон. А может, это был бред из-за открывшейся раны? Будто вошла в его шатер женщина, никем не замеченная. Молодая, красивая, легко одетая — будто разгар лета, а не холодная весна. Села на сундук, расправила подол, розовый с черными пионами. Смотрела зло, и широко улыбалась. Чем-то она походила на Истэ, но жена предпочитала выглядеть дамой приятной, эта же — не старалась.
— Ах, как бы я хотела тебя убить, — сказала она, — Но, раз уж тебя тогда не прирезали, вынуждена охранять — не хочу, чтобы он получил все, что пожелает. Думаешь, одним ударом все ограничилось? Тот, кто пытался подмешать тебе яд в питье, уже умер, больше пока никто не отважится. Будь осторожен, а я снова уйду... к своим, — она рассмеялась до того неприятно, что по коже Тагари побежал мороз.
Больше он ничего не запомнил, а утром нашли мертвым одного из его слуг — и горло было разорвано, как у тех, других.
Про сон он не рассказал никому — сам ни в чем не был уверен. И были заботы поважнее видений.
**
Как ручная хасса металась по клетке, так и Макори в Черностенной не находил себе места. Он уже знал о неудачном покушении. И отец, наверное, знал, и сделал выводы. Но ему сюда не напишет — письмо могут перехватить. Так что пусть бесится там, в богатом благополучном городе, в доме среди драгоценных занавесей и удушающих ароматов. Сюда его рука не дотянется.
Но свобода... ее и здесь не было. Макори подчинялся командиру крепости. Немного здесь осталось солдат, и никто не верил уже, что враги ударят в спину еще раз — все войска там, в северной долине.
А они все равно зачем-то сидят, выжидают.
Где-то по дорогам и бездорожью, жидкой холодной грязи, идут отряды крепости Лаи Кен, чтобы помочь отцу захватить власть. После переворота старший сын, которому больше нет доверия, окажется лишним.
Макори и сам не знал толком, что им двигало, когда подсылал убийцу к генералу. Ведь сомневался тогда, что присланный знак — истинный! Но не жалел о сделанном. По крайней мере, отец и брат теперь будут опасаться его.
Одно только вызывало тоску-сожаление. Отец наверняка выместил гнев на хассе. Никогда не была ему нужна медово-золотая горная кошка, привезенная издалека... Мог бы, забрал бы с собой, но любимице не было места в крепости.
Теперь наверняка ее нет в живых. Может, как раз в его покоях кровать застелили золотой шкурой?
Что ж... время сведения счетов еще придет.
**
В малом зале Совета стоит полумрак; обычно Благословенный любит видеть лица своих доверенных ставленников, но сейчас ему безразлично, что они выражают.
— Мы так потеряем север, — угрюмо говорит Яната, военный министр.
— Нет, — тяжелые веки сами собой закрываются. Болит голова, и хочется спать.
— Дом Таэна всегда был вам верен, и младший из братьев особенно — неужели с ними все кончено? — это Тома, министр финансов.
— Да.
После этого можно ничего и не говорить. Сановники слишком нетерпеливы, а его рождение в Золотом доме научило ждать. Пожалуй, больше, чем кого бы то ни было — у них никогда не было на кону целой страны.
