Легкий упреждающий удар в горло открытой ладонью сбил дыхание.
— Так понимаю хотела испугать. Напрасно. Давай по серьезному. Не прялку держишь.
Йоррун сердито стрельнула глазами — зря про прялку сказано — и повторила нападение, целясь в лицо.
Уклон с жестким встречным, в середину грудины, откинул арестантку к стене. Лицо девушки сделалось красным, она отрывисто задышала.
— Ни то, ни се. Еще раз! — потребовал Колин. — Больше задора на выходе.
Никаких чувств или эмоций. Злой выдох. Не менее злой взгляд и стремительный змеиный выброс лезвия.
Колин чуть повернулся от смертоносной стали....
Акробатка отлетела в угол, зажимая разбитый нос. Глаза слезились, кровь потоком залила одежду. В голове гудело, окружающее плыло и раскачивалось.
— Лично меня, не убедила. В том что выйдешь. Потому..., — Колин подобрал выпавшую альбацету, — мне нужна служанка для девочки десяти лет.
— Я неграмотная, — прогундосила Йоррун, хлюпая разбитым носом. Унять кровотечение, запрокинула голову назад.
— А грамоте не ты учить будешь.
— Тогда чему?
— Чему сама научилась, тому и научишь.
— Зачем ей? — удивленный и испытывающий взгляд. Не обманываешь?
— За тем же, зачем и тебе. Пригодиться.
— Угу, — согласилась циркачка.
Он помог подняться, слил воды и предложил платочек. Девушка без особого недружелюбия приняла помощь.
— Я не всегда добрый, — предостерег унгриец Йоррун от глупостей. Глупости они такие, приходят в голову непрошенными, осложнить жизнь себе и другим.
Без больших доплат — пара штиверов не деньги, оформили надлежащие бумаги на циркачку и Колин вывел приобретения под чистое небо. Нумия с радостью вдыхала сырой холодный воздух осени. Йоррун это удавалось труднее. И дышать и радоваться.
Отыскать на Зеленой Версте лекаря легче легкого. В глазах пестрит от вывесок. Здесь и ,,Микстуры от Дизоньеˮ и ,,Порошок Вечностиˮ и ,,Круг Медициныˮ и еще множество других. Колин выбрал ,,Сад Мандрагорыˮ. На окне лавки кустик земляники с красными ягодами. Человек выращивающий землянику осенью не бесталанен.
— Осмотри. Обеих.
— ???
— Хвори, вши и срамные болезней. И нос за одно.
Через двадцать минут лекарь доложился.
— Обе завшивели, а так здоровы. По-женски все согласно их породе. Молодая еще девица, — и скорчил такую мину, словно ему за эту новость полагалось доплата.
С носом пришлось повозиться. Пальцами вправил переломы. Намотав на пинцет чистых хлопковых прядей облил воском, остудил и ввел в ноздри, зафиксировать смещение хрящей.
— Дышать сможет, — заверил лекарь довольный собственной работой. — Походит с недельку, заживет. Почти незаметно.
От лекаря прямая дорога к галантерейщику, подобрать одежду. Женщины, и постарше и помоложе, с воодушевлением выбирали платья. Прежние надоели, воняли Ямой и напоминали о минувших нелегких временах. Душа требовала обновлений.
Повеселевших, с покупками в узелками, Колин отвел служанок в ближайшие мыльни.
— Освободитесь, ждите здесь, — наказал он женщинам, отправляясь на Утиный Сход.
Несмотря на собачий холод Альтус одет легко. В дыры грязного рубища просвечивает грязное тело, покрытое струпьями. Обычный трюк нищих. Жеваный хлеб пополам с охрой и рыбьим клеем. Выглядит ужасно, пахнет и того хуже. Колтун на голове убран в венец. Голые без листьев прутья акации в шипах и шипиках. Чело актера в запекшейся крови — смеси грязи и все той же охры.
—.... Заберите! Заберите! — раздавал Альтус пожертвованные ему деньги. — Наг предстану перед Всевышним. Зачем мне? Что купить? Прощение? Милость его? Нет того во мне! Нет! Наг предстану, но чист! Чист! — с отчаяния, с замахом, грохнул кружку о плиты. Осколки и деньги брызгами все стороны. Рухнул на колени и поковылял к входу в храм. Стражники растерялись. Подобных Альтусу в дом бога не впускали. — Не за себя, за них прошу! — тыкал бывший актер грязной рукой в притихших зрителей. — Очерствели сердцем, душами увязли в грехах, что колесница в трясине. Не с умысла. По незнанию. Нет света им, Господи! Нет дороги. Пастыри их слепы, а те, кто зрячи корыстны. Не попусти беды! Не попусти! Невинные они. Ибо некому за ними приглядеть. Некому слово твое донести. — Альтус запутался в подоле рубища и упал на живот. Не встая перекатился на спину. Кричал в надрыве, вздувая жилы на тощей шее. — Грядет! Грядет глад лютый! Богатый обрадуется корке, бедному не достанется и крошки. Матери не накормят детей, брат отберет у брата, отцы продадут дочерей. Сильный насытится слабым! Глад грядет! Скоро! Уже скоро! — Альтус ткнул в небосклон. — Не солнце не луна взойдет. Лик ужасный! В огненных небесах огнем объятый, над землей и полями парящий. В алчной пасти его огонь, а слезы смолица кипящая. Страшен лик! Страшен! — перевернувшись со спины на живот, извиваясь пополз на брюхе. — Прости нас, Господи! Прости! Отмолю!
Кто-то не выдержав, швырнул нищему кошель. Заткнись только! Следом упал еще и еще. Люди словно испытывали его. Как ты духом, парень? На других горазд всех собак вешать.
Побирушка не поддался. Разметал подаяния рукавами с пути. А то, захватив в жменю, швырял подаяние обратно в толпу. Что ему деньги, когда в его власти их разум, воля, судьба, сама жизнь.
— Не от сердца оно, — разбрасывался монетами нищий и обвинял. — Мните меня от него отворотить? К себе перетянуть? Чтобы во время ЕГО, стоял с вами, страшась ответа за деяния свои. Нет, не хочу! Не бывать такому! Не мне! Ему несите! Ему! — указывал нищий на вход в храм. — Не сор, не злато! Любовь. Он не золото нам завещал. Любовь. А мы её разменяли на пригоршни железа.
Альтуса свела судорога, он упал, захрипел, выплевывал слова вместе с пеной, возвещая близкую беду.
— Глад Великий.... Глад.... За предательство.... Предательство....
Почувствовав легкую поживу, пророчеству вторили дурным нестройным хором многочисленные собратья по нищенскому ремеслу. Не ленились, успевали подбирать и хватать раскиданные Альтусом деньги. Случалось, ссорились и толкались.
К концу действия нищий свернулся калачиком, закрыл лицо руками и затих, будто умер. Оставив толпу взирать на него в недоумение. Отверг милостыню.... Не взял и монетки.... Говорил мало, но страшно?! Это беспокоило и тревожило. А ну как правдой окажется.
— Глад! Глад грядет! — блажили сирые и убогие, поймав кураж. Тянули жадные запачканные грязные ладоши. Им щедро совали, кидали. Отстаньте, замолчите, заткнитесь.
Скоро ли, но Альтус очнулся. Убрал трясущиеся руки от лица. Зарыдал.
— Прости нам!
Народ ахнул кровавым слезам на скорбном лице.
В Нумии и Йоррун не признать недавних арестанток. Отмылись, приоделись. Возле них уже крутится разодетый фыферь, предлагая деньги, защиту, крышу над головой и хорошую легкую работу.
— Они уже работают. На меня, — отогнал Колин надоедливого вербовщика.
Обед в шинке занял некоторое время. И отвыкли от нормальной еды и поглазеть по сторонам любопытно. На них поглядывали, подмигивали, но с разговорами и заигрываниями не лезли. Осторожность внушал не столько шрам сопровождающего, сколько шнепфер.
Успели, прикупили в лавках всякой мелочевки. Женских штучек в виде расчесок, зеркалец, дешевеньких побрякушек. Покупки по крупней сделали в Жемчужной Петле, куда без Колина женщин не пустили бы и на крыльцо. Заглянули в Стальной Лоб. Унгрийцу пришла, как он посчитал, одна забавная мысль.
— Я обещал, — поприветствовал Колин заждавшегося хозяина по-свойски. Оружейник нет-нет косился на циркачку. Нос распух, глаза заплыли в щелки.
Первая покупка разочаровала Кроуса. Экзотический пале* выглядел отменно, но являлся скорее игрушкой, чем оружием. Баловство одним словом. Кроме серебра в накладках на ножнах и мелких рубинов ничего примечательного.
— Это не мне, — заверил Колин оружейника. — И не ей.
Циркачка взяла переданное оружие, почтительно выдвинула клинок на треть, глянуть. На этом почтение закончилось.
— Прошлый раз я посмотрел несколько занятных вещиц, — напомнил унгриец.
Йоррун взвизгнула от свалившегося на нее счастья. За улуг, и кестики и шивегеи она простила Колину сломанный нос.
— Демонстрировать не обязательно, — предостерег унгриец вооруженную не хуже виласа циркачку.
Как в воду глядел. На входе во дворец остановили.
— Этих куда? — виффер грозно выкатил пузо.
Со служивым Колин знаком не был. Виделись раз-другой мельком. Но нравился скар ничуть не больше суеверного Ллея.
— Баронессе Аранко.
— Стряслось чего? — указал виффер на Йоррун.
— Вопросов много задавала не тому кому следует.
Вызванный мажордом подтвердил статус саина Поллака при названной персоне.
Блины на тарелке кончились. Янамари сидела забившись в уголок. В комнате холодно и девочка с головой накрылась плащом. Забавлялась, разговаривая с оловянным ангелом.
— Мы переезжаем, — объявил Колин растерянной Янамари.
— Куда?! — она только обвыклась, согрелась и тут такое. Не доверяла она скорым переменам. Пусть остается все как сложилось.
— В другие комнаты.
— А кто с тобой?
— Твои служанки. Нумия. Йоррун.
— Мои? Служанки? — не поверила девочка и испугалась.
— Нумия поможет одеваться, сопроводит на прогулке, наведет и поддержит порядок в твоих комнатах. А Йоррун научит некоторым девчачьим секретам.
— Как выйти замуж?
— Это же девчачьи секреты, — предусмотрительно пресек Колин множество неуместных и лишних вопросов к себе.
Новое жилище — четыре комнаты. Гостевая — скупо меблированный квадрат. Пара кресел ожидать приглашения. Столик для угощений, на нем пока лишь фруктовая ваза с отколотым краем. Тяжелый шандал на... представить только! тридцать шесть свечей. В ночлежке для слуг — дверь в самом углу, пустота меж голых стен. Столовая обставлена богаче. Большой круглый стол, два высоких стула, шкаф с толстым слоем пыли на пустых полках, комод служивший местом сбора подсвечников всех мастей. Небольшой, давно не топленный камин. В нем поверх золы лохмотья осыпавшейся трубной сажи. Спальня — образчик скромности. Обивка песочным бархатом. Серое зеркало не отражавшее ничего, пуфики подранные когтями кошек и пустая клетка скворца с неубранным пометом. Кровать под балдахином. Маленькая крепость, цитадель сна. Столбики спинок в растительном орнаменте, волны боковин, тощее поле из одеял и перины. Донжон из восьми подушек. Не выветрившийся запах выдавал прошлого постояльца.
ˮСтарая шкура сгнившая от туберкулеза,ˮ — так определил Колин владельца.
— Возражения, эсм?
Янамари помотала головой — нету!
— Тогда располагайся.
— А ты? Останешься?
— Я к себе. Завтра зайду, — Колин подмигнул подбодрить и перешел на унгри. — Выше нос, сестренка!
,,Хамбоджиˮ расстроено хлюпнула носом.
— Ты самый замечательный... дадаш.
Брат понятней и ближе, чем официальное ,,титулярˮ или абстрактное ,,клиентˮ, или ни к чему не обязывающее ,,другˮ, или маловразумительное ,,приятельˮ, или двусмысленное ,,пʼровˮ. Не чувствуется, не определяет личные отношения. Брат. Брат это почти семья. Это надежно.
Перед уходом Колин отдал распоряжения Нумии.
— По возможности прибраться. Обязательно выкупать, переодеть и накормить. На сегодня для вас все.
11.
ˮ...Не все средства хороши для достижения поставленной цели, но только способствующие скорейшей и неразорительной победеˮ.
Чем привлекательна работа ночью, меньше поводов отлынивать и сачковать. Стесав щепку с лавки, Колин заклинил задвижку и для верности развесил на дверях плащ. Зажег не одну, а несколько свечей, обеспечить достаточно света. Рассмотрел, прощупал плотность бумаги. Расстелил на столе отобранные листы. Рисовальным углем жирно расставил контрольные точки. По ним, старательно наметил контуры деталей конструкции. Желая избежать ошибок (переделывать когда?), выверил чертеж ниткой, а затем, накладывая лист на лист, просмотрел на просвет. Неудачные места подправил, дорисовал и подтер. Подставляя части чертежа, в границах линий склейки, нанес рисунок. Хорошо отретушировал. Еще раз придирчиво оценил результаты и раскроил бумагу альбацетой. Острое лезвие справилось прекрасно, оставляя чистый край. Теперь уже сверяя вырезки, внес последние изменения.
— Ваше умение не лезть под руку с советами вселяет уверенность, все получится, — разговаривал Колин с настенной ,,грандойˮ, готовясь к склеиванию. — Лямочку-то поправьте. Отвлекает. Видел бы вас ваш женишок. Ай-яй-яй! В таком виде? — и унгриец многозначительно подмигнул. — Даже корону сняли.
Тщательно, не пропуская самого малюсенького участка, промазал места наложения деталь за деталью. Собирая конструкцию воедино, обязательно подсушивал над свечой и проверял качество проделанной работы. При малейших сомнениях или подозрениях, клея не жалел. Устраняя дефекты, наносил его и поверху и с боков, под склейку. Схалтуришь, все труды насмарку.
На все потрачено три часа. Результат кропотливых трудов — бочкообразный цилиндр. С выпуклых боков которого, хищно щерилась зубастая морда. Последним штрихом оживить злодейский образ шевелюра и бородка из забракованных льняных оческов.
— Парень хоть куда, — похвалил унгриец создание из бумаги. Уже из чистого озорства ,,изувечилˮ, накрасил шрам на щеке.
Закончив с клейкой, тончайшими рейками и толстыми нитками укрепил конструкцию изнутри. Очень скрупулезно возился с начинкой. Все теми же очесами и восковой плошкой под масло. Подержав на весу, проверил центр тяжести.
— Недурно.
Осторожно подтыкивая и подправляя, следя за швами, сплющил-сложил изделие. Клей не подвел.
Бережно уложил работу в просторную холщовую сумку и закинул ношу за спину. Поверх надел плащ. Покрутился придавая складкам одежды естественность. Искушению выбраться в окно не поддался. Вышел обычным порядком. Хотя наверное обычнее было бы все-таки в окно.
Уход новика отметили скары. В том, что зеленая молодежь постоянно таскается то во дворец, то из дворца, ничего удивительного и предосудительного. Тем более ночное времяпрепровождение не регламентировано ни церемониалом, ни правилами поведения. Ограничение одно, кого не знают, без дозволения и веской причины не впускать.
— В Свиристелку? — позавидовал скучавший Вигг. Скара откровенно тяготила караульная служба. Во дворце для него, как в клетке.
— Эээээ..., — замешкался с ответом унгриец, лишний раз не придумывать.
— Лучше в Рыбный Пирог, — порекомендовал молодой скар. — Веселей, — и покосился на напарника, — И старичья меньше.
Флёгге, он рядом. Старичью нет и тридцати.
— А здешние чего? Не дают? — подключился к разговору Галчонок. Ему тоже тошно в карауле.
— Дорого просят, — привел серьезный довод Колин не связываться с обитательницами Серебряного дворца.
— А ты по любви, — заржал Вигг, выпуская унгрийца в ночь.
Скорый марш по темным пустым улицам не вызвал задержек. Лишь в одном из темных переходов не пройти. Его предупредили.
— Тесно тута.
