— Но, заложница, разве это не определение любых ценностей?
— Не думаю. Например, жадность — не благо.
— Жадность — язык власти, собирание символов.
Она качала головой. — Блага нельзя присвоить, их можно лишь выказать.
— Выказать? Как же они выказываются?
Кория скривилась: — Подарками, о которых выговорите.
От кивнул. — Слушай хорошенько. Ты права, не смешивая символ и его значение; но ты ошибаешься, думая, что так делается редко.
— Тогда я сказала бы, что Защитник защищает различение и, делая так, вынужден встать в стороне, если воры уносят материальные символы благ, чистоту и святость коих он хранит.
От хмыкнул. — Чудная теория. Я буду...
Внезапное молчание заставило ее поднять взгляд. От смотрел себе под ноги. Еще долгий миг — и он вытащил секиру, снова вставая лицом к подъему тропы.
— Учитель?
— Чем же тогда измерить ценности Азатенаев?
— Учитель? Что... — Взгляд ее приковало некое движение, что-то блестящее. Она опустила глаза к тропе. Тонкая извилистая струя спускалась меж ломаных колец и разбитых каменьев. В странном бесцветном свете она казалась чернее чернил.
От пошел вверх, держа секиру наготове.
С трудом распрямившись, избегая ручейка, Кория двинулась за ним.
Через шесть шагов избегать сохнущей жидкости стало невозможно. "Что я вижу, кровь?" Она подумала о богах и богинях, об идее жертвоприношения — столь давно отвергнутой Тисте — и место это вдруг стало холоднее, опаснее.
Не будет вопросов к Оту: неподходящее время. Она оставалась безмолвной, во рту пересохло, сердце стучало в груди.
Подъем заканчивался прямо впереди нагромождением камней — казалось, их вбивали в почву, стараясь тяжестью заставить тропу выровняться. У края что-то лежало — труп, полуголый, с раскинутыми руками и ногами. Похоже, его специально подтащили к уступу. С неровной площадки кровь текла струями, залив немногочисленные рассыпанные драгоценности.
Джагута, женщина.
Она смогла различить вылезающий из груди кончик кинжала; спина выгнулась, намекая, что между лопаток торчит рукоять.
— Кариш.
Слово, вылетевшее из уст стоявшего над телом Ота, было то ли молитвой, то ли жалобой. Тут же он покачнулся, словно готов был упасть — и она подбежала, желая подхватить его вес, хотя, разумеется, ей это не удалось бы. От, качаясь, прошел мимо тела и воздел секиру.
— Кариш!
Кория оказалась у трупа. Она смотрела на него, на первого увиденного мертвеца. Горделивая женщина, черты лица правильные, наверное, даже красивые по меркам Джагутов. Словно хмурится бесформенному небу. Клыки белы, словно козье молоко, рот полуоткрыт, на губах запеклась пена и кровь. Странное выражение глаз — как будто они видят всё, но не видят ничего, на что стоило бы смотреть. Именно их недвижность потрясала Корию. Это смерть. Смерть — недвижность. Недвижность не свойственна живому.
Вершина за наваленными камнями означала конец подъема — пространство шириной в пять или шесть шагов. Престол бога, но стоит на нем лишь От. Джагут изучал почву, будто пытаясь прочесть прошлое.
Недавнее прошлое. Она умерла мгновения назад. Кровь еще не остановилась.
Только теперь она сумела подать голос. — Куда они ушли? Мы никого не встретили. — От не отвечал, и она прошла к краю, посмотрела вниз. Кипящий шторм был там, серебристый и какой-то болезненный. Ее охватили волны тошноты, Кория отступила на шаг, чуть не упав.
Рука Ота подперла спину, надежная как камень. — Не мудро, заложница. Смотреть в Хаос — сдаваться его призывам. Хотя меня очень искушает... Говорят, — продолжал он, с хрустом бросая секиру на гравий, — что Мать Тьма не колебалась. Прыгнула в это дикое королевство. И вернулась, но не прежней женщиной. Теперь она стоит спиной к Хаосу, победительница всего того, чего нет.
Кория удивилась словам, их непонятности, их небрежности в такой момент.
— Я счел это неразумным — делать из себя символ. Если ее жадно желают, стоит ли кому удивляться?
— Учитель... кто она была? Джагута? Кто мог такое сотворить?
— Жена моего брата, — ответил От. — Кариш. Величайшая по учености среди Джагутов. Ее сюда заманили и затем убили.
— Азатенай?
— Один или несколько. Да.
— Теперь будет война, учитель? Между Джагутами и Азатенаями?
Тут он повернулся, лишь чтобы отвести взгляд снова. — Война? — От вымолвил слово так, словно никогда прежде не слышал и лишь теперь осознает его значение.
— Учитель. Начиная путешествие, вы сказали — нас приглашают. Чтобы увидеть вот это? Если так, почему?
— Она назвала это Шпилем Андиев — ваша Мать Тьма. Сделала его кулаком Темноты. Заложница, что нас ждет? Вызов. Нужно найти смысл в символах. И тут твой ум превосходит мой. Я всегда верил, что мы тебе нужны. Но, кажется, теперь ты нужна нам. — Лицо его исказилось, словно рассыпаясь. — Кория Делат, ты поможешь нам?
ДЕВЯТЬ
Харал, вожак каравана, которого не следует называть "сир", остановил коня в ожидании. Сразу за его спиной дорога раздваивалась, переходя в мощеные тракты; левый поднимался на сотню или более саженей к прочным стенам Оплота Тулла, крепости, вырубленной в откосном боку скалы. Более дюжины окон, походящих на грубые дыры в камне, виднелись над преградой из валунов. Стену венчали четыре башни, в основании вдвое шире, нежели у верхушек, где стояли заряженные арбалеты. Глазам Орфанталя Оплот Тулла показался крепостью из мифов, он вообразил высокие, окутанные тенями своды коридоров, по которым бредут скорбные господа и мрачные дамы, и детские комнаты, ныне запечатанные — там колыбели, смердящие плесенью и густо покрытые пылью, качаются лишь глубокой ночью от дуновения сквозняков.
Он увидел ржавое оружие на крюках вдоль стен, и провисшие на гвоздях гобелены. Вытканные сцены казались выцветшими от древности, но все являлись изображениями войн, гибнущих героев и убегающих убийц. В каждой комнате гобелены грудились отзвуками битв, стены полнились вышитыми трупами, из них торчали стрелы, раны источали тусклое свечение.
Орфанталь остановился напротив Харала. Грип был рядом.
Казалось, капитан глядит на лошадку Орфанталя с жалостью. — Мы остановимся здесь, — сказал он, помедлив. — Госпожи в резиденции нет, так что нам не нужно делать визит вежливости. И хорошо, ведь эта лошадь не одолела бы такого подъема.
Орфанталь коснулся шеи лошади рукой, словно мог защитить от жестоких слов Харала. Ощущая животное тепло под ладонью, он не мог вообразить, что жизненная сила подведет лошадь. Он увидел в ней верную слугу, он знал, что сильное сердце не может сбиться. Она со славой выдержала путешествие, он верил, что лошадь сможет донести его до самого Харкенаса.
Грип косился, глядя вверх, на далекую крепость. — Ворота открываются, Харал. Пошлина, наверное?
Сморщившийся Харал не ответил. Он спешился и подвел коня к каменному колодцу в стороне от развилки дорог. Дальше простирался ровный грунт с железными кольями для палаток и полудюжиной обложенных камнями ям для костров.
Орфанталь озирался, смотря туда, где мощеная дорога забиралась в холмы. Если тут водятся бандиты, он прячутся в бесплодных оврагах вдоль тракта. Может быть, как раз сейчас чьи-то глаза неутомимо следят за ними. На рассвете случится засада. Покой внезапно разрушен: крики и звон оружия, тела валятся из седел, тяжело шлепаясь в пыль. Сердце его возбужденно забилось — мир так велик! Его могут похитить, требуя выкупа, он может оказаться увезенным в какую-нибудь хижину, где сумеет освободиться из пут и вырыть подземный ход, выскользнуть в путаницу скал и пропастей и жить как дикий зверь.
Годы протекут, и холмы облетит весть о новом вожаке бандитов, умном и богатом, о страннике, похищающем юных дев и делающем из них самых преданных воительниц; то будет верность без упрека, ведь каждая женщина любит вожака, как жена любит мужа.
Он завоюет Оплот Тулла, выметет прочь привидения и разбитые сердца. Сожжет все гобелены. Там будет много детей, армия детей. Всем будет хорошо, столы застонут под весом жареного мяса, но потом один из знатных домов начнет осаду крепости. Они придут тысячами, и когда стены падут, он будет оборонять последний бастион, защищая своих детей — но кто-то открыл ворота, сжимая в ладони золото, и враг уже во дворе. Окруженный со всех сторон, пораженный копьем в спину, он падет на колени и повернется, чтобы увидеть убийцу, предателя, и бросит вызов богам и снова встанет на...
— Слезай с лошади, ради всего святого, — сказал Грип.
Орфанталь вздрогнул и торопливо выскользнул из седла. Вместе со стариком, своим защитником, повел скакуна к колодцу.
— Оттуда спускается карета, — сказал Грип. — В ней кто-то знатный. Юный. Как ты, Орфанталь. Не интересно?
Орфанталь пожал плечами.
— Когда госпожа в резиденции, она посылает хорошую еду и эль всякому, кто останавливается внизу. В доказательство своего благородства, понимаешь? Харал на это надеялся и был разочарован, но теперь снова полон надежд. Всем понравится свежая еда. И эль.
Орфанталь поднял взгляд на Харала, а тот деловито привязывал коня, пока остальные разбивали стоянку. — Может, она охотится на бандитов.
— Кто?
— Леди Оплота.
Старик потер шею — привычка, создавшая у затылка полосу грязи, которую, похоже, никак не удается отмыть. — Нет бандитов так близко к Тулла, Орфанталь. Через день, в холмах между этим Оплотом и Хастовой Кузницей — вот где мы будем рисковать. Но пока не тревожься. Ходит слух, что отрицатели получают больше денег, роя шахты ради олова и свинца и отсылая товар Хастам — гораздо больше, чем могут получить, подстерегая случайных путников вроде нас. Но запомни: работа в шахтах тяжела и я не хотел бы ею заниматься. Все дело в оценке рисков, верно?
Орфанталь покивал головой.
Грип вздохнул. — Сними седло и поухаживай за ней, пока мы готовим корм. У твоей клячи заболел глаз — слезы текут не от пыли. Старость не радость, такая вот истина.
Последние две ночи они не находили достаточно дров для костра, только раз приготовили чай и питались хлебом, сыром и копченым мясом, жестким словно кожа. Однако сейчас они разожгли сразу три костра, бросив последние кизяки и полив маслом. Когда поставили палатки и раскатали постели, подоспели посетители из Оплота Тулла.
Орфанталь закончил чистить лошадь и отвел в веревочный загон. Поглазел, как другие лошади приветствуют клячу, подумал, не простая ли это жалость, и пошел к кострам, где уже высаживались незнакомцы.
Он видел, как слуги выгружают древесный уголь и куски кизяка, перенося в фургон Харала; костры тоже были в окружении топлива. Знатная девочка стояла подле Харала, она была одета в темно-синий плащ из какой-то навощенной материи. Приближаясь, Орфанталь ощущал неотрывный взгляд черных глаз.
Харал кашлянул. — Орфанталь, родственник Нерис Друкорлат, это Сакуль из семьи Анкаду, сестра капитана Шаренас Анкаду, копьеносицы Легиона Урусандера в Битве на равнине Мишарн.
Орфанталь оглядел круглолицую девицу. — Ты заложница, как я?
— Гостья, — поспешил объяснить Харал, вроде бы обеспокоенный способным вызвать обиду вопросом Орфанталя. — Младшие Семьи обмениваются заложниками лишь с равными. Леди Хиш Тулла из Великих Семей, влиятельна при дворе.
Выражение лица Сакули не изменилось.
Орфанталь не мог определить ее возраст. Может, на год его старше или на год моложе. Почти одного роста. Взгляд почему-то заставлял его нервничать. — Спасибо, — сказал он ей, — Сакуль Анкаду, за дар пищи и общения.
Брови девочки поднялись. — Сомневаюсь, что ты набрался таких манер у бабушки, — сказала она презрительно. — Та не выказывала уважения к Легиону Урусандера.
Харал глядел смущенно и растерянно, и молчал.
Орфанталь пожал плечами. — Не знал, что моя бабушка обесчестила твою семью. Сожалею, если это так, ведь ты выказала милосердие в отсутствие леди Хиш Туллы. Благодарю от себя лично.
Наступило долгое молчание. Сакуль чуть склонила голову. — Орфанталь, тебе многому нужно научиться. Но этой ночью я воспользуюсь твоей невинностью. Оставим обиды старших в их неугомонных руках. Твои добрые слова меня тронули. Если в жизни у тебя будет нужда в союзниках, позови Сакуль Анкаду.
— Став великим воителем, — отвечал Орфанталь, — я буду рад видеть тебя рядом.
Рассмеявшись его словам, она указала на ближайший костер:— Присоединяйся ко мне, Орфанталь, будем есть и пить как грядущие на битву солдаты, и горе ожидающим нас врагам.
Смех вызвал в нем неуверенность, но приглашение это стало искрами на сухой растопке; она словно безошибочно разожгла его воображаемое будущее и готова была стать частью будущего. Теперь он вглядывался в ее лицо очень тщательно, воображая ее повзрослевшей, ставшей сильнее. Лицо рядом с лицом героя; спутница на годы, верная и надежная. Проходя мимо Харала и Грипа, Орфанталь ощущал, как это лицо проникает в душу.
Они действительно станут настоящими друзьями, решил он. А где-то впереди, смутный и туманный, однако полный черных помыслов, таится предатель.
Их оставили у отдельного костра, и поначалу это тревожило Орфанталя. Он привык к компании Грипа и считал старика кем-то вроде мудрого дядюшки или кастеляна. Но вопрос был в чистоте крови, и пусть род Анкаду из меньших, он все же находится много выше Харала, Грипа и прочих.
Орфанталь не видел в компании возчиков и охранников ничего, оправдывающего разделение классов. Грубость манер? Не подходит, ведь это, по разумению Орфанталя, свойство всех путешествующих; даже резкое обращение Харала с Нарадом объяснялось непослушанием последнего.
Но когда Сакуль уселась на походный стул напротив него, и слуги принесли оловянные тарелки с горами парящей еды, а также кувшины разбавленного вина — вместо эля, розданного у других костров — Орфанталь с удивлением осознал, что привык к спутникам по путешествию и начал видеть в себе одного из них, сироту, которого, разумеется, любят все и каждый.
Внезапное отличие стало нежеланным напоминанием о бессмысленных правилах этикета; он смотрел, как Сакуль соблюдает их с природной легкостью, и все бабкины уроки возвращались, неприятные как удары розог по спине.
— Орфанталь, — сказала Сакуль, подхватывая тарелку, — расскажи о себе. Но вначале, чтобы сберечь твое время, я скажу, что уже знаю. Родич Нерис Друкорлат, овдовевшей в войне — у нее была дочь, не так ли? Прежде заложница в Доме Пурейк. Однако я мало что слышала об ее родне за пределами имения. Нет, я считала, что эта кровная линия практически исчезла, словно на древнем и гордом некогда дереве лишь одна ветвь несет листья. Ты приехал издалека, значит — от некоего полузабытого родового отпрыска, с окраин Куральд Галайна.
Орфанталь отлично помнил версию, которую должен рассказывать. Но Сакуль станет его спутницей, и потому между ними быть правде. — На самом деле Нерис Друкорлат моя бабушка, — сказал он ей. — Моя мать — Сендалат Друкорлат, ныне живущая у Драконсов как заложница. Отец погиб на войне, в великой битве, где спас жизни множества благородных.
Девочка замялась, прекратив есть и поглядывая на него. — Явно, — сказала она наконец тихим тоном, — Нерис велела тебе рассказывать иное.
