Человеческое, слишком человеческое

— Спасибо, Синдзи. Ты приезжай вечером, хорошо?

Я кивнул. Ну, порвало мне рот этой банальностью — с меня не убудет, правда. Опять же, по имени назвала.

Однако.

Я протянул руку и дверь в палату пошла по направляющим, а мне навстречу пахнуло жаром и химией. Кивнув себе, я вошел — за очередной порцией ответов.

Глава 16

Крупные капли уверенно пропахивали себе путь по запотевшему стеклу — что-то я не сообразил включить обогреватель. В динамиках плакалось пианино, как назло, играло что-то осенне-сентиментальное, как назло, что-то бередящее душу — словом, меня это все устраивало. И бегущие капли, и приглушенный звук, и сама мелодия, вот разве только сигареты слишком уж лезли в глаза — но курить нельзя. Сидя в салоне ховеркара, я смотрел перед собой, вспоминал разговор в больничной палате, и больше всего мне хотелось невозможного: чтобы проснуться, чтобы никогда этого разговора не было. Хотя вру. Больше всего хотелось-таки курить.

Наследница немаленького состояния. Выжившая в ужасной аварии. Да, это все об Аске. О ней — и совсем не о ней.

Я прикрыл глаза, вспоминая, как все выглядело в сводках — тогда, пять лет назад. Беглые Евы пытались вырваться из космопорта, люцернские блэйд раннеры в полчаса устранили почти всех, но количество жертв среди пассажиров превысило разумные пределы. Были сожженные в струях ионизированного газа, были сброшенные в стартовые катапульты, попавшие под рикошеты и шальные пули. Словом, новостные сюжеты не скупились на красную краску и черные тона. Отдельно впечатляла длина мартиролога, особенно наличие в нем семьи Цеппелинов — ужасная потеря для еваделов и высшего общества. По сводкам, погибли и отец, и мать, и дочь.

И вот полчаса назад я выяснил, что на тот свет отправились все же только двое.

"Их сожгло на моих глазах. Правда, секунду спустя глаз у меня не стало".

Я попытался представить, каково это. Аска говорила о своих тогдашних ощущениях, и было это как-то... Сухо. Она была разговорчива — и закрыта, вроде как просто поясняла мне ситуацию, а не о своей жизни рассказывала. То ли Веснушка-тян слишком долго держала все в себе, то ли еще что, — но, может, все и правильно? Оно ведь как: оторванный мизинец — драма, отрезанная рука — трагедия. А когда сгорают сначала твои родители, а потом и ты сам тонешь в обжигающей смерти — это просто факт, к этому не добавить никаких эмоций. Аска, если разобраться, вообще не должна этого рассказывать. Она, черт побери, должна была умереть, а раз уж не умерла — забыть, навыдумывать себе чего-нибудь. Сбежать в страну фей. Но, увы, ей не дали ни того, ни другого, ни третьего.

"Я очнулась словно в утробе матери".

Ни света — глаз попросту нет. Ни звука. Нет ничего вообще — только какие-то обрывки ощущений, какие-то замыкания в агонизирующих нервах. Даже ощупать себя нечем. Зато есть странное чувство, что душа держится в этом мире буквально на соплях. Время плывет мимо, вокруг размытыми пятнами рождается свет, потом — возвращаются ощущения, а с ними приходит память.

"Я рыдала. Кажется. В LCL не видно, есть ли слезы".

Пощелкав зажигалкой, я подальше от искушения спрятал ее в карман и вытащил взамен пузырек с таблетками. Не могу даже представить себе, как так может быть. Каково вернуться с того света, держась за огрызки своего аннигилированного тела. Каково вспоминать произошедшее, не видеть ничего вокруг и понимать одно: ты почему-то остаешься в живых и постепенно становишься все живее.

"Ты знаешь, как производят Евангелионов?"

Знаю. Высокомолекулярная каша LCL, "универсальная кровь" под действием модуляций АТ-поля сгущается вокруг "зародыша" скелета. Наномашины структурируют органы, закладывают будущее тело, но у Евы в это время нет еще даже осколков сознания, даже фрагментов "я".

А у Аски это все было в полной мере. Она в прямом смысле рождалась второй раз, но уже в сознании. Слыхал я, что рождение — самая мощная травма в жизни человека, и вот уж не знаю, кому бы пожелал проделать это при памяти.

"Я плоть от плоти своих родителей только на восемь процентов. Это если по объему, а по весу — и того меньше. Очень много мертвых тканей просто срезали, часть не совмещалась с синтетикой... Будь она проклята, эта синтетика".

Это отвратительно. Это поражает воображение. Девушка в больничной ночнушке — офигенно красивая девушка, даже после всего-всего. Девушка, которая платит какую-то запредельную цену за свое существование. Одни только "роды" длиною в год чего стоят, а уж ограничения...

"Я обречена любить жар. Я ненавидела его, сколько себя помню. Хотя... Я уже не уверена, что помню именно себя".

Я протер лобовое стекло. За окнами начинался "грязный" снег — сероватый мерзкий снег, больше похожий на мелкий пепел, только обжигающе холодный, от него трудно дышать, и кондиционирование в городе сегодня сойдет с ума. Потом будет настоящая метель, если с Гималаев не нанесет пыли. Будет самая настоящая наша зима — сезон, который Аске приходится ненавидеть. Вернее, его ненавидит ее тело — искусственно сращенное тело, слепок, который работает только с повышенным содержанием холодовых агглютининов. Ей нельзя контрастный душ, нельзя мороженное, нельзя вообще никак переохлаждаться: густеет кровь, кожу рвут сосуды, а потом останавливается сердце, не приспособленное качать кисель.

Главных вопросов было много, но я ухитрился-таки задать один.

"— Почему тебя вообще оставили в живых?

— Тебе официально или неофициально?

— Ладно. Не надо.

— Как хочешь. Так вот... На консилиуме представители "Гехирн" предложили этот гребаный эксперимент. Только два врача проголосовали за эвтаназию. Сара Лэнгли и Затоичи Сорью".

Я не спрашивал почти ничего, вел себя поразительно умно и правильно. Вместо обычных своих глупостей я слушал — и понимал куда больше, чем она рассказывала. Аска ведь могла наврать, выкрутиться, не устраивать передо мной этот словесный стриптиз — со снятием кожи, с демонстрацией самых потаенных ужасов. Аска ненавидит синтетиков — и особенно тех, что становятся похожими на людей. Сама технология Евангелионов дала ей возможность выжить, а теперь стремительно развивающиеся Евы подтачивают ее "я".

Я поежился, включил чертову печку, и невольно выкрутил нагрев на максимум.

Огрызки органов, впаянные в новое тело. Страстное, выматывающее душу сожаление о том, что не ушла вместе с родителями. Непонимание, что принадлежит ей, бывшей Аске Цеппелин, а что — новому существу.

И в дополнение ко всей этой красоте — Евы вокруг становятся все более человечными.

Ах да. Плюс ко всему, Аске Цеппелин было двенадцать лет от роду, когда ее тело чуть-чуть не догорело в Люцернском космопорте.

"Мне сейчас семнадцать. Моему телу по уровню развития — двадцать пять. Круто, правда?"

Еще как, Аска. Еще как. Синтетика, выращенная в LCL, не меняется: не стареет, не развивается, не хиреет. Девочке слепили полнофункциональное тело, и она только и может, что с интересом ждать дня, когда двое ее часов на одно мгновение сойдутся — и снова пойдут вразнобой. Может, она после этого умрет — умная, сильная, быстрая, соблазнительная девчонка. Девчонка, жаждущая убить каждую Еву, которая только осмелится обзавестись свободной волей.

"Вот так и живу, болван. Есть лишь сегодня, причем в самом прямом смысле. Прямее не бывает".

Конечно, мне хотелось сказать, что у нормальных людей иногда бывает такая штука, как рак. Или банальный инфаркт. Хлоп — и никакие наномашины в ударных дозах уже никому не помогут. У всех у нас есть только сегодня, особенно у блэйд раннеров, которым по работе положена крайне вредная жизнь. Конечно, хотелось сказать, что я и сам могу завтра проснуться с разорвавшимся сердцем. В прогретом салоне мне уже ясно, что стоило бы так и сказать, но...

Есть такие моменты, когда скромный пафос куда лучше, чем цинизм, отражает суть.

Я включил ускорители и поднял машину над парковкой. Скоро будут пробки, начнется новое утро в Токио-3, и всем срочно понадобится по делам. "Виндикаторы" уже на хвосте, в машине я устроил сауну — почему бы не прокатиться? Сначала домой, к Рей. Потом надо хотя бы заскочить на день рожденья к Кацураги, а то нехорошо получится: якобы стал на путь исправления, но тут же сбежал. Вот только разморило меня что-то, а поспать не удастся.

"Заодно своих "опекунов" на вечеринку затащу", — решил я.

Город погружался во тьму метели, и дозиметр осторожно советовал не высовывать нос наружу. Право слово, до утра на улице было куда светлее и уж точно — здоровее. Мелкий снежок обернулся густыми хлопьями, и стена этой пакости резко сжала мой мирок до размеров ховеркара.

"А говорят, тут когда-то цвела сакура", — вспомнил я поговорку, встраиваясь в жиденький поток машин, видных лишь на радаре. Забурчал телефон, так что я, скормив автопилоту данные, принялся изучать посылку. Оказалось — от Мисато-сан.

"С., есть дело. Адрес в аттаче. Переоденься, пробей. На гулян. расск".

В этом месте надо подумать что-то вроде: "Так-так. Любопытно". В прикрепленном файле оказалось еще и закодированное обновление для моих сертификатов. Судя по интерфейсу, я получил полномочия дознавателя, значит, — обыск. Похоже, призрак близкого Трибунала позволил капитану запустить цепкие лапки в юрисдикцию многих служб. Ну, я только "за".

А еще — чем ближе к дому, тем призрачнее все, кроме Рей. И полномочия по боку, и Аска с ее прошлым. Вот, кстати, да: рыжая, похоже, рассчитывала на куда более сильную реакцию. На что-то в духе: "Аааа!! Синтетик! Сжечь!" Или, например: "Фу, я тебя не знаю!" Да, я, наверное, и должен был отреагировать сильнее, если бы у меня не было Рей. Той, что расставила несложные акценты. Той, благодаря которой я кое-что наконец сообразил. А вообще, если разобраться, то меня окружает причудливая смесь синтетического и человеческого. И я даже слегка приноровился к этому опасному коктейлю.

Печка едва слышно гудела, гоняя по салону жар, а снег, сволочь такая, залеплял даже прогретое стекло — я искренне сочувствовал виртуальному интеллекту. Хотелось бы ответных чувств, но что взять с прибора? Не всякий человек может разобраться в моих отношениях с синтетикой, не то что понять их. "Так что и правда, помалкивай, болванка", — подумал я, рассматривая моргающий индикатор автопилота. Докатился: с программой вот поговорил. Такими темпами дальше будет микроволновка, надо полагать.

"Виндикаторы" ненадолго отвлекли меня от самокопаний, рявкнув на слишком уж прижавшийся ко мне ховеркар. Тот рывком ушел вниз, нарушая все правила. "Лазерное целеуказание очень способствует скорости, ага". А еще я сообразил, что добрался домой.

Под мерцающим над парковкой маревом суетились соседи по блоку, но я их даже рассмотреть не успел: все разбежались по машинам, едва завидев "утюг" спецназа. Впрочем, взлетать тоже никто не торопился. И правильно, дрогнет рука, дернется ховеркар, — и можно на дурняк получить много-много дырок в кузове.

— Старлей, секундочку.

Охата неспешно прошел вперед и постучал по стеклу ховеркара, перегородившего нам прямой путь к подъезду. После чего потыкал пальцем в серое шипящее небо: дескать, пошел вон. Тот, разумеется, пошел, и очень споро пошел — я, конечно, не инспектор, но штраф бы впаял. Так, для профилактики.

— Идемте, Икари-сан.

Вот так вот. Я теперь вип-персона, только бы красную дорожку для комплекта — и фанатов, фанатов. И снова почему-то вспомнилась Аска.

"— Ты знаешь, Синдзи, я теперь буду хуже к тебе относиться.

— Почему?

— Потому что ты знаешь обо мне".

Ты куда старше семнадцати лет, рыжая. Знать свои недостатки — это круто, а признавать их — круто вдвойне. Хотя, наверное, мне просто самому хочется, чтобы это было "вдвойне круто". Потому что так и себя можно во взрослые записать.

— Мы пришли, — сообщили моему телу, и я поспешил вернуться из страны размышлений.

Стояли мы всей гурьбой у моей двери, а еще тут обнаружились коробки, по виду — из супермаркета.

— Доставки уже проверены, можете заносить, Икари-сан, — сказал кто-то из-за спины главного.

Даже так? Волшебно. Конечно, неприятно, что по моим вещам шарят со сканерами, но я хоть не додумался в эту партию включать заказ на женское белье. Остальное — плевать, и даже полезно. Мало ли, вдруг в магазине фанат "Чистоты" работает.

— Всего доброго, старлей, — прогудел сквозь маску Охата. Микроволновую структуру квартирной защиты он, конечно, уже проанализировал, раз о протоколах не вещает.

— И вам хорошего дня, Койти-сан.

Я зевнул и открыл дверь. И пока она распахивалась, пока брызгала слюнями паранойя: "сейчас они вернутся, навалятся и войдут в квартиру!" — я ощутил прилив тревоги, будто кто-то выдернул пробку, и перестоявшая холодная вода рванула в грудь. А вдобавок почти сразу стало ясно, что Рей в кровати нет.

Я поставил коробки у двери и открыл рот, чувствуя, как буквально леденеет жижа тревоги, когда дверь встроенного шкафа сдвинулась.

— Аянами?

Рей, кутаясь в простыню, выбралась из темноты и подошла ко мне. "Она в порядке. И выглядит, черт побери, горячо". Я даже успел подивиться скачку мыслей от страха до возбуждения.

— Здравствуйте, Икари.

— Привет. Ты как? Нормально?

Она кивнула:

— Почти восстановилась.

Тишина. Ну что я ей скажу? "Знаешь, я так подумал, я тебя люблю". Нет, лучше: "Рей, ты меня любишь?" Ага, конечно.

— Аянами, я сейчас умоюсь, и мы поедим, хорошо?

— Хорошо.

"Хорошо". Да, хорошо. Это просто замечательно. Поговорим о пустяках, помолчим, пожуем — и обойдем все неудобные вопросы. О том, что она едва не отдала свою жизнь за меня. О том, как я ударил ее за тепло и заботу. О том, что она пыталась уйти. О том...

— Рей.

Аянами подняла голову, отложила ложку. Щелкнул чайник, переключаясь на поддержание температуры воды, и в моей голове тоже щелкнуло: что-то вернуло времени нормальный ритм.

"Так нельзя".

— Да, Икари.

— "Синдзи".

Она кивнула и смотрела на меня, ожидая продолжения. А я словно исчерпал слова разрешением называть меня на "ты". Хотелось сглотнуть надоедливый комок в горле, а еще эта ее простыня...

— Рей, как ты ко мне относишься?

Вот так. Можно бы и вдохнуть.

— Я не совсем понимаю.

Я промолчал. Банальщина и пошлость: чтобы как-то оправдать свои чувства, надо допросить Еву. Это тупость, достойная дешевой классики — хоть бульварной фантастики, хоть аниме. Поговорим о любви с роботом...

— Ты для меня связан с болью.

"Кто это сейчас сказал?"

— Когда ты коснулся меня впервые, я почувствовала боль.

Меня как будто приварило к этому взгляду: спокойному, задумчивому и... Какому-то еще. Не понять — какому. Первый раз — это в офисе? "Пиджак и блузку — снять" — и легкое полу-объятие, когда я брал пробу костного мозга.

— Тебе было больно, когда я нашла тебя. Потом ты вернулся домой — и снова боль. Потом...

Она говорила. Странная соседка. Альбиноска. Синтетик.

Человек.

— Я думала об этом, пока восстанавливалась. Мне было очень больно, но я пыталась понять, почему от пощечины стало больно внутри. Настолько больно, что лучше уйти.