"Богатеньким деткам" свойственна некоторая истеричность — это следствие вседозволенности и чувства вины родителей, проводящих с бизнесом намного больше времени, чем с собственным ребенком.
Истеричность, капризность, эготизм, завышенное ЧСВ и скука.
В "те годы", была у меня прекрасная знакомая, чудесная девушка Анна, дочка богатых родителей, умудрявшаяся "начудесатить" прямо из окна папиного автомобиля, когда он только что вытащил ее из одной неприятности.
По трезвости, быть может, она бы никогда не рассказала мне, из-за чего все началось, а вот по пьяной лавочке...
Тогда я еще носил длинные хайры, чуть ниже плеч, слушал "хэви" и перся по "Моей мертвой невесте" и "Мегасмерти"...
Ей было — страшно... Страшно от всего того, что ее окружало. Ей было страшнее, чем мне, не имеющему за душой ничего. Ей было что терять.
Девушка быстро приноровилась к заданному мной темпу, не пытаясь обогнать или заговорить, чем добавила себе в копилку пару сушек, перейдя из разряда "выхухоли", в разряд обычной "самки", пыхтящей, но прущей.
Самое замечательное — пыхтящей молча!
Два километра, по обочине дороги, особо не торопясь, занимают минут двадцать пути. Будь нормальная лыжня, палки и беговые лыжи — управился бы и за десять — при этом особо и не вспотев.
Девушка дышала ровно и, судя по скрипу снега, шла в одном темпе со мной, не отставая, но и не наезжая на пятки.
Овраг, по которому самые умные в мире существа проложили дорогу, изгибался червяком между высоких стен, на части некоторых отчетливо виднелись следы человеческого присутствия — от надписей цензурных, до болтающегося на веревке трупа, с табличкой "Шулер", на груди.
Цивилизация!
Мир может катиться в тартарары, гореть синим пламенем и исходить кровью, но всегда найдется тот, кто будет держать в кармане пару крапленых колод карт и пару тузов — в рукаве.
Перед запертыми воротами, метров пяти высотой, обитых толстыми металлическими полосами, с двумя рядами стрелковых прорезей-бойниц — на уровне груди и на высоте двух ростов — расстилалась белая полоса пустой земли, очищенная от кустарника, снега и плотно утоптанная — пришлось снимать лыжи и громко орать, привлекая к себе внимание.
Орать пришлось из принципа — сидящая по вышкам охрана видела нас уже давно и теперь просто выпендривалась, строя из себя глухих, слепых и самых важных.
Им было скучно, а тут — такая развлекуха — целых два клоуна, припершихся под стены и ждущих, когда их впустят!
Я уже примеривался, кому первому что-нибудь отстрелю, когда девица вышла из-за моей спины, скинула капюшон и...
Завизжала, закрыв глаза и сжав кулаки!
Если бы этот визг раздался у меня из-за спины — окочурился бы, как свет белый, окочурился бы!
Судя по грохоту, донесшемуся из-за стены, кому-то тоже не поздоровилось и теперь он катился вниз, сбитый с ног звуковым ударом.
Неприметная калитка справа от городских ворот распахнулась от удара ногой и прямо на нас вылетело трое очень не добрых сторожей, целясь в меня из чего-то, отдаленно напоминающего творения Бердана и наступая, с очень решительным видом.
— Генри, Пол, Мак! — Рявкнула девушка с такой интонацией, что вся моя маскировка под идиота пошла псу под хвост:
— Фу! Нехорошие собачки! Сидеть! — Вырвалось у меня и трое парней замерли, заставив девушку ехидно рассмеяться.
— Анна! — Самый старший из парней погрозил мне кулаком. — Ваш отец уже собрался отправлять за вами...
"Тесен мир!"
— Впусти нас в город, а с отцом я сама поговорю! — Перебила девушка, и, царственно кивнув мне на снятые лыжи, пошла прямо на молодежь, как ледокол на тонкий ледок. — И, готовьте лошадей. У нас раненые, там, на дороге.
Дождавшись, когда девушка войдет в город, я защелкнул крепление, взгромоздил ее лыжи к себе на плечо и развернулся кругом — самое главное девушка сказала, а там, дальше, что произойдет с ИХ раненными меня не касается.
Это только говорят, что все люди свои. На самом деле — все мы — чужие. Даже прожив сто лет в браке, наплодив детей — супругам есть что скрывать друг от друга.
Чувствуя спиной, как напряглись сторожа, погрозил им пальцем на прощанье и двинулся в обратный путь. Пока здесь раскачаются, найдут лошадей, запрягут, соберут людей — час пройдет, не меньше.
Переставляя бездумно ноги по уже набитой лыжне, радовался солнцу, выглянувшему из-за низких, пепельно-серых, туч; ровной лыжне, по которой можно плыть, почти не затрачивая усилий; животу, убывавшему с каждой неделей и необыкновенной легкости во всем теле!
— Ждем час! — Распорядился Бен, с какого-то фига взявший на себя ответственность об этом отряде и теперь морщившийся, при виде разложенных на санях раненых, и постанывающих, и молчащих. — За это время, самых тяжелых, будем толкать в сторону города.
— А остальных добьют волки. — Шепнул я подошедшему Вродеку. — Чтоб не мучились.
— Злой ты, Олег. Циничный. И жестокий. Словно и не русский, вовсе...
— Ага. — Эти обвинения в свой адрес, я уже слышал от Бена. Причем — неоднократно. И заслуженно, не спорю.
Пока мы перепирались, с дороги раздалось тихое ржание и через пару минут на дороге стало тесно от вновь прибывших конников, с пятком "лишних" лошадей.
— Правитель свободного города Траннуик приглашает вас в свой город. — Мужчина наклонился к Бену, ласково похлопывая своего коня по лебединой шее. — Ему будет интересно узнать, откуда вы идете, что сможете рассказать нового...
"Ну, вот и "Правитель" выискался"! — Ругнулся я про себя, устраиваясь в санях, рядом с сидящими, "легкоранеными". — "Как быстро гибнет демократия, столкнувшись со здравым смыслом, подкрепленным силой... Раз и — Правитель. Два и — Герцог. Три и — Император! Цивилизация! Интересно, а что с "нашей" стороны происходит? Тоже — цивилизация?"
— У нас и вправду — цивилизация! — Пустился рьяно защищать свой город, сидящий рядом мужчина, с окровавленной ногой и синяком на левую половину лица. — Работает водопровод и канализация, электричество отключается только на ночь — с 12 до 5 утра. Есть горячая вода и центральное отопление! В магазинах, конечно не так, как до всего этого, да и оружие — в первую очередь для городской стражи и только потом — охотникам и гражданским. А в остальном, очень и не плохо. Со всех сел привозят товары, да и в городе многие держат живность. Мелкую, в основном. Кур, коз...
От моего молчания защитник "сдулся" и смешно шмыгнул носом, словно обиделся на неразделяемые мной, радости городской жизни.
За нашими спинами остались люди, сноровисто разделывающие конские туши — не пропадать же добру, если и не людям, так хоть собак подкормят.
В город мы въехали не через монументальные пятиметровые створки, приветливо распахнутые для нас, а через узкие воротца в полукилометре от основных. Толстые створки, пробить которые без кумулятивного заряда просто невозможно, легко раскрылись при нашем приближении и так же бесшумно захлопнулись, отрезая от внешнего мира и демонстрируя до сих пор работающее электрооборудование.
— А... Те ворота? — Опередил меня на пару секунд Вродек, спасая тем самым от позора.
— Впервые? — Усмехнулся другой раненый, усатый и баюкающий руку, прижимая ее к груди. — Те ворота — муляж. Фальшивка. Уже раз пригодились, даже...
— Дважды. — Поправил едущий рядом на гнедой лошадке, парень. — После вашего отъезда еще одни появились. С танком. Гас, от радости, до сих пор прыгает, такой ему сувенирчик привезли. Правда, снарядов всего полтора десятка...
— Много положили? — Усатый насторожился, приготовившись услышать знакомые имена.
— Ни одного. Гас на них свою "рвотку" опробовал.
— Господин Тилль просит вас быть его гостями! — У наших остановившихся саней вырос, словно из-под земли, кривоногий и крепко сбитый, седой мужчина в военной форме. — Проходите. Меня зовут...
— Рядовой Картер Керпер, позывной "Улан" и по прозвищу "Оклахома"! — Бен стянул с головы вязаную шапочку-балаклаву. — Смирно!
— Лейтенант! — Расплылся в улыбке мужчина, разводя руками, в попытке обнять Бена. — Живой!
— Не-не-не-не! — Вывернулся из-под рук, "Стекло". — Вон, толстяка обнимай — он у нас все худеет без ума, ему можно. А я — помню, как ты в зоопарке кенгуру задушил!
— С тех пор я сильно сдал, лейтенант. — Вздохнул "Оклахома". — И режим нарушаю, и питаюсь неправильно. Так что...
— Только двухсотлитровую бочку, на спор, до сих пор плющит. — Сдал бывшего рядового с потрохами, замерший в гостеприимно распахнутых дверях, человек.
Даже не человек — Человечище!
Рост уходит за два метра, вес за сотню — точно. Плечи такой ширины, что входную дверь ресторана, в который нас привезли, перекрывает запросто.
И взгляд.
Если это и есть "Повелитель", то у города все будет очень хорошо до тех пор, пока к власти не придут его наследники.
Ни единого украшения в одежде, ни грамма фальши в улыбке.
Такую же открытую улыбку, я видел очень часто — в советские времена. Улыбку, которую никому не повторить, ни затмить до этого момента просто не удавалось, хоть трижды звездами называли, хоть десять Оскаров вручали, хоть работали над лицами лучшие пластические хирурги.
Юрий Гагарин.
— Проходите и отдохните с дороги. — Мужчина освободил проход, делая шаг назад. — В номера вас проводит Картер, а через пару часов, прошу спуститься вниз, на праздничный ужин. А потом и поговорим.
Шагая за сослуживцем Бена по полутемной лестнице на третий этаж, "Оклахома" коротко рассказал о правилах, принятых в городе и правах — каждого жителя и гостя.
Картина получалась очень яркая: с одной стороны и свободы, хоть ложками черпай, а с другой — суд и расправа короткие и повешенный шулер еще очень легко отделался — пару насильников посадили, по осени, на колья. Забредающие в городок путешественники получали приют, тепло и внимание — бордель тоже работал, принося городу не плохую прибыль, равно как и мастерская одежная, массажная и, венец и шедевр — больница! Настоящая больница на полсотни койко-мест, с главврачом, медсестрами и лекарствами.
Лекарствами, производимыми на местном заводике, тщательно оберегаемом от лихого люда, нехорошего глаза и всей нежити, что только можно было себе представить.
Вот и понятно богатство городка — фармацевтическая фабрика!
И специалисты, которых город "облизывал" каждую минуту, содержа рядом с каждым по паре молодых учеников, каждые три месяца сдающих экзамен — что выучил, что забыл и что не заметил. Неуспевающего ждала сперва порка, а на второй раз — в зависимости от пола — "отработка". Либо в веселом доме, либо на заготовке лекарственных трав.
Пока неуспевающих не было. Но список наказаний продолжал висеть на проходной фабрики, как грозное напоминание.
Бен, от полноты чувств, дважды оступился, ругая высокие ступени и полумрак, царящий на лестнице.
Картер, пересказывавший нам свежие городские сплетни, широко улыбался, перескакивая в своем рассказе с "пятого на десятое" и возвращаясь к четвертому, минуя третье.
"Многословно и очень странно..." — Подумалось мне, когда открытая дверь гостиничного номера, залитого лучами заходящего солнца, наконец-то отрезала меня от болтуна, бесшумно закрывшись и щелкнув замком. — "Это "ж-ж-ж-ж-ж" неспроста!"
А потом мои мысли плавно перетекли на двухспальный траходром, застеленный свежим бельем и потекли в канализацию из ванны-джакузи, из которой я честно вытащил себя через час пятнадцать, едва не уснув и не утонув, при этом.
Организм протестовал, требовал, что бы его вернули в булькающую воду, столь приятно массирующую и расслабляющую.
Оценив свои титанические усилия в похудении в ростовом зеркале, еще раз сказал спасибо мастеру Сибатси, за его чай и за его крем, подтягивающий кожу намного эффективней, чем все то, что рекламировали в мое время, демонстрируя постаревших красавиц, прошедших очередную подтяжку и теперь клятвенно всех уверявших, что результат из "банки", а не от искусных рук пластического хирурга.
И штаны, сшитые месяц назад, уже болтались, честно прося ремня, а лучше — подтяжек.
Привычно спрятав подмышку старенький "Глок", честно пристрелянный и надежный, сунул в "плечевой" карман два магазина и вновь покрутился перед зеркалом, любуясь результатами.
Открыв дверь номера, оказался нос к носу с молоденькой девушкой-горничной, уже занесшей руку для вежливого стука в дверь.
Постучав мне по груди, девушка смутилась так, что от ее мило покрасневших щечек, можно было прикуривать.
— Ужин через 20 минут. — Она опустила голову и я почувствовал, как кровь приливает мне к лицу, а затем быстро покидает его, делая меня совершенно не симпатичным.
Отъехавшая прядь волос открыла увесистую серьгу, на которой черным по белому значилось: "Собственность отеля "Триумф""!
— В гостинице оружие принято носить открыто. — Горничная подняла голову, без боязни глядя мне в глаза. — Или ограничиться ножом.
— Другой кобуры нет! — Развел я руками. — А нож... Так и для него "открытых" ножен, нет.
— Сейчас принесу пояс. — Девушка улыбнулась. — Какой у вас пистолет?
— "Глок", 29-той модели.
— Тогда будет "универсальная" — под "Глок", в нашем городе, кроме патронов ничего и не найдете!
Наблюдая за собственностью гостиницы, радовался и злился одновременно.
Злился на то, что во все времена, человеческий норов остается одним и тем-же.
Радовался за то, что не "полез в бутылку", расспрашивать и всячески вмешиваться.
Тут и монастырь другой, да и судя по улыбке горничной, рабская серьга ей совершенно не мешает жить полной жизнью: свеженький след от засоса еще не рассосался, да и не прячет она его особо, скорее несет с гордостью, как военный трофей, полученный с поверженного противника.
Вернувшись в номер подошел к окну и помассировал лицо, разгоняя кровь, прогоняя свою "бледность злобы", как называл это состояние мастер Сибатси.
Мир мотает круги, смеясь над прошлым и снова скатываясь в него, едва дела начинают идти в раздрай.
Для того, чтобы выжить надо быть вместе.
Для того чтобы быть вместе — надо собраться вокруг сильного.
Что же, сколько европа не кричала о своей уникальности, сколько америка не твердила о толерантности, результат один: либо монархия, либо — вымирание.
— А еще — диктатура! — Сказал я своему отражению в окне, и оно согласно склонило голову.
* * *
Болтовня Картера быстро надоела Бену, но еще быстрее опротивела Вродеку, чуявшему враньё и недосказанность за километр, благо, что опыт был — появление "чудесных кораблей" чех встретил на стажировке в полицейском участке, на практике за четвертый курс университета.
Еще не став юристом, понял Вродек, что выбрал специальность не правильно, но... После пятого курса он сможет устроиться на работу в полицию, а там, с его образованием и физическими данными, перекладывать бумажки ему никто не даст — на улицах не хватает полицейских, грамотных и уверенных в себе.
Пусть не в Праге, пусть в маленьком городке, но он будет работать тем, кем хочет.
