— Ну, разумеется, — согласилась Адельхайда язвительно. — И уже с Печатью.
— Откуда такие познания? — поинтересовался он, не ответив, и стриг пожал плечами, перейдя к низкому шкафу у другой стены:
— Жизнь долгая, Гессе. Чему только не научишься со скуки.
— Книги, — оживился Курт, шагнув следом, и, помедлив, снял с полки первую в ряду, укрытую толстой кожаной обложкой. — Среди прочих в лавке не стоит, значит... Вот так так...
— Что?
— А вы послушайте. 'Не должно думать, что человек является древнейшим или последним властителем Земли, или что привычный ход жизни и сущность невозможно разделить. Старейшие были, Старейшие существуют, Старые не будут пребывать в тех местах, которые известны нам, но между ними Они ходят безмолвные и изначальные вне измерений, и нам невидимы'... Прелюбопытнейшие литературно-философские увлечения у нашего доброго доктора... 'Каков Их облик, не может знать никто, подобия Их — в тех, кого Они сами породили на земле; и таких существует множество видов — от тех, кто полностью повторяет образ человека, до тех, чья форма незрима и неосязаема, что и составляет Их сущность'...
— Это о чем речь? — уточнила Адельхайда, нахмурясь, и он захлопнул книгу, водрузив ее на место.
— Даже не знаю, — мстительно вздохнул Курт. — Возможно, вас и не следует подпускать к этой полке; быть может, ваш ранг этого не дозволяет. Наверное, мне надлежит отправить запрос касательно вашего допуска...
— Напомню, что мой ранг дозволяет приказать вам покинуть этот дом вовсе, майстер Гессе. Без всяких запросов.
— Хватит, — повысил голос фон Вегерхоф. — Довольно. Вот что я вам скажу, друзья мои: то, что происходило здесь сегодня, это не специальная операция, а бродячий цирк, причем дешевый, бездарный балаган, chapiteau, pardon за мой французский. Я ожидал некоторой легкомысленности от Гессе, но ты, Адельхайда... Расслабилась? Давно сидишь без работы? Или его общество на тебя плохо влияет? Если бы так, как вы сегодня, себя вела зондергруппа, зачищавшая пражское гнездо, там полегла бы не половина — полегли бы все. И если бы сегодня здесь были те, кого мы разыскиваем, мы отсюда не вышли бы. Мы бы сюда даже не вошли. Вы, оба. Вы понимаете, о чем я говорю, или все это звучит в пустоту?.. Надеюсь, понимаете, — кивнул тот, когда в ответ не донеслось ни слова. — А теперь слушать меня, уж коли вы сами не в силах должным образом организовать работу. En premier lieu[100]. Быстро и по возможности осторожно осматриваем подвал — осмотреть осталось немного, в основе своей все и без того ясно. En second lieu[101]. Адельхайда — после этого ты уходишь. Гессе остается здесь и ждет дорогого доктора для задушевной беседы. Я остаюсь с ним на случай, если его увлечение неправедными книжками простирается дальше исследовательского интереса и граничит с практическими умениями. Завтра встретимся снова для обсуждения. Ясно всем? Согласны — все?
— А возражения примутся? — уточнил Курт и, перехватив взгляд холодных прозрачных глаз, пожал плечами: — Разумеется, все согласны... Так что же — подпускать ее все-таки к полке или не стоит?
Глава 14
Свой уговор с фон Вегерхофом ульмский канцлер исполнил точно и добросовестно — ожидать возвращения хозяина пришлось не менее полутора часов. Окно за ушедшей Адельхайдой снова затворили, и помещение лавки теперь пребывало в темени, ничуть не разбавляемой узкими лезвиями света, проникающими в щели ставен, сработанных по старинке — без стеклянных вставок. Курт сидел у стола, скучающе подперев голову ладонью, стриг стоял чуть поодаль, скрытый от глаз стенкой полки, прислонясь к стене, и, скрестив на груди руки, с увлечением рассматривал рукав. По временам горящий кошачий взгляд вскидывался к двери, неподвижно замирая и через мгновение вновь опускаясь; поначалу Курт всякий раз приподнимал заряженный арбалет, лежащий на колене, потом лишь сжимал ладонь на прикладе, а спустя час и вовсе отложил оружие на стол.
— Ты вообще не устаешь? — недовольно выговорил он, в очередной раз переменив позу; фон Вегерхоф передернул плечами:
— Почему. Устаю. Но сейчас усталость ни при чем; ты на обедне стоишь дольше, чем мы ждем в этой комнате. Просто я уже привык к скуке, а твоя натура в бездействии чахнет, потому ты и ерзаешь, точно на пыточном стуле.
— 'Привык к скуке'... Я-то полагал, что уж у тебя жизнь насыщена событиями, делами, встречами — вон даже твоя домовая мышь постоянно в недовольстве, что у тебя нет на нее времени; а ты — 'скука'.
— 'Жизнь удивительна и увлекательна'... Ерунда. Загруженность и насыщенность — не одно и то же. Ничего нового не происходит, Гессе; все где-то когда-то уже было, и чем дольше живешь, тем все больше скуки. Tout est vieux[102]. Одни и те же женщины, одна и та же пища, одни и те же города, люди, дни, годы, одна и та же жизнь.
— Ты зануда, — покривился Курт. — Воображаю себе ваших в возрасте лет трехсот. Наверняка снобье еще то.
— Высокомерное снобье, — уточнил стриг. — Словом, ты бы с ними столковался.
— Благодарю.
— Aux armes[103], — предложил фон Вегерхоф равнодушно, кивнув в сторону порога. — Наш доктор возвращается.
— Уверен?
— Его шаги. Не спутаю... Только без горячки, — предупредил стриг, когда Курт подобрался, направив арбалет на входную дверь. — Скорее всего, старичок в себе ничего, кроме знаний, не таит.
— Вскрытие покажет, — отозвался он хмуро, уложив арбалет на колено и пристроив палец на спуск.
Ключ заскрипел в замке спустя полминуты, и в растворившуюся дверь Штайн прошел, глядя под ноги и бурча себе под нос едва слышные порицания — наверняка в адрес городских властей в лице исполнительного канцлера. Сидящего у стола человека он увидел, уже прикрывая створу за спиною, и, увидя, вскрикнул, подпрыгнув на месте и схватившись ладонью за грудь.
— Доброго дня, — поприветствовал Курт, указуя заряженным арбалетом в сторону. — Закройте дверь и войдите. Негоже топтаться на пороге в собственном жилище.
— Силы небесные... — пробормотал тот едва слышно, поколебавшись на месте, словно решая, не стоит ли немедленно выскочить прочь. — Что вам нужно в моем доме?..
— Войдите, господин Штайн, — повторил Курт настойчиво. — Тогда побеседуем.
— Не знаю, что тут происходит, юноша, — чуть осмелев, повысил голос тот, — однако вы, я вижу, понимаете, что находитесь в чужом доме, чем посягаете на мою собственность...
— Этот город начинает действовать мне на нервы, — оборвал он раздраженно. — Едва ль не всякая блоха готова судебным порядком отстаивать право на свою собаку... Повторите снова, господин Штайн, что не понимаете происходящего и не знаете, кто я — и я всажу в вас болт. Наверняка о том, что терпение инквизиторов коротко, как последних вздох, вы наслышаны. Желаете испытать это опытным путем, до которого вы такой охотник?
— Я не понимаю... — начал Штайн и взвизгнул, не по-стариковски резво отпрыгнув от стальной стрелки, со стуком вонзившейся в пол подле его ноги.
— Продолжайте, — пригласил Курт дружелюбно, и старик, помедлив, опасливо косясь на направленное на него оружие, притворил дверь, погрузив комнату в темь. — Не надо открывать ставен, — продолжил он в прежнем тоне. — Не то с вашей прытью, как я вижу, наша беседа вполне может прерваться, не начавшись; лучше зажгите светильник и присядьте к столу.
Подрагивающие руки справились с указанием не с первой попытки, и ненадолго Курт всерьез испугался, что старика сейчас хватит удар, и наполненная маслом плошка, увенчанная трепещущим лоскутом огня, выскользнет из его пальцев и разлетится по полу. От установленного посреди стола светильника он чуть отодвинулся, пристроив руку с арбалетом на столешницу, и хозяин лавки нервно мигнул, тоже сдвинувшись в сторону.
— Не могли бы вы убрать оружие, майстер инквизитор? — попросил Штайн тихо. — Я не хочу ни в коей мере отозваться неподобающим образом о вашем самообладании или умении стрелка, однако, не ровен час, дрогнет рука, и...
— Всенепременно дрогнет, — согласился Курт, однако сверкающие острия все же отвернул в стену. — Если вы не будете вести себя должным образом. Я вижу, однако, что притворство вы все же решили оставить; хорошо. Итак, вы знаете, кто я. Надеюсь, сознаетесь и в том, что — знаете, почему я здесь. Дабы мы не теряли время, попрошу вас взглянуть на ваш особый шкаф, и вы увидите, что задняя стенка вынута, а дверь вскрыта. Полагаю, не следует уточнять, что ваши прелюбопытнейшие экспонаты я тоже видел. Так что же, господин Штайн — вы понимаете, что происходит?
— Ну... — пробормотал тот неопределенно, подвинувшись еще дальше в сторону и обернувшись на дверь; Курт вздохнул.
— Полагаю, у выхода твое присутствие будет более необходимо, — выговорил он в потолок, и Штайн отодвинулся снова, теперь назад, глядя на непрошеного гостя с настороженностью. — Как знать...
— Не думаю, что среди достоинств господина профессора есть умения акробата, — безучастно отозвался фон Вегерхоф, выходя из своего укрытия, и тот подпрыгнул на табурете, глядя с растерянностью на то, как стриг, медленно прошествовав к двери, утвердился возле, прислонясь к ней спиной. — Однако, в самом деле, как знать. Доброго дня, доктор Штайн.
— Господин барон... — выдавил старик оторопело. — Но вы-то что здесь делаете?
— Оказываю помощь следствию, — пояснил стриг благодушно. — Полагаю это своим долгом как добропорядочного горожанина и верного католика... Не обращайте на меня внимания. Я вам не помешаю; если, разумеется, вы не станете делать глупостей.
— Лицемер, — укоризненно возразил Курт. — Не слушайте его; 'добропорядочный горожанин'... Попросту этот библиофил надеется наложить лапу на вашу библиотеку после вашего ареста и ее конфискации.
— Моего ареста?..
— А как же вы думали? — с искренним удивлением пожал плечами он. — Потрошение трупов, осквернение склепа, изучение запрещенных трудов; за одно лишь это — не почетный же Знак вам следует вручить, верно? А уж введение в заблуждение следователя Конгрегации, препятствие дознанию... Господин Штайн, вы совершили едва ли не все возможные преступления, находящиеся в ведении Святой Инквизиции — да вы просто живой академический перечень... О, прошу прощения — пока живой. Примите мои соболезнования; но ведь вы прожили увлекательную жизнь, верно? Немногим будет что вспомнить перед смертью, как вам.
— Вы... меня запугиваете, майстер инквизитор? — уточнил старик с неуместной, нервозной улыбкой; Курт качнул головой:
— Господи, ну, как вы могли такое подумать, господин профессор. Разумеется, нет. Просто пытаюсь описать вам ваше будущее; ведь и его угадыванием вы тоже интересовались, если судить по собраниям ваших книг? и я лишь пытаюсь удовлетворить ваше любопытство. Ваше будущее — арест, суд, костер.
— У вас нет такой власти в Ульме, — без особенной уверенности возразил Штайн. — Вы даже не имели права вторгаться в мое жилище, и я...
— Что? — уточнил Курт, когда он запнулся. — Позовете городскую стражу? Напишете на меня жалобу рату?.. Моими малыми правами в этом гадюшнике мне только бродячие дворняги еще не тыкали в морду, и, как уже упомянуто, меня это все более раздражает. Не советую вам, дорогой доктор, повторять ошибки прочих, ввергая меня в состояние нервозности и, в перспективе, бешенства, отчего рука и впрямь задрожит. Уж пристрелить вас я могу безо всяких соглашений с властями, запросов начальству и оформления требуемых документов. При этом я могу промахнуться и попасть вам в ногу, в руку или еще куда-либо, где (вам как лекарю это должно быть известно) кровотечение не станет смертельным, зато ощущения — будут малоприятными. Обращу ваше внимание и на тот факт, что никто не видел того, как я входил в ваш дом, и никто не увидит, как выйду; труп же ваш, истерзанный зверским образом, спишут на местное ворье.
— Господин барон! — воззвал Штайн, обернувшись к неподвижному фон Вегерхофу. — Вы... вы же цивилизованный человек, как вы можете в этом участвовать? Поверить не могу, что вы заодно с ним!
— Это довольно занятно, — заметил Курт, когда стриг не ответил, — слышать подобные речи от любителя ночами выкапывать умерших из могил. Что-то это слабо отдает цивилизованностью. Посему, господин профессор, выхода у вас два — на костер или стрелу в лоб.
— Нет, вы чего-то хотите от меня, — возразил Штайн настойчиво. — Вы ждете от меня чего-то, иначе не стали бы со мною говорить. Вы меня просто запугиваете, чтобы вынудить сделать или сказать что-то; но что? вы просто скажите, что вы хотите от меня получить!
— Наверняка подобных успехов в исследованиях не смог бы достичь глупец, — отметил Курт одобрительно. — Разумеется, вы понимаете все верно, разумеется, мне от вас кое-что нужно. Странно только, что вы не догадываетесь, что именно. Возможно, дело попросту в том, что вы на взводе, и это понятно... Прежде, чем решить вашу судьбу, господин профессор, я хочу четкого и прямого ответа на один-единственный вопрос: для чего вы сделали то, что сделали? Зачем столько трудов, дабы подбросить мне поддельного стрига — вот что я хочу знать.
— Les faits sont obstinés[104], — благожелательно заметил фон Вегерхоф, когда старик опустил взгляд, не ответив. — Или, говоря проще — прислушайтесь к моему другу, господин профессор, и не злите его лишний раз. Поверьте мне, терпение у него и впрямь не ангельское, а отношение к правам и свободам и вовсе кошмарное; наверняка сам я все еще жив и здоров лишь оттого, что он не имеет иного партнера для шахматных баталий.
— Как я понял из слов майстера инквизитора, господин барон, — заговорил Штайн, наконец, — мое будущее мало изменится от моих действий. Мне в любом случае грозит смерть — немедленно ли, нет ли...
— Также мои слова должны были заставить вас припомнить, что между 'немедленно' и 'нет' есть существенное различие, каковое вы как человек, имеющий знакомство с телесными страданиями, должны осмыслить. Ну же, не упрямьтесь, дорогой доктор. Вы и без того по самые уши в неприятностях; разъяснить мне причину, по каковой вы в них влезли — не столь уж весомое к ним добавление.
— Ну, что ж, хорошо, — обреченно отмахнулся старик, бросив на фон Вегерхофа укоряющий взор. — Хотите причины — я назову их вам, вот только ничего в моей судьбе это и впрямь не изменит... Вы помеха в этом городе, майстер инквизитор. Помеха всем и всему — и торговле в первую очередь. А моя торговля процветает лишь во дни, когда горожане праздны и спокойны, когда их кошельки наполнены, а души ублаготворены; лишь тогда они задумываются о здоровье несколько более, нежели обыкновенно — и тогда, кроме необходимых лекарств, они приобретают средства для поддержания или стяжания красоты и молодости, а также всевозможные благовония и прочие мелочи, о которых и мыслей не приходит в голову, когда голова эта занята проблемами. А проблемы, прошу меня простить за прямоту, создаете здесь вы. Вы всем говорите, что по улицам бродит стриг, и люди опасаются. А когда люди боятся за свою жизнь, майстер инквизитор, им не до излишеств, они и не подумают потратить деньги на притирки от прыщей или вот хоть книги (тем более книги!); они потратят свои сбережения на замок покрепче или новые ставни, или еще на что-то, что, по их мнению, поспособствует их безопасности. Вот вам и причина. Не будет стрига — не будет в Ульме и вас. А когда вас не будет, некому будет будоражить умы моих покупателей.
