Девятый император

— Как будто гроза, — сказал Ратислав. — Небо по Акуну свечку затеплило.

— Это тоже погребальный костер, — сказала Руменика. — Мы с той стороны ехали. Это город горит.

Глава восьмая

Kehn Fheri vist yus Neahof vencer eis beneahent. Af

Lliehan deen Feyhar

Люди жили там с Богом, в счастье и благополучии.

Лигэн из Феннгары

Т

оржок полыхал.

Воевода Радим с тоской смотрел на черные столбы дыма, выраставшие над городом. Посад был почти весь охвачен пожарами. Со стен детинца воеводе было видно, как в дыму и пламени у горящих домов мечутся люди — обожженные, полуослепшие от дыма, обезумевшие. По городу носились группы всадников на маленьких гривастых лошадях, рубили и топтали убегающих людей, подхватывали их узлы и корзины и неслись дальше, сея вокруг себя смерть.

Монголы ворвались в Торжок по льду Тверца. Часть их конницы, пытаясь обойти укрепления посада, напоролась на вкопанные рожны, но основная сила поток втекала в посад, обозначая свой путь вспыхивающими пожарами. Радим тут же отдал приказ своим воинам и сторонникам отходить в детинец. С воеводой в детинце было тридцать человек — десять новгородцев и два десятка ополченцев-сторонников, вооруженных рогатинами и луками. Здесь были Прокоп Псковитянин, Халзан, Василь Пятка, Хлуд и другие его ратники. Яков Млын, Ларион и еще два десятка дружинников оставались в посаде. Радим был в страшной тревоге, ходил по пряслам, пытаясь определить, с какой стороны враг пойдет на детинец. Ратники на стенах были готовы к бою; у бойниц лежали полные стрел колчаны, приставлены были сулицы*. Холопы варили в больших котлах кипяток для незваных гостей.

С берега Тверца раздавались гулкие удары — будто кто-то колотил в огромное било**. Прокоп подошел к воеводе, обратил внимание на странный звук.

— Чаю, монголы, пороки

* * *

свои к стенам тащат, — догадался Радим. — Чтобы их до детинца дотащить, надобно путь расчистить, вот они и ломают дома, путь для пороков прокладывают.

— Замолы

* * *

полыхают тож, — произнес Прокоп. — Что делать-то будем, воевода?

— Драться будем, — отвечал Радим. — Сколько сил хватит.

— Наши едут! — послышался крик дозорных.

Дружинники поспешили открыть ворота. Радим сбежал со стены встречать воинов. Лицо его помрачнело, когда среди восьми вернувшихся он не увидел Млына.

— Плохо дело, воевода, — крикнул смолянин Ларион, весь в копоти и крови. — Нехристи валом валят, не удержать!

— Где Млын? — спросил Радим, боясь услышать ответ.

— Нет больше Млына, — сказал один из дружинников. — Монгол его стрелой срезал на берегу, когда отходили.

— Кто-нибудь видел, как он погиб?

— Я видел, — отозвался воин с перевязанным лицом.

— Прокоп! — позвал Радим. Псковский воин вышел из группы дружинников, встал перед воеводой.

— Покуда Млына не нашли, живого или мертвого, будешь моим податным воеводой

* * *

*, — приказал Радим. — Ставь воинов на стены! Будем бой принимать.

Пока воины запирали ворота цитадели и навешивали на них дубовый засов толщиной с туловище взрослого мужчины, Радим раздавал приказы. Случилось то, чего воевода опасался с самого начала — ополченцы, оставшиеся в посаде, или погибли или поспешили спастись бегством. У него под рукой осталась горсть воинов, с которой детинца не удержать. Но Радим и сам не верил, что ему удастся отстоять цитадель. Умереть бы с честью, достойно — и того довольно.

— Воевода, дозволь слово молвить! — склонился перед Радимом Прокоп.

— Говори.

— Сибгатулла, иди сюда! — Прокоп поставил перед воеводой молодого половца из числа сторонников, совсем еще мальчика. Юноша был весь в копоти, даже на бровях и узких, едва пробившихся усах висели частички сажи.

— Этот малый — сбег, был с суздальцами на Сити, потом к нам прибился, — пояснил Прокоп. — Ну-ка, расскажи воеводе, что слышал.

— Как подошли монголы к валам, начали нас поносить, — сказал Сибгатулла. — Кричали они, что пока в гости к нам пришли, велели привечать дорогих гостей. А то за ними хозяин вселенной идет, сиятельный Бату-хан со стотысячным войском. Мол, такой городишко, как ваш, мы насквозь проедем и даже не заметим, что кто-то нас в него не пускал.

— Верно ли ты понял, малец?

— Монголы говорят, и я понимаю. Языки наши схожи.

— А не врешь?

— Я правоверный мусульманин. Наша вера запрещает лгать.

— Хорошо, — Радим знаком отпустил юношу. — Что сие значит, Прокоп?

— Мыслю я, воевода, нам Торжка не удержать. Пока основные силы поганых не подошли,

* Сулица — метательное копье.

** Било — деревянный колокол

* * *

Пороки — штурмовые машины

* * *

Замол — пристань

* * *

* Податный воевода — десница, помощник главного воеводы.

надо прорываться на Новгород. Монголы идут с полудня, так что дорогу на север вряд ли нам успеют закрыть. Пока Батыга со своей ордой не подошел, сможем прорваться, коли Пречистая поможет.

— А как же детинец?

— У нас сорок человек всего. Остальные полегли на посадских валах от монгольских стрел.

Словно в подтверждение слов Прокопа шальная монгольская стрела с гудением влетела за стену, ударила в столб коновязи в пяти шагах от воеводы.

— Видишь, — сказал Прокоп, — монголы уже на расстоянии полета стрелы от детинца. Скоро на нас навалятся.

— А как же честь воинская, Прокоп?

— Чести мы своей не посрамили, город Батыге поганому не сдали покорно, встретили гостей незваных честь по чести, как полагается — хлебом железным, да солью огненной. Чтобы монголам насолить еще пуще, подожжем детинец и припасы в нем. А там и попробуем пробиться, пока поганые детинец сплошным кольцом не обложили.

— А жители как же, что в детинце укрылись?

— Жителей мы теперь никак не защитим. Их, чаю, монголы без вреда выпустят из города, есть у меня хитрость одна. Коли удастся, и людей спасем, и сами спасемся.

— Думу ты мне задал, Прокоп. Сам не знаю, как быть. Коней-то у нас хватит?

— Хватит. В детинце больше пятидесяти лошадей под седлом.

— А прорвутся-то не все!

— Знаю. Что нам терять, воевода? Что в детинце, что в чистом поле — смерть от меча везде смерть достойная.

— Убедил! — Радим от избытка чувств кулаком хватил по бревенчатой стене. — Готовь людей. Всех сажай на конь, припасы бери, сколько можно, остальное людям раздавай. Не могли город спасти, так хоть людей спасем.

Передовая монгольская тысяча Тенгиз — нойона примчалась к Торжку на рассвете. Покрутившись у валов, окруживших посад, монголы постреляли в защитников, показавшихся на стенах, и отошли. Тенгиз-нойон, помня приказ своего командира, великого Субэдея, решил не дразнить урусов и не терять понапрасну людей.

Монголы начали штурм к полудню. Тенгиз-нойон бросил на валы несколько сот спешенных воинов с канатами и лестницами, прочие силы повел в обход. Монгольские командиры сразу сообразили, что лучше всего войти в город по льду Тверца. Тут не было никаких укреплений, и Тенгиз-нойон одобрил план своих командиров. Пока защитники валов отчаянно дрались с монгольскими огланами, конница Тенгиз — нойона уже ворвалась в посад, засыпая дома зажигательными стрелами, рубя всех, кто попадался на пути.

Тенгиз-нойон, молодой, дородный и важный, прославленный многими победами, наблюдал за штурмом. Свою юрту он велел поставить на высоком месте напротив детинца. Тенгиз-нойон пил зеленый чай с молоком и солью и подшучивал над урусами, задумавшими сопротивляться.

— Глупые бородачи! — говорил он своим сотникам, пока остававшимся в резерве. — Эту кучку деревянных юрт я возьму еще до темноты. Возьмите побольше пленных. Я их пошлю к сиятельному Субэдею, пусть расскажут о моей доблести и великодушии.

Через час прискакал гонец из передовой сотни. Урусы отошли с валов, опасаясь попасть в окружение. Посад в руках монголов. Скоро можно будет начать штурм цитадели. Пленные говорят, там всего полсотни воинов. Тысячник слушал, кивал, сунув руку за

пазуху своей дэли*

* Дэли — монгольская шуба шерстью внутрь с широким запахом

— Хорошо! — сказал он, когда гонец замолчал. — Пока подождем. Сиятельный Субэдей велел беречь храбрых монгольских воинов. Может быть, урусы одумаются и сами сдадутся на нашу милость.

Последующие три часа монголы грабили и жгли посад. Их полководец наслаждался вареной бараниной, кумысом и чаем в своей юрте и ждал, когда к нему явятся сдаваться посадник и городская чадь нарочитая*. О дарах, которые поднесут ему урусы, сиятельному Субэдею можно не докладывать...

— Великий хан! Великий хан!

Косолапый коренастый воин в синей дэли и с кривым мечом на поясе, застыл в низком поклоне у полога юрты. Нойон велел войти. Монгол неслышно вошел, отбил установленное число поклонов, сел на пятки.

— Великий хан, у урусов что-то творится. Они открыли ворота крепости и с криками бегут оттуда.

— Что они кричат? Сдаются?

— Воют, как годовалые волки. Безумие охватило их. Сам Тенгри** покарал урусов за сопротивление.

— Говори яснее.

— Мы поймали мальчишку— кипчака

* * *

, который был в крепости. Он здесь.

— Веди его.

Монгол, кланяясь, выскользнул из юрты, короткое время спустя, вернулся с половцем Сибгатуллой. Юноша, растянувшись на кошме у ног хана, начал со славословий:

— Да благословит Тенгри великого хана на тысячу лет жизни и счастья! Да растают его враги, как дым в ночи, и да будут они растоптаны пятой хана, как кизяк на дороге!

— Ты из города?

— Да, о хан-солнце! Урусы прошлой зимой взяли меня в плен, я был у них рабом. Узнав, что идет победоносное монгольское войско, я обрадовался и хотел сегодня ночью вместе с другими рабами открыть для вас ворота крепости. Но урусов постиг гнев бога — в крепости открылся страшный мор. Их воевода умер, и теперь урусы бегут кто куда. А крепость они подожгли, чтобы вам ничего не досталось.

— Что за мор? — Тенгиз-нойон боязливо отодвинулся от юноши.

— Оспа, о великий! Меня ты можешь не опасаться, я переболел оспой в детстве, и теперь зараза мне не страшна.

— Пошел прочь!

Монгол вытолкал пленного из юрты, вышел сам. Тенгиз-нойон задумался. Его мечты о том, что к нему придет посадник с ключами от города, пошли прахом. Хуже того, оспа, о которой сказал пленный, может перекинуться на его воинов. В детинец входить нельзя, да и незачем — урусы сами все там подожгли. Жаль, богатой добычи теперь не будет.

— Урумчи! — позвал нойон.

На зов явился широкоплечий монгол с темным лицом, в шлеме и кольчуге под хорошей шубой. Поклонился хану, замер, ожидая приказаний.

— Пусть бьют в барабаны! Сигналь отступление.

— Слушаюсь, мой хан.

— Что там урусы?

— Бегут из города. Весь Торжок в огне.

— Хорошо. Скажи воинам, пусть огласят мой приказ — в детинец не входить, урусов не трогать. У них мор. Пусть сотники отводят свои сотни от города.

— Слушаюсь, мой хан.

Тенгиз-нойон жестом отпустил телохранителя, вернулся к своей баранине и к своему кумысу. Но прежний аппетит куда-то пропал. Торжок обманул ожидания Тенгиз — нойона.

* Чадь нарочитая — знатные люди

** Тенгри — верховное божество тюркских народов, небо.

* * *

Кипчаки — одно из названий народа половцев.

Богатой добычи взять не удалось. Это не понравится блистательному Субэдею. Поэтому, когда сюда подойдет тумен блистательного Субэдея, и великий полководец призовет его, Тенгиз — нойона, на совет тысячников, следует просить великого о милости — позволить его тысяче первой идти на богатый Новгород. Там добыча будет даже побогаче, чем во Владимире. Только бы сиятельный Субэдей согласился. Небо милостиво, подумал нойон, может быть, великий и согласится...

На майдане перед домом воеводы собрались все, кто изъявил желание прорываться вместе с воеводой в Новгород — всего двадцать девять человек. Все хорошо вооруженные, при защитном доспехе, щитах и шлемах, все на сильных резвых конях. Торбы и переметные сумы были полны овса для лошадей и хлеба для всадников. Остальные припасы в амбарах уже пожирало разгорающееся пламя. Радим вспомнил, как едва не умер от простуды, спасая те самые припасы, что решено было нынче сжечь — и вздохнул.

— По двое за мной! — скомандовал воевода, вскочив в седло.

Хитрость Прокопа пока что удалась — монголы не тронули вышедших из детинца людей. Дозорные со стены сообщили, что монголы вообще оставляют посад. Пока объяснить это было трудно. Возможно, дело в пожарах, которые полыхают в городе. Но может быть и другое — монголы получили новый приказ и что-то затевают. Гулкие удары с берега больше не доносились; значит, штурм детинца откладывался. Но теперь это было неважно. Остался только один путь — пробиваться.

— Пошли! — Радим махнул мечом.

Отряд начал выезжать в открытые ворота. Улицы были затянуты удушливым дымом. У Радима начался сильный кашель. Под копытами коней чавкала грязь — от жара пламени растаял снег. Кое-где лежали тела зарубленных монголами горожан, мертвая скотина, разбросанная рухлядь, которая не соблазнила находников* и была ими выброшена. Воины ехали плотным строем, прикрывшись щитами; по настоянию Прокопа Радим из головы колонны сместился в ее середину, доверив командование своему деснице. Радим думал о Млыне. Старый воин честно выполнил свой долг. Где теперь его тело? Даже земле предать нельзя...

Чем дальше отряд отъезжал от детинца, тем сильнее становились пожары. Тут среди трупов мирных жителей попадались и тела воинов — большей частью новоторжских ополченцев. Почти все были сражены стрелами. Над некоторыми уже причитали обезумевшие от горя женщины. Попадались среди трупов и монголы. Радим искал глазами тело Млына, но старого воина нигде не было. Зрелище разорения и смерти заставляло воинов стискивать зубы и втихомолку бормотать проклятия. Они уходят из города вместо того, чтобы сражаться.

— Впереди!

Первым увидел монголов смолянин Ларион — он же и закричал. В следующий миг монгольская стрела уложила его на месте. В конце улицы замаячили черные тени, раздался хриплый многоголосый рев, и на колонну русских посыпались стрелы. Завертелись с ржанием раненые лошади, упал сторонник, получивший стрелу в живот. Радим почувствовал удар в щит, глянул — стрела пробила два слоя дубленой бычьей кожи навылет. Но атаковать монголы не стали; выпустив в русских стрелы, подпустили их поближе и тут же ударились в бегство.

— Заметили, черти! — Радим плюнул в сердцах. — Теперь обложат.

— Надо спешить, — Прокоп поднялся в стременах, закричал; — Эй, робяты, у кого конь раненый, бросай его к лешему, садись на запасных!

— Жаль Лариона, — произнес Радим. — От изменника Субара ушел, а тут...