Убежище было заполнено дымом. Ничего не понимающие, только что проснувшиеся бойцы переворачивали искорёженное тело Ментала. Он выбрал себе спальное место на низу, но теперь почему-то лежал на полу, под нарами. Один уновец был ранен осколком в плече, больше никто не пострадал. Подбежал постовой-нейтрал, он также озадачен, как такое могло произойти — дверь в убежище никто не открывал. Ментал умирал, он вращал уже ничего не видящими глазами и что-то силился сказать. Было слышно только: "яка.. яка...". Никто не понимал, что он хочет сказать. Ментал умер. Осмотрев всё вокруг, пришли к выводу, что взорвалась граната Ментала (ещё вчера у них оставалось всего две гранаты — у Ментала и Радиста, но сейчас в распахнутом вещмешке Ментала гранаты не было). По повреждениям на теле Ментала и бетонном полу было очевидно, что Ментал своим телом накрыл гранату. Не оставалось сомнений — Ментал покончил с собой. Не выдержали нервы или встреча с шатуном для него не прошла бесследно или шатун его здесь настиг и поквитался с ним за его способности, которые позволили приоткрыть его тайну людям.
Радист не стал помогать другим заниматься похоронами Ментала и сборами в дорогу. Ему ничего не хотелось. Сон Радиста и самоубийство Ментала наложились друг на друга. В сознание Радиста вкатилась новая волна безбрежной гнетущей тоски и безнадёги. Как тогда — в слизняковой норе на Нейтральной. Но теперь не было рядом Светланы, которая могла бы вернуть его к жизни. Если бы она была рядом, она бы что-то сказала или сделала и надежда вернулась к Радисту. Радист силился вспомнить, что же Светлана говорила ему, что надо делать в таких случаях... Молиться её Богу?.. Как-то так: "Отче наш, сущий на небесах...". Нет не вспомнит. Богу всё равно, что происходит с Радистом, Муосом, Москвой и всем миром.
Радист посмотрел на книжку белорусского поэта, воспевавшего умерший мир с его безвозвратно утраченными радостями. Он её поставил на полку и машинально взял другую более толстую книгу. Открыл её: "Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною. Твой жезл и Твой посох они успокоивают меня...". Радист быстро открыл название книги "Библия. Книги Ветхого и Нового Завета". Это ведь Книга про Того Бога, в Которого так верит Светлана. "Бог! Если Ты есть! Если во всём этом мраке есть какой-то смысл! Помоги мне слабому и трусливому радисту дойти до цели и сделать всё так, как надо...". Радист взял книгу, вложил её в заплечный мешок. Это не воровство. Хозяевам убежища, которые уже становятся ленточниками, книги будут ни к чему.
7.5.
До взрыва они отдыхали всего несколько часов, но после гибели Ментала оставаться в убежище уже никому не хотелось. Решили двигаться в путь. Плана, как идти, не было. Решили идти наугад, пока не найдут какие-либо ориентиры или не встретят проводника.
Они шли долго, петляя коридорами, ходами, норами. Два раза замечали, что идут по кругу. Решили оставлять метки: Митяй куском кирпича рисовал на углах знаки. Им везло. Пока что страх перед неметрошными коммуникации казался несколько преувеличенным. Здесь были слышны шорохи, вопли каких-то животных. Но им пока никто не встречался.
Вышли к трубопроводу. Когда-то по этим ржавым трубам, когда они ещё не были ржавыми, что-то куда-то перегонялось. Между трубами и бетонной стеной канала, в который они были уложены, имелось узкое пространство, через которое мог идти один человек. Они цепочкой двинулись туда. Иногда щель сужалась, тогда вперёд приходилось протискиваться боком.
С труб метнулась какая-то тень; в ту же секунду закричал нейтрал, шедший в конце цепочки. Это случилось в узкой части прохода, когда все стояли лицом к трубам. Тенью оказался кот, обыкновенный черный кот. Теперь он, свирепо урча, вцепился когтями в одежду зажатого между трубой и стеной нейтрала и разгрызал ему своими клыками шею. Нейтрал держал в руке меч, которым пытался ударить кота. Но в тесноте он не мог замахнуться. Тогда он бросил меч и начал стаскивать кота руками. Ещё один нейтрал лез назад, к своему соплеменнику. Он уже почти дошел и протягивал руку к коту. Мимо его лица по трубам пробежало ещё несколько котов. Они не обращали внимания на остальных бойцов, а прямиком бросились на раненного нейтрала. Тот, превозмогая боль крикнул:
— Ухо... дите...
Хлынул фонтан крови — коты перегрызли сонную артерию. У нейтрала подкосились колени, он так и остался стоять зажатым между стеной и трубами. А коты, хищно рыкая, грызли его плоть. Рахманов тянул за руку нейтрала, который всё ещё рвался помочь своему умирающему товарищу. Было уже поздно, а здесь, зажатые, они были легкой добычей для стаи диких котов.
Гибель нейтрала рассеяла впечатление о безопасности неметрошного Муоса. Они вышли из трубного канала и продолжили бесконечное хождение по лабиринту. Где они теперь находятся — возле Нейтральной, Немиги или в другом конце Муоса — определить невозможно. По дороге они встретили ещё одно разорённое поселение — такое же убежище, но раза в три меньше прежнего. И захвачено оно было значительно раньше — на полу валялись только черепа и обглоданные животными кости.
Неметрошные ходы постепенно захватывала мутировавшая растительность. Стены покрывал лишайник. Там, где на полу встречалась кучка грунта или песка, появлялись полупрозрачные немного светящиеся в темноте трубчатые побеги без листьев, толщиной с карандаш и длиной с палец. Что у этих созданий лежало в основе процесса питания в отсутствии света — сказать трудно. Нейтралы их называли торчунами. Местами на десятки метров пол и низ стен был устлан торчунами. Когда на них наступаешь, они мягко сгибаются под тяжестью человеческого тела. Когда подымаешь ногу — они быстро выпрямляются и не остаётся никакого следа от только что ступившего на лужайку торчунов человека. Торчуны безобидны, но в пищу человеку не пригодны — желудок не мог переварить их жесткие ткани.
Зато их с удовольствие пожирают подземные представители фауны — жабки. Жаб, как таковых, не видели с Последней Мировой. Жабки, возможно, это и есть мутировавшие потомки жаб, хотя сходство у них очень отдалённое. В условиях темноты подземелий жабки стали полупрозрачными и без глаз. Да и рудиментарная голова у них представляла собой лишь небольшой бугорок на круглом туловище с четырьмя короткими перепончатыми лапками. Они выползали из щелей и ямок, съедали одного, а кто побольше, то и двух торчунов и уползали обратно в щель. В течении долгих часов торчуны, покрытые защитной оболочкой, переваривались в животах жабок. Но жабкам спешить было некуда, торчуны росли намного быстрее, чем их съедали.
Был кто-то, кто ел и жабок, но Радист уже не решился расспрашивать про них у замкнувшегося в себе нейтрала, переживавшего гибель своего друга.
Хотелось есть, и никто не решался предложить Митяю сделать привал. Командир сам решает, когда, где и для чего им останавливаться. Когда они проходили одно из перекрещений ходов, послышался приятный аромат. Решили вернуться и узнать, что является источником этого аромата, тем более, им всё равно было, куда идти. Они вернулись и свернули в боковой ход. По мере их движения запах усиливался. Аромат был намного приятнее, чем запах тушеного картофеля с мясом, — гастрономической мечты муосовцев. Где-то готовили такую пищу, которую умели делать только жившие когда-то на поверхности повара. А может даже и они не умели?! Желудки бойцов урчали. Любая пища: грибы, тушенка, которые оставались у них в мешках; да что там грибы и тушенка — картофель тушеный со свининой, не могли сравниться по вкусу с тем, что источает этот запах. Они уже почти бежали, предвкушая, как обменяют на оружие, а если им не дадут — то возьмут силой в этом дивном поселении их пищу. Они подбежали к следующему перекрестку ходов. По центру перекрестка была полуметровая возвышенность, как будто большой гриб или торт. Рядом с этим "тортом", на полу ещё несколько разноразмерных бугров или бугорков. Этот торт, бугры, бугорки, пол возле них и стены на пять-десять метров вокруг покрыты нежной розовой пенистой массой, источавшей сладкий аромат. Усилием воли Митяй, пришедший первым, раздвинул в стороны локти, заградив проход, и спокойно сказал:
— Назад.
Митяй стал отступать, отодвигая назад недовольно толпящихся за его спиной бойцов. Рахманов, веря интуиции Митяя и переборов свой внезапный голод, тоже потребовал:
— Да назад вы,- и схватил двух наиболее настырных, потащив их за собой.
Один молодой солдат-центровик, поднял руку и сгреб ею со стены кусок пены. Он, не удержавшись, поднёс этот нежный пудинг к своему рту и укусил.
Миллионы микроскопических стрекал мутировавшей плесени гриба-пеницила вонзились в губы, язык и нёбо, выплёскивая смертельный парализующий яд. Солдат секунду постоял, а потом упал лицом вниз — прямо в нежно-розовую плесень. Едва заметно пена вокруг бойца зашевелилась и стала заползать, покрывая тело и одежду солдата. Митяй и кто-то из уновцев схватили солдата и стали его оттаскивать назад, подальше от эпицентра плесени. Когда его перевернули на спину, на ещё свободной от плесени части лица застыла гримаса смерти. Рахманов руками в перчатках стал оттирать щеки воина, но плесень стиралась вместе с уже отслаивающейся кожей.
Тем временем Митяй обратил внимание на второго централа, который вожделенно смотрел на пену, глотая слюну. Не смотря на гибель товарища, наркотические испарения плесени побуждали его тоже вкусить сладостного пудинга. Митяй здоровой рукой смазал ему по лицу, приводя в чувства, после чего скомандовал уходить. Не смотря на желание похоронить боевого товарища, решили, что это только разнесет плесень. Погибшего центровика так и оставили лежать, поглощаемого пеной. Рахманов, уже полностью освободившись от морока, подошел к плесени и бросил туда измазанные перчатки. Теперь он рассмотрел, что за холмики покрывала плесень — это были поглощаемые плесенью животные, пришедшие на сладостный запах. Теперь притарно-сладкий запах показался ему отвратительным. Хотелось быстрее уйти из этой сладкой западни.
Три смерти за день: Ментал, нейтрал, центровик. Отряд редел. Они не знали куда идут — удаляются, приближаются к Нейтральной или ходят по кругу. Нервы были на взводе. Казалось, единственным человеком, который спокойно всё это созерцал, была Майка. Или за свою коротенькую жизнь она успела увидеть и не такое, или она переживала всё увиденное по-другому, внутри себя, или детское сознание не позволяло воспринять ужас всего с ними происходящего. Вот и теперь она сидит на плечах уновца, обхватив его за шею и прижавшись щекой к его голове. Спит. Как не странно, никто не жалел, что девочка была с ними. То, что им было о ком заботиться, помогало бойцам держать себя в руках.
Прямо в канализационном туннеле, по которому они шли, ночевать было опасно, а подходящего убежища или помещения им встретить не удавалось. Они услышали какой-то знакомый звук. Звук шел из метровой трубы, жерло которой выходило в канализационный люк. Митяй незвучно пополз в эту трубу. Кто-то из уновцев за ним. Наткнулись на люк. Это был не герметичный люк, а просто кусок жести, переделанный под некое подобие двери. Звук шел из-за него. Почему-то этот звук казался родным и безопасным. Митяй постучал. Жужжание утихло, послышалась суета, что-то падало. Митяй настойчиво постучался ещё раз.
— Ну что, суки, пришли и за нами? Ну, что ж, входите. Мы готовы встретить вас. Только сдаваться, как Липские, я не намерен. Будем мочить вас, пока силушки есть. Узнайте, как хохлы драться умеют. Я вам тут сечь запорожскую устрою.
Жужжание возобновилось и стало ещё интенсивнее. Засов двери открылся. Митяй толкнул дверь. Прямо в глаза светил фонарь, укреплённый на строительном шлеме мужчины лет сорока. Двумя руками мужчина держал приподнятый меч, готовясь нанести удар. Луч фонаря Митяя осветил стоявших рядом с мужчиной женщину, мальчика лет двенадцати и девочку лет десяти. Они решительно держали копья, готовые к бою.
— Я пришёл с миром, — сказал Митяй, бросая на пол меч и показывая разряженный арбалет на культе.
— А вы все приходите с миром и с гнидами своими. Ну что ж, заходите по одному, познакомитесь с семьёй Страпко. Мы не такие как Липские, будем драться.
— Я не ленточник. Видите — я без оружия. Можете проверить меня.
— Тогда ползи сюда на коленях.
Митяй, переборов свою гордость, лёг на пол, по-пластунски подполз к главе семьи и покорно лег на бетонный пол. Тот приставил к его шее острие меча. Митяй не отреагировал. Страпко-старший начал давить. Митяй лежал. Страпко стал давить сильнее.
— Э-э-э, зарежешь так, — не двигаясь, сказал Митяй.
— Да, блин, — задумался Страпко-старший, - ленточник бы уже прыгал, как ошпаренный. Но, кто там вас знает, может вы уже научились терпеть это.
— Па! А ты ему перережь шею. Если червячка не увидим — значит не ленточник, — добродушно посоветовала девочка.
— Да цыц ты, нехристь малолетняя. То ж человек живой, — прикрикнул мужик, не отводя меча от шеи Митяя. Он присел и стал рассматривать шею, на которой только немного сочилась кровь от уже убранного острия меча. В остальном состояние шеи Митяя Страпко-старшего удовлетворило.
— Не-а, видать, не ленточник. Ладно, брат, вставай. Ты уж извини. Времена такие. Мы тут последние остались в округе. Всех ленточники наших того: кого повырезали, кого силой побрали, а кто и сам согласился с ними уйти. Меня Михайло звать. А это жена и дети мои, значит.
Митяй поднялся. Теперь он видел, что от шлема Михайло шел провод. Он заканчивался в метрах трех за его спиной — там был установлен велопривод к динамо-машине, который усиленно крутил еще один мальчишка, лет восьми. Страпко снял шлем с фонарем, положил его, что-то переключил возле динамо-машины, фонарь на шлеме погас и вверху зажглось несколько лампочек.
Дом и ферма семьи Страпко — бывший канализационный колодец. Десятилетия назад, во время дождя сюда с городских улиц сбегала дождевая вода. Она по трубе, через которую приполз Митяй, стекала в главный канализационный туннель. Перед Последней Мировой канализационные колодцы также переделали под мини-убежища. Обычный решетчатый люк при необходимости снизу подпирала герметичный металлическая плита с окном из тугоплавкого полимерного стекла, приводимая в движение электроприводом. Не везде такие приводы сработали во время тревоги, но в этом колодце — да.
Выходцы с Украины Страпко, входили в юрисдикцию территории Вест-Гейт и формально подчинялись Америке. Особых проблем с властями после утверждения губернатором Заенчковского-младшего они не знали. В колодце были установлены обычные для этой части Муоса ящики с землей, уходившие на восьмиметровую высоту — под самое окно-люк. Этому люку повезло — его не завалило сверху во время Удара. Днем через мутное стекло сюда проникал свет. Света для их оранжереи не хватало и поэтому круглосуточно у них светили лампы, действовавшие от установленных где-то вверху двух ветряков. Для того, чтобы очистить стекло от скопившейся грязи и поладить ветряк, одному из них приходилось один-два раза в год выходить наверх в самодельном противорадиационном костюме. Худо-бедно они снимали по два урожая в год со своей оранжереи. Этого хватало, чтоб прокормиться и использовать на обмен с торговцами. Иногда подкармливались слизнями, которые собирали на дне канализационного туннеля.
