Иван Оченков Великий герцог Мекленбурга

— Хитро задумано, а кто останется?

— Ну как кто, драбанты мои, стало быть, и я останусь с Казимиром. А ты рыщи вокруг, нагоняй жути. Ну а как отойдешь подальше, так тати и пожалуют, если ты их, конечно, совсем не распугаешь.

— А далеко ли отходить?

— Да хоть до Вологды, главное — вернуться не забудь, а то мало ли...

Город Устюг-Железный, или, как его еще называли, Устюжна, сравнительно недавно был крупным центром обработки железа, от чего, собственно, и происходило его название. Но года три назад местные ополченцы, отбив нападение каких-то залетных литовцев, почувствовали в себе силу и совместно с белозерцами попытались дать им сражение у деревни Батеневки. Увы, насколько хороши были местные в обороне за крепким тыном, настолько же плохи они оказались в чистом поле против профессиональных рубак. Литовская панцирная кавалерия покосила ополченцев "как траву". Потом, правда, немногие уцелевшие в том погроме довольно успешно отразили штурм вновь нагрянувших интервентов, и город устоял. Однако кругом чувствовалось разорение, ремесла и торговля захирели.

Как ни странно, просторный двор с большим теремом и крепкими амбарами нашли довольно быстро. Найденное нами жилище когда-то было двором невесть куда сгинувшего во время Смуты купца. На первом этаже двухэтажного терема раньше располагалась лавка, на втором, очевидно, проживал сам купец. Во вместительных амбарах хранились товары, а кроме того, имелись конюшня и другие постройки. Увы, и амбары, и постройки, и лавка давно пустовали. Единственными обитателями строений были довольно еще крепкий однорукий старик и его дочь с двумя детьми. Старик был некогда кузнецом, а потеряв руку в той самой неудачной для местных битве у Батеневки, нанялся к купцу сторожем незадолго до его отъезда.

Местные власти в лице земского старосты на занятие двора не прореагировали. Старик попробовал было возражать, но Аникита просто показал ему плеть и велел не умничать.

Наотрез отказавшийся покидать меня Кароль, лично отобрав людей и для караулов, и для засады, принялся готовить нашу резиденцию к возможному нападению. Сказать по правде, мне самому мой план безупречным не казался. Насколько я понял, местные разбойники особой храбростью не отличались и напасть на хорошо охраняемый объект вряд ли решатся. Придумал я его с единственной целью — спровадить подальше Аникиту, пока я буду заниматься поисками Марьюшки, дочери Ксении Годуновой. Да, именно в Устюжне она в свое время оставила ребенка у верных людей, и именно поэтому я вызвался помочь Вельяминову. Шансов найти ребенка было, честно говоря, немного. Смута перевернула жизнь всей страны, разорила и лишила жизни многих людей. Что уж тут говорить о маленькой девочке, оставшейся совсем одной в жестоком мире. К тому же ни адресов, ни фамилий у простых людей в эту пору не было. Ксения рассказала мне, что люди, взявшие на воспитание ее дочь, жили в посаде недалеко от церкви Архангела Гавриила, занимались мелкой торговлей и имели прозвание Жидовины. Прозвание это могло указывать на их еврейское происхождение или иметь какое-то отношение к бушевавшей в свое время на севере Руси жидовствующей ереси. Или просто намекать на излишнюю хитромудрость кого-то из членов семьи, а то и вовсе не иметь никакого значения. Есть у нас такая традиция — относить не нравящихся нам людей к израилеву племени. Проблема заключалась в том, что посад к моменту нашего там появления выгорел вместе с церковью, а жители частью переселились в город, частью сбежали, а частью просто сгинули за время Смуты. Можно было, конечно, попытаться расспросить окрестных жителей. Городок был невелик, и большинство местных прекрасно знали друг друга. Однако, по всей видимости, у нас с Казимиром был слишком нездешний вид, и обыватели не торопились идти с нами на контакт. Все, что удалось выяснить нам за два дня, — это примерное месторасположение сгоревшей церкви и то, что рядом с ней действительно была когда-то лавка. И ту и другую информацию добыл Казимир. Недавно вернувшийся в лоно православия лисовчик не пропустил ни одной службы в городском соборе. Усердно молясь и относительно щедро жертвуя, он смог обратить на себя внимание настоятеля храма и немного пообщаться с ним. Увы, помимо этого, местный батюшка ничем не смог нам помочь. Выслушав рассказ Казимира, я посоветовал сказать ему что он разыскивает Жидовиных, чтобы отдать долг. Возможно, среди прихожан найдутся люди, знавшие их, и если мы с Казимиром для них чужаки, то уж священнику-то, они должны сказать. Кстати, историю о неудачной битве местных с литовцами и последующей осаде я также узнал от Казимира. На вопрос, откуда у него такие обширные и подробные сведения, бывший лисовчик только поднял к небу глаза и немного виновато улыбнулся. Знаю я эту его улыбочку!

Пока Казимир вел разведку, а Лелик укреплял двор, я по своей привычке иметь хорошие отношения со слугами попытался наладить отношения со стариком. Возможно, раньше он был не таким нелюдимым, но потеря руки и, следовательно, ремесла определенно испортила ему характер. Сначала я просто попытался разговорить бывшего кузнеца, но он, односложно отвечая на все вопросы, отказывался идти на контакт. Так что я просто объявил ему, что, пока живу здесь, он состоит у меня на службе, за что получит соответствующее вознаграждение. Дочь его будет стирать мое белье и убирать в тереме, тоже, естественно, не за так. Кроме того, я гарантирую ему, что мои подчиненные не причинят ему и его семейству никаких обид, пока стоим здесь, а дальше как знает.

Дочь его также дичилась, что, принимая во внимание большое количество солдат кругом, было вполне понятным. Убиралась в хоромах она обычно, когда меня там не было, белье забирала и возвращала незаметно, так что казалось, будто оно стирается и сушится само собой. Единственные члены семьи нелюдимого старика, с кем мне удалось познакомиться, — это его внучки, две девочки девяти и шести лет от роду. Произошло это, едва мы только вселились. Пока мои драбанты под чутким руководством фон Гершова приводили жилье в мало-мальский порядок я, сидя на скамье, осуществлял общий контроль. В смысле — грелся на солнышке, наслаждаясь последними погожими деньками и блаженно щурясь при этом.

— Дяденька, дай хлебушка! — внес диссонанс в окружающую действительность тоненький детский голосок.

Мое королевское высочество величественно повернулось в сторону, откуда доносился помешавший ему наслаждаться жизнью звук. Голос принадлежал маленькой девочке, одетой в не слишком чистую рубашонку, и босой. Ко всему прочему ребенок отличался довольно измазанной физиономией и крайней худобой. Не знаю, откуда на меня свалился приступ чадолюбия, но я немедленно сграбастал девочку, заставил ее умыться и хотя бы сделать вид, что вымыла руки, после чего растолок в небольшой ступке сухарь, размочил в воде и накормил ее полученной тюрей. Впрочем, накормил — это громко сказано, поскольку ребенок последнее время явно не излишествовал.

— Машка, вот ты где! Ну-ка ступай домой, а то будет тебе ужо от матушки! — заявила девочка постарше, внезапно явившаяся перед нами.

— Это кто такой строгий? — спросил я, глядя на вторую девочку.

— Это моя сестра Глаша, — заявила мне сидевшая у меня на коленях Маша.

— Какое имя красивое: Глаша, — ответил я тут же, — а отчего такая красивая девочка с таким красивым именем такая строгая?

— Матушка не велит нам с чужими разговаривать! — заявила мне Глаша чуть менее строгим голосом, поправив при этом прядь волос, выбившуюся из-под платка.

— Тут ваша матушка права, конечно, да только я не чужой. Я теперь тут жить стану, стало быть, мы соседи. Впрочем, ты, пожалуй, не сказывай матушке, что Маша со мной говорила. Я ведь здесь недавно живу, и матушка ваша не знает, добрый я человек или худой. Так что пусть это будет нашей тайной, а пока ступайте домой да прихватите вот это. — С этими словами я высыпал девочкам оставшиеся сухари из сумки.

Сразу надо сказать, что приручить детей, не избалованных лаской, труда не составило — погладил по голове, угостил чем-то вкусным, а в голодный год все вкусное, подарил ленту для косы. Да только в моих поисках это помочь никак не могло, а поиски тем временем определенно зашли в тупик. Казимир добросовестно перешерстил все окрестности городка, завел кучу знакомств среди местных жителей, но не нашел ни малейшей зацепки. Тати, тревожившие Устюг Железный до нашего появления, тоже как в воду канули, но это обстоятельство меня скорее радовало, чем печалило.

Как-то вечером, вскоре после того как Казимир вернулся из поисков, в наши ворота постучал какой-то монах. Мы как раз наблюдали, как Маша и Глаша, довольно урча, жмурят большой медовый пряник, принесенный из города бывшим лисовчиком, когда однорукий Лука, сняв шапку, угрюмо пробурчал:

— Какой-то длинногривый пожаловал, сказывает, дело у него до какого-то Корнилия, а что за дело — не говорит.

— Странно, а у нас есть Корнилий? — удивился я.

— Есть один, — усмехнулся литвин. — Ваше высочество, это может быть важно, позвольте мне узнать, в чем дело.

— Пойдем вместе, а то меня любопытство разобрало.

Подойдя к воротам, мы увидели довольно примечательного представителя черного духовенства в драном подряснике и босиком. Диссонансом к этой непритязательной внешности выглядела густая и ухоженная борода. Крепкая фигура черноризца в свою очередь говорила не столько о смирении и посте, сколько о недюжинной физической силе ее обладателя.

Неодобрительно глянув в мою сторону, он благословил подошедшего к нему Казимира и что-то горячо зашептал ему на ухо. Бывший лисовчик, выслушав его, сразу подобрался и подошел ко мне с крайне встревоженным лицом.

— Что-то случилось? — тихонько спросил я его.

— Ваше высочество, монахи заметили в лесу довольно большой отряд казаков и решили дать нам знать.

— Казаки воровские?

— А какие сейчас еще есть?

Монашек тем временем попытался уйти, но наткнулся на скрещенные ружья моих драбантов, которым я сделал знак не отпускать пока нашего посетителя.

— Как вас зовут, честной брат? — обратился я к нему.

— Иеромонах Мелентий.

— Целый иерей? Простите, ваше преподобие, вы, очевидно, устали с дороги, и вам надо отдохнуть. Мне же необходимо узнать подробности дела, по которому вы нас навестили, так что давайте совместим приятное с полезным.

— Но мне необходимо идти...

— Простите, но я настаиваю, — прервал я его возражения и, обращаясь к Казимиру, добавил: — Дружище, распорядись, чтобы его преподобие накормили.

Иеромонах вздохнул, изображая вселенскую скорбь, но возражать больше не посмел.

— Итак, пока вам принесут еду, ответьте мне на пару вопросов, отец Мелентий. Где находится ваш монастырь?

— Зачем тебе это, латинянин?

— Я не латинянин, если вам интересна моя конфессия, то я последователь Лютера. Ваш же монастырь меня интересует только в связи с вами. Я не видел рядом с Устюжной никакого монастыря, и мне интересно, откуда вы взялись, да еще с такими известиями.

— Я из Кирилло-Белозерской обители.

— Вы довольно далеко забрались, у вас, очевидно, дело в окрестных землях?

— Да, я здесь по поручению нашего игумена.

— Замечательно, и, бродя по окрестностям, вы наткнулись на казаков?

— Скорее они на меня.

— И, как видно, встреча не была приятной?

— Увы.

— Сколько их было?

— Тех, что я видел, было около сотни, но они, очевидно, часть большого отряда.

— Почему вы так решили?

— Я слышал их разговор.

— Это были запорожцы или донцы?

— Донцы.

— И что же вы слышали?

— Немногое.

— Послушайте, святой отец, какого нечистого я тяну из вас каждое слово, как клещами? Вы наткнулись в лесу на казаков, которые вас обобрали. После чего вы, вместо того чтобы бежать без оглядки куда подальше, направились в Устюжну и рассказали об этих казаках моему другу. Вы с ним молочные братья?

— Нет, — вздохнул отец Мелентий, — вы правы, с казаками все так и было: они ограбили меня, и мне пришлось просить помощи у настоятеля здешнего храма отца Федора. Тот в свою очередь рассказал мне, что в Устюжне стоит часть отряда воеводы Вельяминова и среди них, оставшихся, есть, по крайней мере, один православный. Я посчитал своим долгом предупредить его.

Нашу беседу прервал приход Казимира, за которым следовал драбант с ужином для монаха. Я отозвал в сторону литвина, и, пока отец Мелентий, истово перекрестившись, принялся за еду, спросил его:

— Что ты обо всем этом думаешь?

— Похоже, мы перестарались с инсценировкой скрываемого нами богатства. Здешние тати вызвали подмогу или это произошло случайно, но в любом случае у нас куча неприятностей.

— Что будем делать?

— Я бы предложил немедленно сняться и уходить навстречу Вельяминову, но казаки могут нас перехватить. Так что лучше всего послать за подмогой и обороняться на месте. Здешние жители только выглядят забитыми и беспомощными, на самом деле они уже отбили несколько нападений поляков и черкас[31], отобьются и сейчас, если их предупредить.

— Я уже дал знать земскому старосте, — подал голос закончивший трапезу отец Мелентий.

— А у вас отличный слух, ваше преподобие! — ответил я довольно далеко от нас сидящему монаху и, вновь обернувшись к Казимиру, продолжал: — Кого пошлем за помощью? Драбанты по одному могут и не справиться, а группой их перехватят. Давай начистоту: проскользнуть мимо казаков и в одиночку найти Аникиту под силу только тебе.

— Мне не хотелось бы оставлять вас здесь одного.

— Ну я, положим, останусь не один, Кароль и три десятка драбантов — достаточная сила, чтобы отбиться от казаков.

— Я понял, — поклонился мне Казимир и собрался уходить, но я остановил его вопросом:

— А кто такой Корнилий?

— Я, ваше высочество, этого святого поминали в день моего крещения, и отец Авраамий так меня и нарек, — ответил мне литвин и, улыбнувшись, вышел.

Когда уже почти стемнело, к воротам Устюжны подъехали несколько конных. Охранники никак не прореагировали на их появление, так что прибывшим пришлось молотить в деревянные створки древками своих пик. Наконец из бойницы донесся недовольный голос:

— Кого нелегкая принесла?

— Открывай, старый хрыч! Посыльный от князя Трубецкого к воеводе Вельяминову!

— Нет его в городе, так что ступайте себе подобру-поздорову!

— Открывай, нам велено его здесь дожидаться. А будешь перечить — мы тебя на этих воротах и повесим!

— А много ли вас там?

— Да пятеро всего, открывай, сделай милость, а то мочи нет уже, сколь дён в пути!

Раздался звон цепей и грохот большого засова, после чего одна створка ворот со скрипом отворилась. Пятеро казаков въехали в ворота и, переглянувшись, остановились. Караульные, довольно крепкий еще старик с бердышом в руках и молодой парень с заспанным лицом, вопросительно смотрели на них при свете факела.

— Ну и чего так долго не открывали? — веселым голосом спросил один из прибывших и вдруг громко, как соловей-разбойник, свистнул и тут же без замаха ударил плетью молодого караульного. Другой попытался спрыгнуть с коня на плечи старику. Однако тот неожиданно шустро увильнул и успел подставить нападавшему широкое лезвие своего оружия. Остальные казаки схватились за сабли, но тут же застыли, как громом пораженные, поскольку увидели, что со всех сторон окружены людьми в немецкой форме, с направленными на них ружьями. Из башни тотчас выскочили еще караульные и, обезоружив нападавших, отвели их в сторону вместе с конями. Тем временем за стеной прятавшиеся до поры казаки вскочили в седла и двинулись в открытые ворота, полагая их захваченными. Но едва первые из них оказались внутри города, как проезд закрыла упавшая сверху решетка. По немногим прорвавшимся открыли огонь мои драбанты, выбивая одного за другим из седла. Я тем временем вместе с местным земским старостой был в воротной башне и наблюдал, как местные ополченцы зажигают фитили у своих пищалей, направляют их в сторону противника и по команде своих командиров открывают частый огонь. Казаки, несущие большой урон от огня оборонявшихся, тут же развернули коней и рванули прочь от негостеприимного города.