Эадор. Книга третья. Чужие воспоминания

Я кивнул, вспомнив, где видел изображение черного коня с белой гривой. Герб рода Белоголовских. Старинная семья, исправно поставляющая Великому Королевству безрассудных рыцарей. В своё время именно они стояли в авангарде завоевания отдаленных западных земель.

Породнившись с другими родами, Белоголовские заложили основы всего западного рыцарства, долгие годы служившего опорой трона. Правда, в последнее время, когда король внезапно отвернулся от священников, завязав знакомство с магами, авторитет дворян изрядно пошатнулся. Впрочем, не до такой степени, чтобы сын князя разъезжал на дряхлой Абысдохле.

Внезапно меня осенило! Джонатан не назвал себя "княжичем", из титулов он упомянул только звание — "рыцарь", которое, в принципе, может получить любой отпрыск с каплей дворянской крови. Значит, старшим сыном и наследником обширных княжеских владений мой гость не является. Я задумался. Джонатан сказал, что его отец, помимо всего прочего, владеет каким-то баронством, но и "баронетом" он себя тоже не назвал. Значит, и не второй сын. На что же он претендует, если богатый папаша не потрудился купить отпрыску ни латы, ни коня, ни достойного рыцаря оружия?

— А как звали твою мать, сын мой? — спросил я.

Лицо воина на миг болезненно дернулось. Сложив руки на груди, он бодро отрапортовал:

— Амелия, горничная Белогривого замка, владений князя Вильяма Белоголовского.

Теперь всё ясно. Бастард. Внебрачный сын, которому знатный отец, подверженный по неизвестным причинам мукам совести, решил даровать свою фамилию. Иначе Джонатан никогда бы не удостоился чести стать рыцарем. К сожалению, судя по хилому снаряжению, на большее знатного князя не хватило. Мог бы хоть коня сыну купить, а то выглядит, как ободранный жизнью наемник.

Впрочем, я тоже — не дворянин, и "голубой крови" в моих жилах отродясь не водилось. Правда, один раз я, будучи с братьями-послушниками на сельской ярмарке, познакомился с одной из дочерей местного барона; но, во-первых, половым путем благородство не передается, а, во-вторых, воплотить желаемое я так не смог. Девочка стреляла глазками во все стороны, а вот её воспитательница била точно в рыло. Я потом две недели сводил с лица растекшийся фиолетовый синяк. Отец-настоятель отказался потратить волшебный кристалл, заявив, что боль должна послужить мне хорошим уроком.

В любом случае, мне не пристало держать на пороге рыцаря.

— Феофан! — представился я. — Входи, сын мой.

Джонатан вошёл.

— Значит, ты получил титул, выступив на турнире? — спросил я, закрыв дверь.

Воин гордо кивнул.

— Сражаясь в пеших состязаниях? — поинтересовался я.

Джонатан отрицательно замотал головой.

— Нет, моя смелая Эльза и тогда, и по сей день несет моё тело в самый очаг битвы.

Я опешил.

— Эта кля... кобыла?

Джонатан чуть смутился, но только чуть.

— Знаю, святой отец, — сказал он, — на турнире положено разъезжать на коне, но, клянусь честью, Эльза старалась изо всех сил. К тому же требования к кандидатам в рыцари не такие строгие. Отец дал мне сей меч.

Воин указал пальцем за спину.

— И латы?

— Да.

— Где же они?

— К сожалению, после того, как меня выбили из седла, латы порядком помялись — произнес он, — клянусь честью, враг подкрался сзади, совершив поступок, недостойный желающего стать рыцарем. Денег на починку мне не хватило, но кузнец согласился поменять латы на кольчугу.

Я сочувственно покачал головой. Кузнечное дело никогда не числилось среди моих знаний, посему я не знал — годится ли сей кусок ржавчины хотя бы на переплавку? Не удивлюсь, если наглый кузнец всучил Джонатану мусор, который ему было лень выбросить самому.

— Крайне интересно, сын мой, — сказал я, — пройдем, ты мне всё расскажешь за ужином.

Придвинув свободный стул, я сделал гостю знак садиться. Пока я ходил за чистой кружкой, Джонатан приставил к печи свой меч и поспешил воспользоваться приглашением. Кольчугу, к моему удивлению, он снимать не стал. Может, от дождя она настолько заржавела, что уже не двигалась?

— Угощайся, сын мой! — произнес я, протянув гостю ковригу хлеба.

— Спасибо, святой отец! — поблагодарил он, с жадностью накинувшись на еду.

Похоже, дела у благородного Джонатана шли совсем неважно. Помучившись немного в сомнениях и вспомнив, что Светлый Владыка велел делиться, я поставил на стол заботливо припрятанное сало. Если на то пошло, я никогда не считал себя по-настоящему праведным слугой Господа, не в пример многим послушникам монастыря, однако насмехаться над голодным человеком не мог.

Разливая по кружкам настойку, я с интересом наблюдал, как отпрыск благородного князя Белоголовского запихивает в рот наиболее почитаемый на деревне деликатес — бутерброд черного хлеба с салом. К такому всегда хорошо добавить укропчику или другой зелени, но чего нет, того нет. Сам я огородничеством не занимался, просить у соседей уже поздно, а воровать боязно. Вот после третьей-четвертой кружки блаженной клюковки, может, и соберусь.

— Батюшка! — неожиданно опомнился рыцарь, успев схарчить добрую половину предложенного угощения, — сейчас же пост!

— Не волнуйся, сын мой. В Чертовых Куличках время течет иначе, — не моргнув глазом, солгал я, — то ли временной дух, то ли ещё какая-то чертовщина, но месяц великого поста здесь, на севере Эрмса, уже истек. Давай лучше выпьем!

Я придвинул Белоголовскому кружку.

— Твоё здоровье! — сказал я, приготовившись залпом употребить содержимое своей кружки.

— Постойте, святой отец! — испуганно произнес рыцарь, — я дал обет воздерживаться от удовольствий, пока не совершу свой первый подвиг.

Я удивленно моргнул, уставившись на чистое, простодушное и по-детски наивное лицо воина. М-да. Это могло стать проблемой, но разве можно при здоровом госте выпивать одному?

— А победа на турнире разве не считается? — удивился я.

— То был не рыцарский турнир, отче, — поспешно начал объяснять Джонатан, — всех соискателей высокого звания разбили на две команды, дабы они сражались друг с другом. Дабы обошлось без смертей, ваши братья — священники, зорко следили за боем, как и Высокий Совет благородных Магистров Королевского Рыцарства. Храбрейшие воины — образцы чести, они наблюдали за каждым новобранцем, а затем выбрали наиболее достойных.

Лично я турниры никогда не посещал, старый хрыч — отец настоятель — ни разу не счёл меня достойным столь великой чести. А жаль! Целебные молитвы на подобных массовых свалках позволяли хорошо заработать. Разумеется, согласно церковным правилам, лечение светлые братья и монахи возносили бесплатно, но только для того, чтобы не дать незадачливому вояке уйти на тот свет. На синяки, ушибы и даже легкие переломы волшебные кристаллы формально не тратили. Храброму воину полагалось стоически переносить боль. Синяки и шрамы, как известно, только украшают мужчину. Сидящие на трибунах благородные дамы определенно знали в этом толк. Впрочем, не всем благородным и изнеженным дворянчикам нравилось терпеть боль. Так что, ушлому монаху или светлому брату ничего не стоило разжиться "левым пожертвованием".

— Так тебя же выбрали, сын мой, чем не подвиг?

Джонатан печально вздохнул.

— Титул достался мне одним из последних, — сказал он, — ничего удивительного. Меня выбили из седла. Я не смог подняться и продолжить бой. К тому же моя команда проиграла состязание. Я старался изо всех сил, но не смог совершить подвиг. Даже отец, присутствующий на турнире, счёл меня недостаточно подготовленным. Остальные магистры согласились с его мнением, кроме...

Лицо Джонатана на миг просветлело.

— Кроме благородного Этельстана. Он лично защитил меня перед судьями и даже внёс за меня поручительство. Тогда я поклялся честью, что не обману ожиданий столько великого рыцаря и буду воздерживаться от всех удовольствий, пока не совершу подвиг!

Воин решительно отодвинул от себя кружку.

— А за благородного Этельстана? — поднажал я.

Джонатан на секунду задумался, а затем решительно замотал головой.

— Нет, святой отец! Клянусь честью, я пока не достоин поднимать бокал за столь благородного и великого воина.

Я тоскливо посмотрел на деревянную кружку, коей выпала незаслуженная честь именоваться "бокалом", а затем решил сменить тактику.

— Сын мой, — начал я, — что велит нам Светлый Владыка?

Джонатан приосанился.

— Беречь честь, не бояться врагов, содержать в чистоте тело, душу и совесть, а, главное, не терпеть несправедливости, распространяя свет по бескрайним землям Эадора, — выдал он цитату из старинного рыцарского кодекса.

Я покровительственно кивнул.

— А ещё?

На миг воин задумался, припоминая, но я уже приготовился дать подсказку.

— Воздерживаться от удовольствий!

— Верно! — согласился Джонатан.

— Так что, сын мой, — продолжил я, — мне, как слуге Божьему, тоже надлежит воздерживаться от всяческого греха и удовольствий. Таков образ жизни и великий долг, что я избрал себе.

Джонатан восхищенно кивнул.

— Но я пью сей божественный напиток, и знаешь почему?

— Почему?

— Потому что это — не удовольствие, — сказал я, — сейчас ночь, на улице холодно, и нам надо согреться. Так к чему сейчас, в темноте, идти в лес и понапрасну рубить деревья, Господом нашим выращенные, когда можно просто выпить по кружечке!

Джонатан задумчиво почесал лоб.

— Ну, если вы так говорите, — неуверенно начал он.

— Сын мой, если ты простудишься и заболеешь, твои подвиги придется отложить!

Рыцарь решительно поднял кружку.

— За Бога-Орла! — сказал он.

Мы церемонно чокнулись и залпом приговорили горькую клюковку. Ради человека ещё можно и по частям, но за Творца пьют только до дна!

Почему-то в Верхнереченском монастыре братьям запрещали разговаривать во время трапезы. Отец-настоятель говорил, что сие есть грех. Не знаю, сам я не мог похвастаться прочтением всех библиотечных книг, но у кого не спрашивал, все говорили, что про запрет вести беседу за едой нигде не написано. Везде стандартный набор строк о грехе чревоугодия. Лично я связи между сиим прискорбным грехом и застольными разговорами не улавливал, а посему продолжил расспрашивать Джонатана.

— Значит, сын мой, ты стал рыцарем, дал святой обет чести и отправился в долгое странствие?

— Всё так, — подтвердил воин.

— Отец, должно быть, очень тобой гордится.

На мгновение по лицу Джонатана как будто пробежала черная туча. Упоминание о благородном родителе весьма расстроило воина, но, как и всякий рыцарь, он старательно избегал сплетен.

— Уверен, что сейчас моих скромных заслуг недостаточно, чтобы порадовать отца, но, клянусь честью, он ещё будет мною гордиться, — торжественно произнес Джонатан.

Я из вежливости кивнул. Сильно сомневаюсь, что папаша любит своего отпрыска. Жалкая экипировка говорила сама за себя.

Разливая по второй, я задал Джонатану следующий вопрос:

— Так неужели, сын мой, — сказал я, — добравшись сюда, на самый край осколка, пройдя столько земель от столицы, ты так и не нашёл достойного применения своему мечу?

Рыцарь гордо приосанился.

— Сие не так, — гордо ответил он, — слово чести, от моего клинка уже успели пасть несколько достойных врагов.

Я недоверчиво вскинул бровь.

— Значит, сын мой, за тобой уже числится несколько подвигов?

— Ну..., — неуверенно произнес Джонатан, — я бы не назвал сии поступки подвигами. Защита невинных — всего лишь долг любого рыцаря. Правда, молодой бард, с коим мне довелось тогда пересечься, пообещал сложить песнь в мою честь. Но... Я сердечно попросил его этого не делать.

Я едва-едва не расплескал настойку. Сказанное Джонатаном звучало как нечто совершенно дикое. Рыцарь, отказавшийся от баллады, всё равно что гоблин, пожертвовавший своё золото бедным сиротам! Возможно, Джонатан просто не хотел рассказывать мне деталей: где, когда, а, главное, от каких задохликов ему пришлось с эдаким мечом защищать невинных. В среде рыцарей хвастовство считалось третьим по тяжести грехом, после трусости и Богохулия (именно в таком порядке, как ни прискорбно). Хотя в чём принципиальная разница между хвастовством и рассказом о подвиге, я лично понять не мог, особенно когда после каждой выпитой кружки число убитых врагов и спасенных дев удваивалось.

Что касается песни, сложенной любым, даже самым захудалым бардом, то здесь рыцари просто не знали, куда деть своё счастье. Уверен, если бы не благородные вояки, все музыканты Великого Королевства давно бы уже померли с голоду. Творчество творчеством, рифмоплетство рифмоплетством, а все певуны драли глотки только лишь о рыцарях, девах и драконах. О приключениях какого-нибудь зажиточного купца стихи не слагались. Торгаша балладой за живое взять — всё равно, что гнома уговорить кожаные доспехи надеть!

Джонатан, заметив мой ошалелый взгляд, немного смутился.

— Мне пришлось защитить от бандита одну небольшую деревушку, — осторожно произнес он.

— От бандита? Всего одного? — удивился я.

Одинокому разбойнику здоровенные сельские мужики, вроде нашего кузница, могли и сами кости пересчитать. Иногда, по причине неграмотности, они и богато одетых путешественников к разбойным людишкам причисляли, а то и купчишек мелких. О сборщиках налогах и говорить не приходится, тем без охраны в любую деревню дорога заказана. Мешок на голову, оглоблей сверху и в выгребную яму. Поминай, как звали. Ни стражника, ни, тем паче, судебного дознавателя к яме и на десять шагов подойти не заставишь.

— Одного! — подтвердил Джонатан, — только, клянусь честью, сему мерзавцу не по воле Светлого Владыки, а по случаю достался титул барона.

— Так он той деревней и владел? — ахнул я.

Рыцарь покачал головой.

— Разве станет разумный владелец зерно, под семена отложенное, забирать и на рынок везти? Клянусь честью, я лишь следовал воле Божьей, решив вызвать бандита на честный бой!

Я задумчиво постучал пальцами по столу, гадая, так уж ли всё забрал барон? Прожив немного времени среди деревенских и успев застать несколько приездов сборщика налогов, я до сих пор с ужасом вспоминал устраиваемые бабами, а порой и мужиками, истерики. Гул стоял такой, что потом вся деревня оглохшая ходила. Слезы текли в три ручья, в лицо сборщику едва ли не тыкали заранее перемазанными грудными детьми. Всё действо сопровождалась длинными и до ужаса неправдоподобными рассказами о засухах, проливных градах (идущих зачастую одновременно). Когда же усталый и затурканный сборщик уезжал, разумеется, обобрав несчастных людишек до последней рубахи, крестьяне, как ни в чём не бывало, устраивали праздник урожая. Затем следовало самое доходное для любого сельского священника время — свадьбы. Гулял народ на широкую ногу, не жалел для молодых ни меди, ни серебра, а порой и золота.

Впрочем, по убитому барону я горевать не собирался. Что ни говори, а дворян-самодуров тоже хватает. Случается, какой-нибудь благородный лорд редкость какую-нибудь заполучит, вроде меча волшебного или жеребца черного, так соседи моментом сон теряют, а с ним и остатки разума. Начинают притеснять холопов почем зря. Дайте золота на нового коня, и всё тут. Хоть подохните все, но дайте!