Теперь, когда Эрик не оставлен без гроша в кармане, мы можем гулять, перемежая любование городом с заходом в лавки, чье изобилие приятно всем пяти чувствам, и шестому — любопытству. Пусть посмотрит, как мы живем, начав с самого легкого — развлечений и необязательной роскоши. Я всерьез намерен порадовать моего подопечного контрастом, показав ему как то, чего он в принципе не знал дома — парфюмерный магазин (пункт программы был утвержден при эриковом смущенном интересе), так и то, что ему привычно и все же выглядит по-другому — оружейную. И отполировать это впечатление сладостями, интересу к которым этот аскет до сих пор стесняется.
Салон машины выпускает нас в хитросплетение старого города, где узкая улочка ведет вдоль парка с мостиками и ручьями с одной стороны и почтенными заведениями, как минимум трехсотлетнего возраста, с другой. Осеннее солнце подарило этим днем непривычно теплую пару часов: отчего бы не пройтись? По плоским плиткам тротуара, мимо особняков, скрытых за стенами зелени, витрин, кафе, минуя прохладную пестроту парка, уже тронутого желтизной...
Этот район — мой любимый, и, кажется, это очень заметно, раз барраярец спрашивает меня вполголоса, хвастаюсь ли я своим городом ему или им — своему городу?
Если бы этот город был моим, и если бы ты согласился принять хоть часть его в подарок, как принимают кусочек праздничного пирога, но нет. Сойдемся на том, что я просто люблю проводить с тобой время, раз тебе не нужны эти облитые карамелью солнечных лучей дома, хрупкие, как вафельное кружево, башенки, сливочно-взбитые облака и листья, хрустящие ледяной корочкой по утрам. Многовато кулинарных ассоциаций, да и сам подарок бесполезен, так лучше мне промолчать, тем более что парфюмерный магазин уже близко, и тихий перезвон листьев денежного дерева объявляет о нашем приходе.
Эрик оглядывает внутренность магазинчика с нарастающим удивлением, впрочем, не демонстрируемым сверх меры. Не лавка, полная разноцветной путаницы — скорее, аккуратная гостиная, и обитатели здесь заточены во флаконы, как джинны в бутылки. Несколько сотен бутылочек разных форм, размеров, расцветок, аккуратно расставленных и уложенных на подушечки; панно из сухих стеблей и одного живого цветка на стене, служащее эмблемой дома. Эрик переводит взгляд с этого элемента флоры на деревце при входе, явно пытаясь понять, стоит ли верить в натуральность бронзовых монеток-листков, либо стоит посчитать их очередной техногенной диковинкой.
Хозяин и творец этой армии ароматов приветствует нас едва ли не как родственников. Я бываю здесь не слишком часто — раз в пару месяцев, но приехав, скупаю все, что полагаю достойным своего внимания и носа.
— Что у вас нового? — интересуюсь я, разглядывая ряды флаконов. Сезон сменился вместе с модой на ароматы, и одна из зеркальных витрин заставлена незнакомыми пока составами. — Помнится, вы обещали что-то необычное к концу лета.
Необычное и есть. Хозяин быстро выставляет на высокий стол-прилавок обтянутую шелком коробку и миниатюрную вазочку с адсорбентом, откидывает крышку, демонстрируя содержимое.
— Коллекция "стороны света", — представляет. — Как и было обещано, с соответствующим эффектом. Вот восток... весна, — это уточнение предназначено удивленному Эрику, похоже, не знающему символических значений времен года.
Узкий, высокий, тяжелый даже на вид флакон ложится в сухую ладонь парфюмера прозрачно-голубоватым бликом. Льдистое стекло, один из моих излюбленных вариантов дизайна, украшено матовым узором веток с полураскрывшимися бутонами. Эрик осторожно берет предложенную пинцетом бумажную полоску, принюхивается неумело — нужно будет потом рассказать ему, как делается правильный вдох-знакомство...
Действительно уникальный образец: запах нежной свежести, набухших почек, первой колкой травы и размокшей земли... ни одна из этих ассоциаций не передержана, не сделана слишком грубой, выпуклой, и вместе с тем каждая из нот стоит на своем месте в той мелодии, что поет о надежде, которой у людей всегда сопровождается таяние тяжелых горных снегов.
Хотел бы я знать, что из этого чувствует Эрик. Иной опыт, и мысли иные? Или мы все же не отличаемся друг от друга настолько, чтобы запах весны означал для нас непреодолимое различие?
— Что здесь в основе, — спрашиваю я более для проформы, — "апрельский иней"? Очень, очень хорошо: чистый, легкий... воодушевляющий. Эрик, как тебе показалось?
Эрик откладывает пробник и неопределенно кивает, явно остерегаясь высказывать свое мнение в сфере, ему незнакомой, и я решаю сократить визит, коль скоро мой любовник чувствует себя неуверенно.
— Этому цветку впору ставить памятник, — подтверждает мастер; в его руках уже поблескивает острогранный "север", но я качаю головой:— Нет смысла пробовать остальное. Если вся коллекция такова, то я возьму не глядя.
В подбитой шелком коробке заманчиво светится округлый яркий "Юг" и абстрактного вида "Запад", чем-то неуловимым напоминающий опавший лист. Я прошу добавить к этой роскоши несколько тонких палочек благовоний, и перехожу к основной части визита.
Моему младшему нужны свои духи.
Эрик покорно выдерживает тщательный, от кончиков коротко стриженных волос до обуви, осмотр, долженствующий помочь парфюмеру составить мнение о привычках, характере и впечатлении, которое предпочитает производить получатель аромата. Послушно держит в руках адсорбирующие салфетки, повинуясь указаниям, дышит на них, прежде чем сложить в герметичный пакет, и только коротким взглядом просит моего совета, услышав формальную просьбу дать согласие на использование данных своего генома при изготовлении духов.
— Это поможет подогнать аромат под ваш естественный гормональный фон, — объясняет парфюмер, и я киваю, а Эрик подставляет руку под прикосновение биосканера.
Следует объяснить парню, какие из мер предосторожности совершенно необходимы на Цетаганде, если дело касается образцов тканей. И именно эта благонамеренная нотация ожидает Эрика сразу после того, как двери салона закрываются за нами, а листья-монетки традиционным пожеланием возвращения оседают в карманах.
— Будь осторожней со своей ДНК, — прошу я, получая в ответ удивленный взгляд, и поясняю. — Этот мастер вне подозрений, у него хорошая репутация, а я его постоянный клиент уже четыре десятка лет, но в прочих ситуациях старайся не давать возможности получить пробы твоих тканей, хорошо?
Эрик даже останавливается. — Суеверие, сглаз и порча? — недоверчиво уточняет он.
Ах, если бы опасность подобной неосторожности сводилась к глупым предрассудкам!— Отнюдь, — качаю я головой, и, судя по тени, наползающей и на его лицо, Эрик понимает, что я не шучу.
— У врачей, — замечает он, — наберется примерно пол-холодильника моих образцов. И ты не высказываешь опасений по этому поводу. В чем разница, уж объясни, пожалуйста?
— Все образцы у тебя брали в присутствии Эрни, а ему я не имею причин не доверять, — объясняю я, — но если материал утечет в дурные руки, возможны эксцессы. Синтезированный персонально тотальный аллерген, яд, да мало ли что — увы, такие случаи были. В моей же семье. А ты слишком хороший повод и средство нанести по Дому удар исподтишка.И никого не удивит нестандартная, но вполне объяснимая для чужака болезнь.— Раньше я мог бы притвориться, что мне наплевать на твою судьбу, теперь нет, — заканчиваю, с расстройством замечая, что подпортил моему барраярцу настроение. Неловкость, которую Эрик так и не мог скрыть в парфюмерной лавке, теперь подкрашена тревогой, и это надо менять, как и тему разговора.
— Ого! Уже за полдень, ты голоден, наверное, — глянув на хроно, констатирую я, — а "Весенний мед" близко. Собственно, вот он, — кивком указываю на здание медового цвета и с колоннами, шагах в трехстах. — Только заглянем сначала, если позволишь, за парой безделушек. Купим мне шпильки для волос, — объясняю, ловя тень ехидной улыбки в углах его губ. Должно быть, шпильки не кажутся ему приличествующим мужчине аксессуаром: обычная ошибка любителей стричься коротко.
Впрочем, я бы обошелся сейчас без пополнения своей, и без того немалой, колекции, не будь у меня тайного умысла. Выбранный мною магазинчик держит семья, происходящая с самой Старой Земли, и этот ее товар считается у нас чем-то вроде недорогой экспортной экзотики. Пусть познакомятся, думаю я. Эмигрантам всегда есть о чем поболтать между собой, оно и к лучшему, если Эрик не будет чувствовать себя единственным чужаком на Цетаганде.
В витрине серебро, резные гребни, матово светящиеся полудрагоценные камни в витых оправах. Я долго разглядываю два комплекта шпилек. Один: модифицированная кость, витые изгибы, ажурные навершия; оскаленные волчьи пасти того и гляди укусят тонко вырезанными клыками. Второй гематитовый, гладкий и черный; камень чуть искрится, маслянисто поблескивает, это выглядит прекрасно, но удержит ли волосы?
— Может, возьмешь обе пары сразу, чтобы так не мучиться? — Эрик, оказывается, успел завершить свою беседу с продавцом у соседнего прилавка.
— Насчет одной я уверен, — объясняю свои мучения, проверяя костяную пару на гибкость и прочность. — Но гематитовые гладкие, как ртуть. Красиво, но функционально ли?
— Гематит для гема, — отвечает моя персональная ехидна. — Бери обе.
Так я и поступаю, и мы идем на штурм средоточия столичных сладостей.
Сложноопределимый и сложносоставной запах, тонкой нитью тянущийся на полквартала от кафе, сладок сам по себе и вместе с тем обещает удовольствия более полные и предметные. Эрик втягивает воздух носом, и я прячу улыбку. Мой барраярец лакомка, вспомнить хоть тот знаменательный шоколад... вспомнить и удивиться тому, как быстро в этот раз я оброс романтическими воспоминаниями.
"Мед", разумеется, не соответствует цветом названию: столь примитивная символика никогда не была в моде. Полированное дерево и занавеси цвета "пепел роз" с жемчужным блеском подсвечены мягким светом; помещение, перегороженное плоскими стенами из прозрачного зеленоватого стекла, похоже на внутренность дорогой бонбоньерки. Эрик, привлеченный переливами воздушных пузырей, подходит к стене и тихонько постукивает ногтем по стеклу, пытаясь заставить кружащихся в хаотическом танце рыбок метнуться в сторону, но яркие капельки с плавничками высокомерно не удостаивают его внимания — привыкли.
Занавеси отгораживают тех, кто желает оказаться в закрытом кабинете, или, если уединенность не слишком важна, а розовая мягкость отдернута в сторону, дают возможность почувствовать себя сидящим в середине облизанного мятного леденца. Даже мебель усиливает эту иллюзию: деревянная рама обрамляет массивную стеклянную столешницу, бархатные диванчики-кресла манят присесть.
Взвесив на ладонях меню, размерами сравнимое с фолиантом, и прочитав на пробу пару фигурно-заковыристых названий, Эрик с притворным ужасом поднимает ладони.
— Нет-нет. Выбираешь ты.
— Кофе обоим, — подумав, предлагаю я. — Тебе — столичный фруктовый пирог и пряный мед на закуску.
— Страшно подумать, что вы могли сделать с медом, — подсмеивается Эрик. — Это откусывают, пьют, намазывают на хлеб или нюхают?
— Пьют, — киваю я, вспоминая рецепт, один из своих любимых. — Немного мягкого стимулятора, пчелиный мед и смесь пряностей. А я, пожалуй, возьму сливовые лепестки и крем-брюле.
На изумленное выражение резковатого лица, право, стоит любоваться почаще.— Вы едите цветы? — недоверчиво переспрашивает он. — Настоящие?
Странная позиция. Употребление в пищу плодов его не смущает, а мысль о засахаренных лепестках вгоняет в ступор.— Попробуешь как-нибудь "двенадцать звезд", — обещаю. — Это засахаренные хризантемы. И сам убедишься в обоснованности моих вкусов.
Заказ отдан и выполнен, и удовлетворенное деятельное молчание, длящееся до последних капель кофе на дне чашки, служит лучшим комплиментом повару и лучшим же ответом на незаданный вопрос — нравится ли здесь барраярцу. Глаза у него подозрительно блестят, пока он рассматривает содержимое моей тарелки.
— Это и есть твой засахаренный гербарий? — явно напрашиваясь, интересуется он, приоткрывает рот и подается вперед, всем своим видом показывая, что готов снять губами угощение с вилки. Разумеется, я не сопротивляюсь; жадность — дурное чувство.
Но как только пряный, отдающий медом и кофе поцелуй заканчивается, острое чувство дежа вю заставляет нас обоих обернуться к двери, и мы оба смеемся от такой вспышки ментального единения. В этот раз судьба благосклонна, и свидетелем произошедшего становятся только мелькнувшая стая рыбок.
— Хоть бы занавеску задернули, — констатирует Эрик. Лицо у него разрумянилось от горячего сладкого напитка, и благоразумнее всего было бы не задерживаться тут дольше необходимого, но я так же далек от благоразумия, как мой барраярец — от того мстительного и вредоносного существа, которым я его когда-то представлял.
— Если задернем — я за себя не ручаюсь, — честно предупреждаю я, задаваясь вопросом, с каких это пор в кофе здесь подмешивают "пьяную розу". — Кофе с барраярцем — опасное, как я погляжу, сочетание.
— Вприкуску? — осведомляется Эрик без тени смущения. — Правильный ответ "в постель, а не в чашку", в отличие от анекдота.
Я поверил бы менторскому тону, если бы прилипший к губам кристаллик цветочного сахара не заставил барраярца облизнуться. Я молча смотрю на искусителя. Постели поблизости нет... увы.
— Твоя машина стоит поблизости, — негромко и понимающе напоминает Эрик. — Если, конечно, шофер не закрутил роман с хорошенькой продавщицей и не повез ее кататься.
Я никогда еще не радовался чужой прагматичности. Как поразительно легко это создание меня правит по своему вкусу.
В машину, и поскорее, пока терпение не иссякло окончательно. Я не замечал раньше, как медленно двигаются местные слуги. Бок-о-бок, стараясь сохранять на лицах пристойность выражений, мы вышагиваем по залитой солнцем улице и ныряем в убежище, отсекая хлопнувшей дверью и свет, и фланирующих прохожих. Моя добыча вжата в мягкую обивку; морская раковина, обитая шелком, черный перламутр стекла между салонами, и поцелуи, более приличествующие безумцам.
Эрику следовало бы ценить мою сдержанность: вся его одежда осталась цела, просто сброшена на пол. Глупые, вечно мешающиеся тряпки, туда им и дорога. Моя, судя по нетерпеливому шипению, вызывает у Эрика сходные чувства. Да и снимать ее дольше.
Ни разу еще не собирался заняться любовью в тесном пространстве едва ли не посередине улицы, смутно понимая, что в нескольких метрах прогуливаются прохожие. Да, они-то нас не видят, но смазанные тени их силуэтов мелькают сквозь колпак кабины. От этой кажущейся близости ощущения еще усиливаются; да и сама ситуация не способствует ни долгим ласкам, ни сдержанности.
А если Эрик продолжит соблазнять меня в неподходящих местах и дальше, а я так же охотно буду подхватывать эту игру, то придется покупать шелковые платки и носить с собой; без импровизированных кляпов не обойтись — если же прикусывать губы, легкая припухлость потом слишком очевидна постороннему взгляду.
