Словами огня и леса. Часть 1

Он не боялся леса, но раньше просто шел, искал воду и пищу, спал... а сейчас постоянно мучился вопросом, что и откуда он знает. Вот эти стручки, они съедобные, называются "красный коготь" — он знал это раньше? Услышал на прииске и забыл? Или Кайе сказал, а Огонек запомнил? Но, когда они бродили по лесу, стручки еще на налились красным цветом...

Когда увидел широкую цепь огромных рыжих муравьев, целеустремленно переползавших через бревно, шарахнулся в сторону — и лишь потом сообразил, что снова заговорила память, покрытая паутиной... такие муравьи уничтожают все на своем пути и не сворачивают с выбранного направления. Это он тоже знал, но откуда?

Видел и облепивший ствол ковер из мохнатых гусениц, знал: тронешь — обожжешь руку...

Почти не попадалось ручейков — от жажды спасали растения с огромными мясистыми листьями. Сок их, прохладный и кисловатый, превосходно утолял жажду.

Ночами на разные голоса перекликался лес, а днем засыпало все.

Не переставал думать, но снов о прошлом больше не снилось, даже кошмаров. Хотя им бы, наверное, обрадовался. Только иногда чудились голоса, будто люди перекликались в лесу. Сперва подскакивал, озирался, потом привык. Голосов было несколько, вскоре он все их выучил. Два женских и три мужских. Слов разобрать не мог. Иногда чудился детский смех или плач младенца. Ничего не мог сделать с этим и просто ждал, изменится что-нибудь или нет.

Думал о людях, от которых ушел, пытался понять, где ошибся, где правильно поступил — да и что оно, это "правильно"? Кем и где вложено в его голову? Сильнейших Асталы полагалось бояться, это было разумно. Но раньше, в прошлом, встречал ли он им подобных? Может и нет. Когда встретил впервые, да, опасался, но не ждал от них настоящей жестокости; а ведь дети Юга учатся этому с колыбели.

Несколько дней прошло.

Постепенно заживало израненное веревкой запястье, его Огонек обматывал целебными листьями. Эх, не успел поговорить с целителями дома Тайау или еще какими-нибудь... Теперь, может, вовсе случая не представится.

А синяки, оставленные пальцами Кайе там, у стены, совсем посветлели и скоро исчезнут. Останется пробужденная Сила, которая теперь была еще одним чувством — вибрация, словно звук в барабане, поселилась в его крови и мышцах. Только вот пользоваться даром Огонек не умел, совсем.

Смеркалось, как всегда, быстро в лесу. Огонек выбрал себе дерево на ночь — большое, с такими удобными ветками, что и младенец бы не свалился. Начал устраиваться, только решил спуститься к ручью напоследок, ступил на землю — и глаз уловил движение напротив. Массивная фигура мелькнула между стволами. Очень большой зверь... меньше лесного быка, но не кабан, не энихи. Кто?

Из полумрака на Огонька смотрело безобразное лицо с низким лбом и всклокоченными волосами.

Мальчишка с трудом сглотнул — а страшное, похожее на человека существо неловко качнулось вперед и двинулось к нему, прихрамывая. Широченные плечи, тело, во многих местах поросшее негустой шерстью. Ни намека на одежду. Глубоко посаженные глаза, черные, как угольки, и неожиданно по-человечьи внимательные.

"Я не побегу", — сказал себе Огонек, — "Если он за мной погонится... нет, лучше смотреть, что он намерен делать". И остался на месте, глядя, как приближается чудовище. А страха и не было. Страх остался в Астале, уцелевшие крохи растерялись по дороге сюда.

Чудовище подошло совсем близко — не нападало. Постояло, протянуло лапу и коснулось лба Огонька.

— Шел бы ты в лес обратно... — тихо сказал мальчишка. — Вряд ли мной наешься.

Чудище провело пальцами по его волосам. И что-то сказало. Слово "хору" Огонек разобрал, хоть речь непонятного существа звучала не слишком членораздельно. Потом еще сказал какое-то слово, тоже на "х", но длиннее, раскатистое, похожее на гром и на выдох.

— Нет, — покачал головой мальчишка, не зная, на что отвечает, да и был ли вопрос. А чудище осмотрело его с головы до ног — грязного, исцарапанного, сделало пару загребающих жестов и неторопливо похромало в сторону. Огонек двинулся за ним, и только потом сообразил, что идет за этим полузверем. Зачем? Да какая разница.

**

Астала

Праздник Мёда в этом году был хорош, говорили в самой Астале и предместьях. Благоприятные знамения и распорядителей вдохновили, и они позаботились, чтобы гуляния и угощения получились на славу. Даже самая неимущая беднота принарядилась и повеселела, их в этот день кормили бесплатно и позволяли смотреть на гуляния. Длинноствольные флейты гудели, барабаны перекликались, и вторил им человечий смех, пение и звон бубенчиков на поясах и браслетах танцовщиц.

Только в Круге возле одной из городских площадей приключилось такое, отчего даже заядлые пьяницы выпить забыли, и не до еды, не танцев в ароматном дыму было людям весь вечер и ночь.

Устроители праздника в этом квартале — он принадлежал Кауки — решили на песок выпустить дикого быка, и энихи против него. Обоим в питье добавили по нескольку капель — быку замедляющего зелья, хищнику возбуждающего, чтобы драка уж точно состоялась.

Она и состоялась, да... когда черный зверь выскочил в Круг, раскидав стражей у входа, народ ничего и не понял. И когда тот кружил вокруг быка, раз за разом уворачиваясь от длинных острых рогов, а потом исхитрился вцепиться в шею и повалить, пробить клыками толстую шкуру, только радовались зрелищу.

И потом, когда в круг выбежали еще стражи и попытались убить хищника, но вместо этого сами полегли, кто мертвым, кто раненым...

Тогда уже не восторг, а страх испытали, но все еще не поняли ничего.

Только когда вместо зверя с песка встал человек, осознали. Те, кто валялся раненым в Круге, тоже поняли в этот миг. А что настоящий зверь был не черным, а бурым, никто и не знал, кроме его охраны и служителей, но те сделать уже ничего не могли. Настоящий энихи все это время так и просидел в клетке.

Къятта на праздник не успел и добрался до дома поздно лишь вечером — задержался, досадуя на себя, пришлось решать споры среди пьяных охотников. Проще всего было распутать узел, оторвав пару голов; но охотники сцепились и вправду искусные, жаль. Кто на чьей территории понаставил ловушек и поймал пару пятнистых ихи, Къятту мало заботило — да хоть сто весен не виданного татхе поймайте. Хоть полусказочного Огненного зверя! Но дед косо посмотрит, если допустит свару, не позаботившись уладить. Людей нужно к себе привязывать, а не позволять твориться чему попало.

Новости ему рассказали по дороге, перехватив у дамбы. Примчались двое синта — волосы дыбом, чуть ли не дым из ушей. Он сам сперва ударил грис по бокам — быстрее добраться, но потом осознал, что все уже позади. На сей раз беда миновала. Но он ошибся, и ошибка чуть не стала роковой. Он пытался запрещать... Но пламя не слушает запретов — или гаснет. Да все Сильнейшие жили ради огня, который поднимается из глубин существа, и намеренно сдерживать его... безумие или глупость. Что ж, будет умнее.

Дома нырнул в бассейн, протер кожу настоями кедра и лимонника, расчесал волосы, по-домашнему стянув в хвост вместо косы, перекусил; прислушался к себе — полностью ли спокоен? — и лишь тогда заглянул к братишке.

Тот лежал ничком, раскинув руки — подвижные и ловкие, сейчас они свисали безвольно. Кажется, как примчался домой, так упал и не шевелился. Къятта подошел тихо, словно сам был энихи, сел рядом, провел ладонью по плечу брата.

— Больно? Там, внутри?

— Нет.

— Тогда зачем выпендриваться? Что ты в очередной раз показал Астале?

Кайе приподнял голову:

— Да мне все равно... — и снова уронил ее на подушку.

— Весь этот год после Совета я стараюсь уберечь тебя от глупостей. Еще одной выходки, даже в разы меньшей, чем река Иска, они тебе не простят.

— Лучше и вовсе не жить, чем по их правилам. Не ты ли меня учил...

Къятта по-прежнему держал ладонь на его плече, не желая терять и тени того, что испытывает младший.

— Когда ты сильнее других, волен делать что хочешь. Задирать их отпрысков поодиночке, как с Шинку, куда ни шло. Но со всеми семью Родами тебе не совладать. Не время еще.

— А когда оно настанет — когда ты решишь? И тогда что?

— Тогда тебе будет хорошо. Разве твое сердце не стучало от восторга, когда ты летел в прыжке? Когда ты был — сильнейшим, а остальные — слабой добычей?

Ответом ему стал прерывистый звук — полувскрик, полувздох.:

— Помоги мне не думать обо всем этом! Помоги, слышишь?! — это не просьба была, а повеление.

— Жаль, что ты срезаешь волосы коротко, — усмехнулся старший. — Какое удовольствие упускаешь — развязать золотую тесьму и отпустить на свободу пряди, как выпускают дикого зверя, снимая цепь...

Провел рукой по волосам брата. Тот вскинулся:

— Энихи не нужны побрякушки!

— Ты все же немножечко человек, — белые зубы блестели в свете звезд. Къятта окинул младшего взглядом, поднялся и пересел поближе к широкому окну. Он так и просидел бы полночи в молчании, не желая оставить младшего одного, но Кайе сам заговорил:

— Подойди...

— Что тебе? — старший снова присел на край постели, брови его сдвинулись настороженно.

— Я хочу чего-то , Къятта. Себя настоящего, может быть. И не могу получить. Мне отказано в этом?

— Нет, вовсе нет, — удивленно проговорил Къятта. — Чего тебе не хватает, зверек?

— Я не знаю. Если бы знал, взял бы.

— Не переусердствуй, — снова сжал его руку. — Иначе уподобишься тем, которые могут лишь сгореть в темном пламени. Ты для большего рожден, зверек.

— Не называй меня так по-идиотски! — взорвался Кайе, а Къятта рассмеялся: вот так-то лучше.

— Тебе не идет быть дохлой рыбой, братишка.

— Порой мне хочется, чтобы ты убил меня. Я принял бы это с радостью.

Глаза обоих сейчас казались черными — только зрачки посверкивали желтым, напоминая о глазах дикого зверя.

— Это глупо, зверек. Ты сам не знаешь, что тебе нужно. Вот и мечешься. Жизни в тебе больше чем во всей Астале вместе взятой — жизни и пламени. Тебе никогда не будет спокойно. Другой радовался бы, имей он хоть половину того, что дано тебе просто так, в дар. — Отшвырнул руку младшего.

— Завидуешь?

— Нет, — непонятно улыбнулся Къятта. — У меня все есть. Ты даже не представляешь, насколько.

Перевел взгляд на россыпь созвездий.

— Ты в последнее время что-то увлекся охотой на рууна. Я ведь предупреждал, полгода назад еще; думал, с тех пор ты угомонился. Ладно, те, чьи стойбища ты навещал, не опасны и сами всего боятся. Есть и другие. Помнишь, какие напали на нас во время похода к морю?

— Помню, — медленно откликнулся Кайе. — Но они все так... глупы и уродливы. Им и вовсе не надо жить, где угодно.

— Да пускай не живут, делай с ними, что хочешь. Но, если выходишь зверем, бери с собой помощников. Они не станут вмешиваться, если не будет угрозы.

— Я не нуждаюсь...

— Не возражай, — произнес он таким тоном, что младший поднял голову, посмотрел на брата, и счел за лучшее кивнуть.

Пять сестер почти скрылись за горизонтом, когда Къятта сказал:

— Пожалуй, еще кое-что делать ты можешь, с твоим-то чутьем и знанием леса. Как раз на днях разведчики прислали весточку. Ты знаешь, нужны новые земли, новые малые города и деревни. Но нельзя давать разрастаться поселениям, которые неугодны Астале. Иногда их непросто найти, но всегда есть приметы, следы. Порой люди ухитряются сбиться в стайки, уйти и основать собственную деревню, или прибиться к ничейным, срединным. Оттуда мы беглецов забираем, уводим, а если противятся или пытаются скрыться...

— Я понимаю, — равнодушно выдохнул младший. — Это наша земля... хотят жить — пусть подчиняются.

**

Лес

Полузверь оказался не таким уж и страшным. В его то ли землянке, то ли берлоге под корнями огромной сосны лежали несколько шкур, недавно снятых — видно, чудище было хорошим охотником. Чудище, глядя на Огонька, протянуло мальчишке ломоть мяса. Сырого, чуть подвяленного на солнце. Подросток затряс головой, ощутив тошноту. Чего только ни ел в лесу, от жуков до личинок, но невесть что за мясо взять не мог. А в животе заурчало — день неудачным выдался.

Существо посмотрело на мальчишку чисто по-человечески осуждающе. Вышло из землянки, и скоро вернулось с большой черной тыквой. Разбив его толстую кору об землю, сделал знак мальчишке — бери. Тот прямо с земли подобрал, медленно принялся есть горьковатую, вяжущую, но по-своему приятную мякоть.

Незаметно ночь наступила. Чудище покинуло землянку, но бродило неподалеку; Огонек остался, наломав для постели веток — предпочел бы уйти, но опасался, да и любопытно было, чего хочет это создание. Пока чудище о нем лишь заботилось. Слушая дальний звериный вой, Огонек чувствовал собственное одиночество куда острее, чем до странной этой встречи. Тогда он просто шел, не особо стараясь выжить, но шел — куда его тянуло. А сейчас ощутил, что бессмысленна цель. Зачем, куда? Крохи заботы оказалось достаточно, чтобы стало очень больно внутри. И чтобы упасть в собственных глазах ниже некуда. Снова его подобрали, как... камешек по дороге. На сей раз полузверь подобрал. И ушел — потому что ему не интересно, что же такое он встретил в лесу? Или решил не пугать? Но тогда он разумен. Мальчишка оглядел землянку, вспомнил слово "рууна". Кайе говорил про них, свысока так. Еще бы ему не говорить свысока.

Огонек ворочался на постели из веток, размазывая по лицу слезы. Острый запах, исходящий от сваленных невдалеке шкур, не давал ни сосредоточиться, ни заснуть. Сосущая пустота завладела всем телом, и мальчишка не понимал, почему. Это не было похоже на приближение уже знакомых кошмаров. Перед глазами чиркали вспышки, словно падающие звезды. Он будто что-то терял, ускользающее сквозь пальцы навсегда. Вот-вот и он вспомнил бы, но не получалось, верно, нечто совсем страшное таилось в прошлом. Теплой была ночь, но он замерзал, хоть бери одну из шкур и ей накрывайся. Мне страшно, беззвучно шептал он, ныряя в совсем недолгую память, но не в силах ее удержать. Помоги мне! Кайе всегда прогонял страхи... те не смели появиться вблизи него. Помоги мне, шептал Огонек. Мне холодно...

Спи, издалека донеслось. Верно, почудилось. На самой границе сна и бодрствования пробормотал:

— Спасибо...

Уснул, успокоенный.

**

Астала

Сладким выдалось утро. Кажется, в чашечках цветов не роса дрожала, а прозрачный мед. Ну, или пьянящий напиток айка. Шиталь долго расчесывала волосы, с удовольствием — короткие, едва до плеч, но густые. Надела золотое ожерелье на шею — соединенные клювами цапли; надела белую полотняную юбку и расшитую черной нитью челле. Не для кого-то нарядилась, для себя. Сильнейшая из Анамара знала, что ей к лицу.

Так, нарядная, вышла прогуляться вдоль канала и сама не заметила, что вода увела ее дальше, чем стоило бы, к границе чужих владений.