Год 2077-й

     Стрелочные часы на стене в кухне показывали без пяти минут семь. Владимир Степанович только что поставил на огонь сковороду с мясом. Кастрюля с очищенной картошкой уже стояла на плите рядом, но газ под ней Владимир Степанович пока не зажигал, — успеется. Он ждал Андрея ближе к восьми. Самолёт прилетал в 19:10. Если Андрей с багажом, то его получение займёт некоторое время — минут десять — пятнадцать. От аэропорта имени Екатерины 2-й (так с весны того года назывался аэропорт Па́шковский) до улицы Николая 2-го ехать на такси пятнадцать минут, если без пробок. А пробок быть не должно, ибо пятница. Но в такси надо ещё сесть... В общем, на всё про всё — полчаса, или минут сорок. Крупные куски говядины к тому времени прожарятся, картошка сварится, салат нарежется. Владимир Степанович был непритязателен в пище: мясо, картофель, нарезанные крупными кусками помидоры и огурцы, лук, укроп... всё это полить душистым подсолнечным маслом, достать из морозильника запотевшую бутылку водки, — что ещё нужно для приличного ужина? Устрицы с ананасами? Устриц пусть интеллигенты с обкокаиненной богемой и прочими педерастами едят, а Владимир Степанович — простой русский мужик, ему устриц не надо, и ананасам он всегда предпочитал кубанские груши и яблоки.

     Когда стрелка на циферблате сдвинулась на одно деление, зазвонил лежавший на столе телефон. Владимир Степанович взглянул на экран: звонили из Ростова-на-Дону, из Штаба округа.

     Он вытер жирные руки о кухонное полотенце и взял мобильник.

     — Полковник Беленко. Здравия желаю, товарищ генерал! ... Да. ... Так точно. ... Есть.

     Собеседник отключился.

     Владимир Степанович смачно и зло выругался. Встреча с сыном откладывалась. Командование отправляло его с внеплановой проверкой по ряду объектов, названия которых запрещалось называть в телефонных разговорах. Телефон Владимира Степановича был особый, защищённый от прослушивания, работал на специально выделенных частотах, как с использованием сотовых сетей, так и напрямую через спутник, обеспечивая устойчивую связь хоть в горах, хоть в тайге, хоть на северном полюсе. Но даже по защищённой линии — фактически ЗАС-связи — о некоторых вещах дозволялось говорить только кодовыми фразами. Отданный генералом приказ: явиться срочно в местный, Екатеринодарский штаб, и предстать там пред ясны очи внезапно приехавшего из округа начальника, был по сути рутинным, — обычное дело: поезжай, полковник, доложись высокому начальству. Но истинная суть сказанного была иная. На самом деле, никакой начальник из Ростова полковника Беленко в штабе не ждал, и вообще начальников с указанной генералом фамилией в Округе не было. Ему следовало незамедлительно явиться в штаб, в секретную часть, там получить список инспектируемых объектов и необходимые документы, затем зайти в строевую и финансовую части, после чего отбыть по предписанному маршруту.

     Выключив газ под сковородой, Владимир Степанович накрыл её крышкой, вымыл руки над раковиной и пошёл одеваться.

     Через полчаса джип полковника Беленко въехал на парковку перед штабом.

     Заглушив двигатель, Владимир Степанович выбрал в адресной книге телефона контакт сына и послал вызов. Андрей ответил после второго гудка:

     — Да, отец, — послышался из мобильника голос сына. Сухой, почти официальный тон. Впрочем, доброжелательный, как у какого-нибудь банковского клерка, для которого ты — ходячий процент к премии. Со дня смерти Лары Андрей никогда не называл его «папой», всегда исключительно так, «отец». — Я уже еду.

     — Сын, у тебя ключи от квартиры с собой? — спросил Владимир Степанович.

     — С собой. А что, ты не дома?

     — Нет. Срочно вызвали. То, что ключ у тебя с собой — это хорошо. А-то пришлось бы тебе к штабу сначала подъехать.

     — Надолго? — спросил Андрей.

     — Надолго, — ответил Владимир Степанович. — Вряд ли в этот раз с тобой увидимся.

     — Вот как... — сожаление в голосе Андрея было почти искренним.

     — Служба. Сам понимаешь...

     — Да. Понимаю.

     — Ты базируйся на сколько надо. Если бабу приведёшь — без проблем, только чтобы без эксцессов. И ещё... я там мясо начал жарить, да вот вызвали...

     — Понял. Разберусь. Спасибо!

     — Ну, давай, сын... Если что, звони.

     — Давай, отец... — Андрей отключился первым.

     Положив телефон в карман, Владимир Степанович взял лежавший на переднем пассажирском сиденье портфель, вышел из машины и направился к штабу.

     Уже через час Владимир Степанович, в сопровождении двоих крепких ребят из БОРа (батальон охраны и разведки), выехал из Екатеринодара в западном направлении.

     Первый объект в списке Владимира Степановича находился в русской республике Крым. Там он пробудет недолго, поскольку, ввиду соседства этого региона с откровенно фашистской Украиной, служба на объекте была поставлена образцово. Затем будут авиабазы в Приморско-Ахтарске и Кущёвской. Потом — Объекты на Ставрополье, в предгорьях Кавказа и в Южной Осетии. Дагестан, Чечня, Калмыкия... Объекта под Новороссийском, за который вот уже семнадцать лет отвечал Владимир Степанович, в списке не было.

     Объект, якобы «законсервированный» ещё во времена СССР, о существовании которого даже в Генштабе знали единицы, был полностью автоматизирован и в любой момент готов был принять на длительное пребывание высоких государственных и военных чиновников с семьями и охраной. Увы, короткая война, что произойдёт через неделю, смешает планы высоких чинов, которые большей частью сгорят в своих московских кабинетах, элитных квартирах и подмосковных особняках (а кто не сгорит, того позже убьют радиация и благодарные граждане). Никто из тех, кому полагалось в чёрный день заселиться в комфортабельные убежища под Новороссийском, до Объекта так и не доберётся. Да и сам Владимир Степанович — «смотритель» Объекта, как он в шутку сам себя называл — Объект свой больше не увидит. Он погибнет, сгорит в термоядерной вспышке, когда прибудет на совсем другой Объект, последний в его списке. А последним человеком, который окажется на Объекте под Новороссийском, станет его сын Андрей — будущий предатель-перебежчик, убийца и идейный фашист.

     Глава девятнадцатая. Размышления о прошлом и планы на будущее

     16 июня 2077 года, бывшая Россия, Кубанская область, Новороссийский район, посёлок Верхнебаканский, Объект, вечер

     В освещённой электрическим светом комнате с встроенными в стены кнопочными панелями, циферблатами и сигнальными лампочками находились двое: старик в ветхом джинсовом костюме, в толстых очках, с завязанными в хвост длинными волосами и аккуратной шкиперской бородкой — Борис Михайлович Синицын, которого в Свободном люди постарше звали «хакером», или просто «Михалычем», а молодежь — по имени-отчеству, и пятнадцатилетняя белобрысая девчонка в тёмно-зелёном комбинезоне из плотной ткани и брезентовой куртке, невысокая, крепкая, круглолицая, с красивыми большими глазами — Женька, внучка Михалыча. Часть панелей на стенах были вскрыты; во внутренности панелей тянулись провода, подключённые к каким-то явно самодельным устройствам, а те в свою очередь были связаны через USB-разветвители с двумя старенькими ноутбуками, стоявшими на столе посреди комнаты. Старик с девчонкой сидели за столом, друг против друга и что-то сосредоточенно высматривали на экранах ноутбуков, периодически, то нажимая на клавиши, то прокручивая колёсико мыши. Комната эта находилась глубоко под горой. Триста восемьдесят метров скальной породы отделяли потолок комнаты от поросшей хвойным лесом вершины горы, под которой располагался комплекс некогда секретных сооружений, называемый прежде: Объект такой-то (далее шли непонятные буквы и цифры), а теперь просто: Объект. Комната была резервным командным пунктом автоматизированной системы управления ядерными силами России — страны, что перестала существовать пятьдесят восемь лет назад, превратившись в Пустошь.

     — Есть успехи, Борис Михалыч? — войдя в помещение, обратился к старику с порога Иван Кувалда.

     Михалыч, казалось, его не заметил, но Кувалда не стал повторять вопроса, а просто уселся на свободный стул, стоявший в углу комнаты перед широким и длинным во всю стену пультом, вытянул гудевшие от многочасовой беготни по Объекту ноги и аккуратно почесал зудевшее под кителем плечо. Минуту спустя старик ответил:

     — Есть кое-какие, Ваня... Есть успехи.

     — Что, полетит? — сплетя могучие руки на груди, шутливо спросил старика искатель.

     — Ракета-то?

     — Ну.

     — Нет, — покачал седой головой Михалыч, — не полетит. Об этом и речи быть не может... Мы ведь не хотим, чтобы эта дура грохнулась нам самим на голову... или улетела куда-нибудь не туда?

     — Куда — не туда?

     Старик пожал щуплыми плечами:

     — Да хоть к тем же пендосам...

     — Не. К пендосам не надо, — добродушно улыбнулся в бороду Кувалда. — Если сегодня в Америках какие пендосы и живут — это уже не те пендосы, что шестьдесят лет назад были.

     — Вот-вот, — подтвердил Михалыч. — Сделать так, чтобы дура эта полетела точно в Ростов я не смогу. Да и, если честно, не хотелось бы мне этого, Ваня...

     Кувалда на пацифистское признание хакера Михалыча лишь хмыкнул, почесал в бороде и посмотрел на хакерскую внучку.

     — А ты что думаешь, Женя? — вдруг спросил он девчонку. — Запустила бы ракету по фашистам, если бы могла?

     Женька, сидевшая тихо и с серьёзным видом выполнявшая какую-то понятную только ей и её деду компьютерную работу, вдруг вздрогнула, быстро взглянула на Кувалду.

     — Да ты не стесняйся, дочка, — добро улыбнулся он ей. — Мне, правда, интересно мнение молодежи.

     Девчонка посмотрела на деда, — дед коротко кивнул, — после чего снова, уже смелее посмотрела своими большими серыми глазами на «главного искателя», как Кувалду всё чаще звали за глаза, ответила:

     — Нет. Нельзя так. Что мы, звери какие? Фашисты небось для того самого и искали бункер этот... чтобы потом ракетами из него стрелять по тем, кто им отпор даст... по таким, как мы — вольным людям, не выродкам! — Последние слова она произнесла громче, с отчётливым укором в голосе. Замолчала.

     — Что ж, — снова улыбнулся Кувалда, глядя на девчонку. — Позиция твоя, девонька, правильная и неправильная одновременно.

     — Это как? — Женька посмотрела на искателя недоверчиво.

     Кувалда хмыкнул, снова почесал заживающую рану на плече, подобрал ноги и потянулся рукой к нагрудному карману, где у него был кисет с табаком, коснулся клапана, но доставать кисет не стал. Даже сидевший здесь практически безвылазно пятый день Михалыч ходил дымить в вентиляционную шахту рядом с неработающим лифтом. Убрав руку от кармана и положив ладони на широко расставленные колени, искатель заговорил:

     — Вот смотри, Женя. Война была в каком году?

     — В девятнадцатом...

     — Верно. В девятнадцатом, — качнул короткостриженой рыжей головой искатель. Голова у него была крупная, подстать остальному телу, высокому, широкому и сложенному, как казалось окружающим, из одних мускулов. — А оружие, которым весь наш мир разнесли в труху, ядерное оружие появилось за семьдесят лет до того... за семьдесят четыре года, если точнее... В сорок пятом году прошлого века, у пендосов. И пендосы его сразу же применили. Вам ведь про это в школе рассказывали?

     — Да, — ответила Женька. — И дедушка тоже рассказывал.

     — Так вот... Сделали, значит, пендосы три бомбы тогда. Одну взорвали на полигоне... испытали, как она взрывается... а другие две скинули на японцев... Месяца не прошло после испытания. Шандарахнули сначала один город, посмотрели, как оно на людях сработало?.. а через три дня ударили по другому... уже зная, какие будут последствия... Почему, как думаешь, пендосы это сделали?

     — Чтобы победить в войне с Японией?

     — В войне они и так побеждали, — покачал головой искатель. — Это был сигнал всему миру, и в особенности — Советскому Союзу, который весной того же года одержал победу над фашистской Германией... Сигнал, что Америка теперь в мире главная, что у Америки есть оружие, способное уничтожать целые города. И вот, принялись тогда пендосы взрывать по всему миру свои бомбы... Одну, другую, третью... Пять или шесть штук взорвали, пока в СССР создавали свою атомную бомбу. А как Союз рванул свою... на полигоне, а не как американские вурдалаки... сначала атомную, а потом водородную, так пендосы и попритихли. До самого девятнадцатого года не осмеливались ядерное оружие применять. Но к девятнадцатому году СССР уже не было, тридцать лет как не было, а была Россия, в которой фашистам памятники ставили... Другим фашистам, не Гитлеру с Муссолини, а Солженицыну, Ильину, Колчаку... — Кувалда помолчал, задумавшись. Михалыч, смотревший в это время на экран своего ноутбука, коротко взглянул на искателя и вернулся к экрану. Женька со вниманием ждала продолжения. — В Новороссийске есть памятник... — продолжил наконец Кувалда. — Называется «Исход»... стоит на набережной... чуть-чуть оплавился с одного боку, но несильно, и табличка есть... Значит, поставили этот памятник за шесть до Войны, в честь бело-фашистов и буржуёв, которые драпали из Новороссийска на английских кораблях в двадцатом году прошлого века. У беглецов тех руки по локоть в крови были. Истребляли они простой народ нещадно за то, что народ этот у них землю и заводы в семнадцатом году отобрал и отдавать не желал. Не хотел народ назад под ярмо, под кнут, под барина и буржуя́... А когда народ собрался в Красную Армию и навалял бывшим господам, господа побежали как крысы от пожара... И вот тем крысам новая российская власть и поставила памятник... Тут, в посёлке, — Кувалда кивнул куда-то в потолок, — даже несколько улиц переименовали в честь некоторых особо отличившихся в гражданскую деятелей, что улепётывали тогда из Советской России... И таких памятников по всем странам, что появились после уничтожения Советского Союза, понаставили много. Памятников всякой мрази. И города переименовали, и улицы... Ленинград стал снова Санкт-Петербургом, Свердловск — Екатеринбургом, Краснодар — Екатеринодаром, Кропоткин — Романовым... Так вот, пришли в России перед Войной к власти те же фашисты. Назывались они либералами, демократами, православными монархистами, патриотами и всяко разно, но по сути своей, по делам, были — самыми настоящими фашистами. Оружие, что досталось им от СССР, позволяло некоторое время выё... — Кувалда осёкся, глянув на внимательно слушавшую его девчонку, — ...в общем, важничать. Но важничанье это было важничаньем зарвавшегося холуя́ перед вчерашним хозяином, которого хозяин ни за что не станет признавать за равного. Это ведь они СССР и уничтожили, изнутри развалили, а потом, в девяностые годы да в нулевые бегали шавками перед пендосскими да перед европейскими буржуя́ми, деньги и золото в иностранные банки вывозили, домá за границей покупали... а к народу относились как те сволочи, которым памятник в Новороссийске — как к быдлу и грязи. Но время шло, вчерашние холуи захотели стать настоящими господами и стали борзеть, стали бряцать оружием как раньше бряцали одни пендосы. И добряцались...