Сгоревшие сказки

— Вася любит все эти новомодные штучки, знаешь.

— Да, — Чёрный кивает и запирает деревянную дверь в стойле своей кобылки.

Он преклоняет колено — так, кажется, делают западные рыцари, когда предстают перед королём, Леса видела это в книге — и протягивает руку. На испещрённой шрамами ладони — конские волосы. Как раз той длины, что и хотелось Лесе.

— Да ты мысли читаешь, — кукла забирает подарок и спешит обратно к окну. Чёрный молча подхватывает её рукой, сажает на своё плечо и шумит на крыльце, чтобы Василиса не метнула в него сковородой от неожиданности. Случалось и такое.

* * *

Если люди, похожие на богов, а есть боги, похожие на людей. И не ясно, кого из них больше, потому что не всегда можно сказать, кто есть кто.

Чёрный не был богом в том смысле этого слова, которое обычно употребляли практикующие единоверие люди в деревне за лесом. Не стал бы он богом и для тех, кто поклонялся природе — в самом деле, кто поверит, что вон тот патлатый, стоит ему надеть плащ да оседлать чёрную ведьминскую лошадку, становится Ночью? С большой буквы.

И то — одно название. Чёрный не был, конечно, всей ночью: он ответствовал только за ту, что приходила в лес. Ночь для отдельно взятого участка земли. И так уж получилось, что участок этот засеян деревьями и заселён тварями, которые с людьми не очень встречаться любят.

Да и что проку от одной Ночи? Пришла, подразнила далёкими звёздами и ушла. Уступила место дню. Рассветному солнцу. Утреннему переполоху.

Но Чёрный возвращался в конюшню, сворачивал свой плащ, а утро не наступало. Тьма не сменялась светом, алый шар солнца не поднимался над лесными макушками — хотя в дальней деревеньке ход вещей был привычный. Что же не так было в лесу?Началось всё, конечно, с женщины. В этих краях только какая оказия происходит, так сразу все бросаются искать ведьму. Из-за неё-то и посевы гибнут, и картошка гниёт, и мыши повадились, и лошади хромают. А всё хорошее — это, конечно, божий дар. Повывелись крысы — с божьей помощью. Лихорадка стороной обошла — славим господа.

И леса этого такие помыслы не миновали. Дошло до того, что даже местные волки стали молиться какому-то там своему богу, а о местной ведьме, которая их от жадных охотников берегла, и вовсе позабыли.

У каждой женщины, конечно, моря и океаны терпения. А у ведьмы и того больше — нервная это работа. Поди объясни заезжему корольку, что дочь его никак замуж не выйдет не потому, что у неё левая нога короче правой, а потому, что ругается крепко через каждые два слова. Попробуй вдолби дураку в голову, что нельзя печку самоходной сделать, даже если всех щук в округе переловить.

Но моря имеют привычку пересыхать. Или затапливать города.

Однажды терпение лесной ведьмы перешло все границы. И тогда она позвала своих всадников, которые служили ей за желания — Рыжего, Белого и Чёрного — и сказала, что они могут идти на все четыре стороны, а лошадей оставить в конюшне.

Всадник на белой лошади, тот, что приносил в лес свет, без колебаний снял с плеч искрящийся, ловящий радугу, плащ, повесил его на крючок и был таков. Когда-то он пришёл к ведьме, чтобы обрести храбрость: он давным-давно потерял трусость, ведь ему приходить в одиночку продираться сквозь ночные ужасы и нести за собой светлые стяги.

Всадник на рыжей лошади, тот, что освещал лес красными лучами солнца, закинул свой алый, как закатное небо, плащ на сеновал и отправился искать свою дорогу. Принося лесу солнце, он видел далеко, дальше высоко летящих птиц и даже дальше рассказывающего сказки кота, и потому знал, куда ему стоит направиться. Его желанием было найти свою судьбу. Он долгое время считал своим предназначением восход солнца, но теперь уже не был в этом так уверен.

Всадник на чёрной лошади начал было расстёгивать брошь, удерживающую его звёздный плащ, но остановился.

Ведьма смерила его недоверчивым взглядом, но не стала настаивать. Чёрный обменял своё имя на надежду обрести дом. Место, в котором его всегда будут ждать. И он понял, что только здесь, на опушке леса, в ведовском доме, его и ждали каждое утро.

К ведьме посылали многих просителей, и все, как один, умоляли вернуть солнце, и утро, и тепло. Под светом звёзд не рождалась кукуруза, не всходила пшеница — только лезли из-под земли грибы, тонкие, белые и непригодные для пищи. Дневные звери выли под дверьми ведовского дома, скреблись в ставни и двери: им приходилось худо, ведь во тьме не каждому жить дано. Но ведьма была слишком зла и на них. Не смогли её разжалобить даже жар-птицы, которым не хватало красного света солнца: под звёздами их перья тускнели и вскоре из жёлтых и алых превратились в бледные и болезненно-синие.

Неудивительно, что однажды ведьма исчезла. Оставила все свои книги — забрала только оружие из былых времён — и растворилась в вечной лесной ночи. Да и зачем оставаться там, где никто в тебя не верит? Ведь если наступит такое время, когда в тебя не будет верить ни одна живая душа, даже если ты будешь стоять прямиком перед ней и глядеть ей в глаза, однажды тебе придётся исчезнуть. Выбора никакого не останется.

Иные волки уходят умирать в лесную чащу. Чёрный думал, что так же поступила и ведьма.

А потом на её место пришла Василиса.

Сводные сёстры послали её, босую и дрожащую, за огнём к ведовского домику, а тот встретил её тишиной и холодом. Черепа на заборе ничуть не испугали девушку: они рассказывали шутки, одна другой забавнее, и это было совсем не страшно. Челюсти их клацали в темноте — так уж они смеялись собственным шуткам — до того были заразительны, что Василиса засмеялась следом. Тогда разомкнулись руки-запоры, открылись ворота, и в горнице зажглась одинокая лампочка.

Прежняя ведьма интересовалась всем новым ничуть не меньше, чем Василиса. Электрические вещицы, паровые машинки, модельки дирижаблей — всё было свалено в кучу за печкой, и куча эта пополнялась впоследствии стараниями гостей, да Чёрного, который исправно выезжал в ночь, когда по ту сторону леса заходило солнце.

Возвращаться в дом, где никто её не любил, Василису и не подумала. Так и осталась в ведовском логове: наедине с книжками, тряпичной куклой Лесой, которая умела говорить, и угрюмым Чёрным, днями отсыпающимся в одной из задних комнат.

* * *

— Как звать?

— Иван, — уверенно проговорил посетитель, усаживаясь на лавку у стола, за которым расположилась хозяйка. Когда-то она не умела отличать ложь от правды, и это здорово осложняло ей жизнь, но после того, как она столько времени провела в компании Правдивой Кривдой...

— А на самом деле?

Под взглядом ясным василисиных глаз гость пристыженно моргнул и промямлил:

— Кирилл.

— Ну вот, другое ж дело.

— А Кириллам скидка не положена?

Говорила же Леса, снять надо уже эту табличку "Иванам скидки". Это у старой хозяйки пунктик был на носителей этого имени. Василиса же вообще предрассудками не страдала.

— С чем пожаловал? — Вася проигнорировала денежный вопрос и сразу перешла к делам. Чего тянуть-то, в самом деле?

— Да опять к чертям посылают, матушка, — Кирилл стащил с головы шапку. Под ней оказалась лысина, кое-где исполосованная рубцами. — В самую чащу леса, да ещё и без единого лучика света. Раньше-то туда Федот захаживал, царя покойного проведать, а теперь все шишки мне. Всю душеньку вытрясли.

— Покойного царя? — удивилась Василиса. Она сама ни о каких царях не слышала так давно, что уже успела забыть об их существовании.

— Именно так, — промямлил Кирилл, комкая шапку в руках. Нервный какой.

— И что, в самом деле он у чертей?

— Федот так говаривал, матушка, — охнул проситель и вздрогнул, когда ведьма стукнула по столу ладошкой.

— Лесь, где там Чёрный? Чёрныыыыый!

От девичьего крика весь дом заходил ходуном. Посыпалась с потолка побелка и труха, закачались подвешенные к балкам лампочки. Приколоченный над входной дверью череп лося, чьи рога были увиты гирляндами, вдруг чихнул. Кирилл перекрестился.

Из-за чёрной двери с нарисованными на ней лунными фазами и звёздами, высунулась лохматая голова.

— Чего?

Василиса деловито развернулась к ночному всаднику и сложила пальцы в замочек.

— Скажи, бывал ли ты в самой тёмной чаще нашего леса?

— Ну, — буркнул Чёрный. Ему бы поспать, а не отвечать на дурацкие вопросы.

— Не встречал ли ты там чертей?

Парень замер. В конюшне подняла голову от кормушки лошадь тёмной масти. Висящий рядом с её стойлом плащ свернул парочкой алых, как угольки, звёзд.

— Что если и так? — эта фраза прозвучала, как вызов. Словно Чёрный видывал в лесу и не такое. Василиса не сомневалась, что в самом деле видывал.

— А не встречался ли тебе в их компании покойный царь?

Лохматая голова исчезла из поля зрения, а секунду спустя дверь отворилась настежь, и всадник вышел в горницу целиком. Одетый в серые, ничем не примечательные рубаху и штаны, он ступал тихо. Кирилл глядел на Чёрного так, словно уже увидел чёрта воочию.

— На нём возят хворост для разжигания печей, — произнёс парень, глядя прямо в глаза нервничающему Кириллу. — Он несчастлив, очень хочет домой, но никто его не отпустит. Так и передай. Вась, завари-ка чайку.

Василиса смерила Чёрного таким взглядом, что Кирилл, увидев его, готов был сам кинуться за чаем. Хотя он даже не знал, где в этом хаосе найти чайник. Но всадник и ухом не повёл. Тогда Василиса вздохнула, поднялась с места и принялась искать на одной из полок банки с травами.

— Кирилл, слышал? К чертям можно и не ходить уже.

— Так послали же... — начал было гость, но хозяйка не дала ему закончить.

— Цыц. Чего ходить-то, коли мёртвые цари хотят вновь стать живыми, а грешников так и наказывают. Ничто не изменилось, всё по-прежнему. В следующий раз приходи с делами более насущными.

Кирилл вскочил с лавки и принялся кланяться и благодарить.

Василиса замахал на него рукой.

— Не стоит благодарности! Не забудь только оставить на столе то, что у тебя лежит в правом кармане.

Мужичок замер, запустил руку в карман и с недоумением вытащил оттуда какую-то неведомую ему железяку.

— Матушка, на дороге нашёл летом ещё. Даже ведь и не знаю, что за рухлядь.

— Оставь-оставь. Мне в хозяйстве пригодиться.

Кирилла из избы как ветром сдуло. Лось над дверцей загоготал, а потом затих — Чёрный на него недобро зыркнул. Невыспавшая Ночь — что может быть хуже?

Василиса бережно взяла в руки оставленную Кириллом железку и убрала её в один из ящиков стола.

— Такие проводники на дороге не валяются. Украл, небось. Эх, — она вернулась к расставленным в ряд банкам и уставилась на скатерть-самобранку, валявшуюся под ворохом немытых ножей. — Какой тебе?

Чёрный, уткнувший лицом в скрещенные на столе руки, глухо прогудел:

— В тон моему сердцу.

— Стало быть, с душицей, — сделала вывод ведьма и принялась рассыпать заварку по чашкам.

Так обычно и проходили её дни: с чередой просителей у дверей, в чтении волшебных книг, да во вспышках любопытства по отношению к прогрессу, семимильными шагами бредущему по всему царству. До леса, конечно, добирались всякие новые штучки довольно поздно, но интереса это обстоятельство ничуть не убавляло.

Скрипнула ставни одного из окошек — это Леса вернулась домой. Она частенько уходила в лес проведать всяких волшебных тварей: Леса жила в этом дом очень давно, с тех пор, как её принесла с собой пропавшая предшественница Василисы. Та ведьма получила куклу по наследству от матери, а та — от своей матери. Никто в их роду уже не помнил точно, откуда в их семье появилась говорящая кукла, но Лесой её называли всё это время. А сама кукла молчала на этот счёт. Словно говорить о прошлом ей вовсе не хотелось.

Было от неё немало пользы: она могла найти общий язык с любым, с кем только пересекались её пути, могла убрать горницу одним движением руки, но всегда требовала за свои труды еду со стола. Что было довольно странно, потому что у Лесы не было рта, который мог бы жевать, зубов, которые могли бы крошить, и языка, который мог бы заглатывать. Хотя тот факт, что её куклы не было языка, не мешал ей разговаривать.

Однажды Василиса пыталась разузнать о Лесе у Чёрного, но тот вообще не был особо разговорчивым малым и только многозначительно посмотрел в ответ. В его глазах читалось ярко-выраженное "Знай своё место и не спрашивай такие вещи".

Ровно такое же выражение лица, должно быть, было у Лесы, когда Василиса попыталась расспросить её о ночном всаднике.

Эти двое знали друг о друге гораздо больше, чем Василиса узнала о волшебстве за всё то время, пока читала книги, но хранили вежливое молчание. В конце концов, Вася решила, что у них есть на то важные причины.

Иногда прошлое лучше всего отпускать насовсем и никогда больше не притрагиваться к тому, что миновало.

2.

У Феникса больше не было туза в рукаве. То есть, заплетённых в косу волос, спрятанных за поясом.

Как всё было бы славно, если б шло по плану. Но любой план, который пошёл наперекосяк с самого начала, вряд ли потом сделается лучше. Даже если у тебя за пазухой множество сказочных Законов — ведь они всё равно сломаны. Безумны. И вряд ли смогут помочь.

Как всё было бы славно, если бы в самом конце, когда Фениксу пришлось бы принимать тяжёлое решение, этот холодный моток белых воспоминаний был бы при нём. Как было бы хорошо, если бы это решение не было тяжёлым. Но ведь оно в любом случае осталось бы таковым.

Фениксу сложно признать, но он действительно видит сны. Закон, видящий сны, ну разве это не глупо?

Фениксу сложно признать, что иногда в этих снах он встречается в горных снегах со своим отражением. У того отражения алые крылья и ярко-жёлтые глаза. Феникс не знает, что они различаются не только в этом.

Порою они говорят, потому что Фэнхуан этого попросил. Их разговоры короткие и отвлечённые: о ветре, о снегах, лежащих вокруг, иногда — о прячущихся в них Законах или погасших звёздах. Эти разговоры ничего не значат. Не должны ничего значить. Для Феникса они — испытание и отрада. Хотя в последнем он ни за что не признается даже перед самим собой.

Дверь сгорает прямо на его глазах.Языки пламени лижут её отсыревшие доски, от них поднимается пар, а потом огонь добирается до ручки, до жемчужин и до гребня. Фениксу нет до них никакого дела. Он смотрит на то, как тлеет Дверь, и в его глазах отражается оранжевое пламя. Он всё ещё держит мистера Сноу за руку, и оттуда, где его пальцы смыкаются на запястье, расползается по коже тепло.Дверь сгорает, осыпается пеплом, и Феникс выдыхает, шумно и тяжело, словно надолго задерживал дыхание.Пальцы разжимаются. Феникс бросает перед Сноу спутанные косы, потемневшие и немного обугленные.— Это твоё, — произносит он так невозмутимо, словно передаёт другу одолженную когда-то книгу. Мистер Сноу смотрит на подношение, тупо и неверяще, не понимая, что ему говорят.Ему плохо. У него кружится голова.Ему кажется, что он всё ещё король, и у него вдруг отняли корону. И это тяжело, слишком тяжело.Хочется позвать на помощь, но он давным-давно разучился это делать. У королей свои беды и своя, особенная, гордость.Вот королева целует его в последний раз, и холод её поцелуя отзывается в сердце, которое превратилось в кусок льда. Вот его виски сдавливает чёрный обруч, обросший пиками, символ зимы, символ права на всё, что южнее северного сияния. Вот стираются его воспоминания о розах, о девочке у печки, о бабушке и о весёлых сказках. Он забывает об огне. Об играх. Наконец, о любви. Он убивает, потому что королева больше не вернётся, а ему нужно, совершенно необходимо дарить кому-то коньки и целый мир в придачу.Ему больно. Так больно, как тогда, в тот миг, когда опасный человек — да как же его звали? — вытащил льдинку из его груди. На глаза наворачиваются слёзы. Этот человек стоит перед ним, и теперь очередь мистера Сноу, короля, спасать его. Отдать долг. Но ему плохо. Отданные ведьме волосы пахнут розами, летом и — о, боже! — домом. И Сноу начинает вспоминать. По-настоящему. Слишком ярко. Так, словно всё это было вчера. Это и было вчера.— Милый Кай, бабушка принесла нам роз. Давай поставим их на крыше и будем ходить друг к другу в гости! И рассказывать сказки! И ловить котов.У неё яркие волос, которым до настоящей рыжины — один шаг — ы и веснушки, а ещё она немного сутулится, но потом вспоминает, что осанку надо держать, и лицо у неё при этом становится чересчур забавным. Сложно удержаться от смеха.И Кай смеётся. А Герда обиженно упирает руки в бока и хмыкает. "Хм" её звучит, как взрослое, и Кай немного боится её в такие моменты. Но он никому об этом не говорит — разве дело это, бояться девчонки?— Котов? — хихикает Кай, стряхивает со лба тополиный пух и пытается не выглядеть испуганным.— Котов, — кивает Герда.Как по команде на заборе появляется соседний серый котяра и что есть мочи орёт своё громогласное "мяу".Что ж, сезон охоты на котов объявляется открытым...