В последний день праздников уже точно сказал — с девятнадцатого и через день. Это если с первого раза не выйдет. В смысле, "Дуля" не придет. Еще ребят набрал, вместе с нами шестеро вышло. Но все — наши. Тайнули, Варрута, Равичи и Ча Гаминга. Вы пошлите к ним прям сейчас, можно?
Должны были в "Петрушку" прийти вечером. Тачи сказал, что лучше не вместе, что в кабаке обо всем договорено. И деньги большие дал. Общественные, весь Союз собирал — так чтоб мы не подвели. Деньги, чтобы за груз заплатить, что матросы с "Дули" принесут. Понятно, что контрабанда. Я, правда, не знаю, что там должно было быть. Что-то важное, конечно. Дарри, наверное, знал. Потому что старше и вообще... Я еще почему так думаю — Тачи сказал, чтобы химику передали сразу же. Товар бы передали.
Мы пришли, сели ждать. Около полуночи. Кабак пустой, темный. Тишина везде. Я только играл. Матросов нет. Но это ничего, мы ж знали, что и так может быть. Время вышло, мы решили: пора расходиться. Что теперь через день придем. Дарри уже скомандовал, что уходим. И тогда как раз наверху что-то грохнуло. И мы — туда.
В камере сейчас прохладно, но у раненого, похоже, жар. Вон, светло-рыжие волосы потемнели, на лбу — испарина. Тяжело так долго рассказывать. Поэтому Мэнгри слушает, не перебивая, хотя о многом хотел бы спросить.
— Там ребята сидели из Семибожного. Из Братства. Я тогда сразу подумал: неладно что-то. А потом уже и матросов с "Дули" разглядел. До сих пор так и не знаю, кто нас сдал. Не я, не Дарри, не Равичи — уверен. Остальные? Мне всё кажется, что и не они. Но тогда же выходит — сам Тачи? Больше ведь некому, а? Только непонятно, зачем?
Может, мы и напрасно. Погорячились. Но обозлились очень. Обидно стало — всегда они вперед всех лезут. И еще драться не умеют, а туда же. Мы бы их сделали, точно. А потом, уже когда буча шла, в комнате мохноног нарисовался. Я не видел откуда, будто из стены вылез. Только, по-моему, Дарри его узнал. То есть тогда мне это точно показалось, а сейчас я уже и не знаю. Не уверен. Будто Дарри ему даже крикнул что-то, а тот кивнул. Почему так думаю? Он сумку даррину подобрал с деньгой, и еще у него что-то было. Да я не рассмотрел — мне как раз Нагурро в морду залепил.
А после мохноног что-то в жаровню всыпал. Или выплеснул. И тогда полыхнуло. А потом я уже не все помню. Но мохноног сбёг. И наши, кто мог — тоже. Это, кстати, правильно, мы так на случай чего всегда и сговаривались. А меня Варрута вытаскивал. Ну, а потом уже и ваши понаехали.
* * *
58.
Двадцать второе число месяца Целительницы, поздний вечер.
Загородная усадьба к Северо-западу от Ларбара.
Мохноног, истопник.
Человек из Механических Мастерских.
В доме темно. Единственная свеча не разгоняет темноту. Наоборот, в дальних углах комнаты мрак делается еще гуще. И маленький кружок света жмется к столу. Как перепуганный зверек — поближе к хозяину, будто ощущая свою беспомощность и ненужность. Зачем он здесь? Для чего?
И правда — зачем? Мохноноги прекрасно видят в темноте, а человеку свет сейчас и вовсе без надобности. Голова тяжело свешивается на грудь, так что лица целиком и не разглядеть, глаза закрыты. Спит. Слишком устал за сегодняшний долгий день. Мохноног это знает, потому и двигается осторожно. Направляясь к столу, делает крюк, ловко обходя стороной скрипучие доски пола. Споро, но бесшумно расставляет тарелки, горшочки и кружки. Ужин готов, но стоит ли так рано будить приятеля? Может быть, пусть поспит еще немного?
В сказках утомленным путникам не раз случалось просыпаться в логове людоеда. Видеть пред собой роскошные яства, сладкие вина, а напротив — и само чудище, радушно разводящее лапами: угощайся, мол, любезный гость напоследок. А после уж и я угощусь.
Да полно, разве хоть чем-то похож на чудовище маленький мохноног? Взор преисполнен участия, движения — заботы и кротости. Мягко похлопывает спящего по руке:
— Тачи, ты бы поел. Остынет.
Человек вскидывает голову. В темных глазах ни тени растерянности, свойственной многим в первые мгновения пробуждения. Знает, где он находится, помнит, что случилось, готов действовать немедля.
— Так вот. Гирри.
— Поешь сперва.
— Благодарствуй.
Как не любить такого человека? Другой бы усомнился, начал принюхиваться и пробовать — не подсыпал ли какой отравы мастер-химик. А этот — доверяет. Кушает с удовольствием, не выжидая, когда сам мохноног присоединится к трапезе.
— Скольких я могу поднять. За сутки — две дюжины, но оружия хватит от силы на десятерых. Кастет и дубинку в расчет не берем. Вопрос: повезут ли нашего музыканта куда-нибудь в ближайшие дни? Не приступом же брать участок!
— Так ты его отбить намереваешься? Своих не сдаем?
— Своих — не сдаем. Предателей — тем более. Сами разбираемся.
— А-а, казнь по всей строгости мятежного времени.
— Ребята раз и навсегда должны уяснить: это — борьба, война. А не детские игры. Они думали что — Союз для развлечения создан? Песни горланить да на сходках глотки драть?
— Значит, непременно большой налет? Побоище со стражей, дабы весь Ларбар восхитился и ужаснулся?
— Ты против, вижу. Предлагай.
— Побереги бойцов. Право же, не в обиду, дружище, но ребятки твои против стражи слабоваты пока. Тот же музыкант не из худших был. Числом, быть может, и возьмут, а вот умом... Так ведь жалко их. Нашуметь? Нашуметь можно иначе.
— Умом, значит? Про себя толкуешь или еще про кого?
Мохноног улыбается. Выучил мальчик, кто тут умен.
— Про нас с тобою, Тачи, про нас с тобой. Ведь что такое — Старо-гаванский участок? Три этажа кирпичей да охраняющие их люди.
— Дальше.
— Три камеры в левом крыле. По ночному времени — один дежурный в караулке. Да два городовых, ходящих дозором. Из камер — две больших, общих, и одна — угловая, для почетных, так сказать, узников. Маленькая и тихая. По моим расчетам, как раз подходящая для раненого.
Человек с любопытством смотрит на мохнонога. Немало, оказывается, тайн скрывается в прошлом истопника госпожи Маррбери:
— Бывал?
— Доводилось. Лет сорок назад, как только отстроили. Ты тогда еще не родился. Что еще? Ограда. Правда, невысокая, перебросить легко. Особенно — если сделаться чуть-чуть побольше.
— Стало быть, не приступ, а лазутчик? По-моему, гибло.
— Кто говорит о лазутчике, Тачи? Ты и говоришь. Я — о другом. Значит, лошадь... Нет, лучше повозка. И две-три отчаянных, но толковых головы. Двумя мы с тобой уже располагаем, ведь так?
— Когда пройдет охота говорить намеками — дашь знать.
— Все очень просто. Из раздела "Происшествия": "Новый взрыв в Старой Гавани. Вчера около полуночи из повозки, следующей по Канатной, двумя неизвестными было забросано бомбами здание участка Старо-гаванской стражи. При взрыве погиб находящийся внутри задержанный недавно работник Механических Мастерских Райгирри Ламби. Как сообщает стража, злоумышленникам удалось скрыться с места происшествия." Нет, пожалуй, все же "тремя неизвестными". Нужен еще хороший возница.
— Грузовой возок с ледником подойдет?
— Закрытый и достаточно высокий. И если грузовой, то с широкой дверцей. Боковой или задней? Что на нем возят?
— Восточные сладости. Морских гадов: их на огороде растят, в пяти верстах к западу от Ларбара.
— Да, я всегда подозревал, что истинные восточные сладости не встречаются западнее Пайрунана. Из чего они их тут делают, из картошки?
— Зачем? Обычные канавные улитки. Мой человек нанялся туда, а у тамошнего хозяина как раз подходящий возок. Хозяина заткнем.
— Лишние жертвы, дружище. Просто удалите его на несколько дней. Опять же, стража, когда обнаружит возок, в первую очередь заинтересуется его владельцем, стало быть, пойдет по ложному следу. И если тот будет жив, но в полном неведении, у нас появится неплохой временной задел.
— Например?
— Случайное падение в погреб. Подгнившая ступенька лестницы. Травма на огороде. Ты даже не представляешь, сколько неприятностей может причинить один ржавый гвоздь, если на него наступить. Только желательно бы поторопиться. День, два — не более.
— У тебя, значит, уже все готово?
— Почти. Я же говорю: день или два.
— И что потом?
— Как и собирались — Марди. Раз ты говоришь, что тамошние Трудящиеся с радостью примут своих героических собратьев. Кстати, этот твой наемный огородный рабочий — парень надежный? Или и с ним придется... расстаться?
— А заодно и поглядим. То, что надо, он сделает, уверен, а дальше...
— Испытание? Отважный ты человек, Тачи.
— И это говоришь ты, Бенни? А сам собираешься бомбы в Стражу метать?
— Я же отставной гренадер, Тачи. Да и ты будешь рядом.
* * *
59.
Двадцать третье число месяца Целительницы, утро.
Восточный берег, Старая Гавань. Четвертая городская лечебница, отделение терапии.
Мастерша Алила Магго, недужная.
Хорошо быть лекарем. Коллеги спросили, в какой палате мастерша Магго предпочитает поправляться. Есть место по соседству со старушками, они все спокойные, нешумные, только храпят по ночам. А есть еще койка с девчонками, те поболтать любят допоздна, зато — ходячие, если что — помогут. Ой, не надо меня к старухам. Надоело про хвори слушать, и про внуков не хочу, лучше пусть про мужиков над ухом болтают — и то веселей. Видишь, Чани, все моложусь.
Молодцы — лекаря в Четвертой. Когда спрашивали, сказали не "лежать", а "поправляться". Мол, не тревожьтесь, мастерша, состояние Ваше опасения не внушает, выздоровеете. Выздоровею, Чани, а как иначе?
Помнишь, как мне однажды сдуру подумалось? Минни недавно родилась, ты еще маленьким был, от Рунни толку немного, устала я тогда, совсем измоталась. По дежурству было дело, иду ночью по отделению, вижу, как недужные наши в палатах спят. А у меня работы невпроворот. Не зло, зависть взяла. Вот бы, думаю, похворать немножко, в лечебнице с недельку полежать, отоспаться. Думаешь, Чани, тут выспаться можно? Как же, друзья не дадут!
Мы с тобою в детстве книжку читали про чародейский кристалл. Там еще считалочка была — знаю я двенадцать красавиц Объединения: Лелли, Телли, Челли, Нелли, Вайли, Байчи, Найчи, Тарчи, Мирчи, Марри, Дарри, Тарри. А лучшая из них — княжна Чарри из Диневана. Вот и у меня. Знаю я двенадцать доброхотов мастерши Алилы Магго... Три дня, как я болею, а сколько народу уже с посещением отметилось! Не смейся, Чани, как раз двенадцать их и было. И как только в дверях друг с дружкой не сталкивались?
Двадцатого, утром еще — Тагайчи. Она дежурила здесь, как узнала, освободилась — сразу прибежала. Что-то я ей такого про папашу твоего наговорила, сейчас уж и не вспомню. Чуть позже пожаловал Исполин. Местные забегали, велели девочкам убрать нижнее белье со спинок кроватей. Как же — Гильдейское Начальство и Светило отечественной медицинской науки.
Светило, вопреки ожиданиям, смотрелось просто и благожелательно. Побеседовало для начала с лечащим доктором, осталось довольно, но у меня все же спросило: не хочу ли перебраться в родные стены Первой лечебницы. Не хочу! Только не хватало мне, Чани, перед своими разбитой колодою валяться.
Господин Мумлачи побаловал хворую корзиночкой с курагой, спросил, не нуждаюсь ли в чем, и отбыл, заметив на ходу местному главному врачу, что помещению требуется ремонт. Главный врач зловредно покивал ему вслед — он об этом в гильдию три года, считай, писал.
"От почечуя: настой хвоща. Еще кора крушины"
Это нацарапано сбоку на прикроватном сундучке. Кто-то из прежних больных услыхал разговор и записал себе на память. Выше есть и другое: "Судия смерти не дает". Эти горькие слова нянька, похоже, пыталась оттереть, но без толку.
Больничное утро. Лекарь уже заходил, завтрака пока нету. Ходячие недужные разбрелись — умыться, постираться, покурить. Остальные могут спать дальше.
Где-то по соседству нянька моет полы, гремит ведрами. Лениво покрикивает на хворых, чтоб не топтали лишний раз.
В Зеленом храме звонит колокол. Время прилива, время молитвы Владычице Вод и Целительнице. Многих лекарей, медсестер до конца обряда на работе и не будет. А Красные Сестры уже тут: их расписание по Солнцу, а не по Морю.
Следующим на моем сундучке угнездился букет пролесков — Талдин приволок. Сам Курриби смотрелся тоже трогательно — чисто выбритый, нарядный. Даже не похмельный, хотя и был после дежурства. "Где тут моя Алила?" — спросил в коридоре. Хороший он мужик, Чани, особенно когда трезвый.
Восемь человек нас в палате, все на виду. Поэтому пришлось Талдину наклонятся ко мне и шептать. Долго он, дескать, размышлял, прежде чем понять, в чем причина наших несчастий. Представь себе, Чани — гнев Владыки. А гневается Владыка, оказывается, на то, что якобы погибшему Руннике, папе твоему, памятника мы не поставили. И Талдин теперь все непременно исправит: и денег соберет, и молитву закажет. Я его спрашиваю:
— Это ты, что ли, по кладбищу бродил?
— Я, — отвечает. — Место для памятника присматривал.
— Не выйдет, — говорю. — Если живому памятник ставить, еще больше Владыка Гибели осерчает. Рунни-то — жив!
Талдин задумался. Даже загрустил немного:
— Тебе сказали, да?
— Сказали, в Храме, чудом Владыкиным. А ты и так знал!
— Видят Семеро, не знал! Но подозревал, что Баланчи знает. И ведь каков подлец! Ни словом не обмолвился. Да я из него всю душу теперь вытрясу! И это друг называется! Да мы его с тобой...
Какой уж там шепот — вся палата слышала. Девочки после так и спросили: "Твой приходил? Видный мужик! Повезло". Видный? Пропойца он видный. Но в глазах моих соседок это, кажется, не грех.
А что, Чани, Рунника-то себе нашел кого-то. Вон, какой ухоженный да довольный сидел. Значит, и я могу мужиком обзавестись. Хоть бы и того же Талдина подобрать. Навачи понянчила, детей вырастила, пора и новую заботу на шею себе повесить. Буду отучать его от пьянства. Успеха не добьюсь, зато жизнь наполню. Минайчи, сироту, усыновить можно. Чтоб все, как у людей.
А как у людей? Из всего множества мужей — пьющих, заботливых, бранящихся, любящих, дерущихся, внимательных, хороших и дурных — какой бы мне подошел? Рунника, Чани, хоть и неплохой человек — а ошибка молодости. Стала бы теперь выбирать — и не взглянула б на него.
Вот оно, видишь, влияние девичьей палаты: и матушка твоя на старости лет о кавалерах задумалась. Какой же мне на самом деле-то нужен? Надежный, уверенный, собою и жизнью довольный. А значит, и не злой. И лучше, чтобы не из лекарей. Гаммин дядюшка, господин Нариканда, похоже, такой. Даже сверх того — еще и красивый. Мой ровесник, не женат. И не был женатым никогда. Что странно. И служба у него ненадежная — Охранка. Даром, что сотник. А уж шпионы — один Райлер чего стоит! Нет уж, Чани, с Нарикандою мы пока погодим.
