Негромко загудел сигнал вызова из приемной.
— Да, договаривались. Да жду, — подняв трубку, произнес Матвей Федорович.
И переводя взгляд на открывшуюся дверь, добавил:
-Заходи, Геннадий Николаевич. Присаживайся.
Сафонов, не выпуская из рук объемистой папки, устало сел в кресло.
— С чем пришел?
— С вопросами.
-Задавай, что уж там, — устало проговорил Матвей Федорович. — У всех их нынче больше чем ответов.
— Ответственно заявляю: инициированная отдельными горячими головами из состава ЦК дискуссия о нормах права может нанести государству серьезный вред. Особенно если учесть, что в нем участвуют люди, вообще не имеющие никакой юридической подготовки...
Андреев прервал речь вялым взмахом руки. И тут же сказал:
— Нанести вред, говоришь? Скажи проще, как есть. Не виляй, Григорий. Государство в его классической форме мы прямо сейчас и хороним. Или еще не ясно?!
— В том-то и дело, что ясно. Но что взамен? Законы, они, знаете ли, кровью писаны! — нервно отреагировал Генпрокурор.
— А что у нас пишут чернилами? Все, на что ни посмотри — кровью написано. И Уставы, и правила техники безопасности — за что ни возьмись! Чернилами только так, для памяти на бумаге закрепляют, — высказался Шкирятов.
Потом тяжело вздохнул, и спросил.
— Ты последнюю статью Шарипова читал? Результаты голосований — обсуждений тебе известны?
— Полную версию, в приложении к 'Успехам математических наук'. Да и как по-другому, о ней все сейчас говорят. Как школьник, учебниками по математике обкладывался, чтобы хоть половину понять.
— А что, разъяснения в журнале 'Коммунист' тебя не устроили? Там то же самое, только без математики.
— Получше понять хотел!
-Ну, и что ты понял? Вот как, к примеру, простые советские люди относятся к юристам? Ты же явно не забыл, как кузнецом работал. Пусть в своей мастерской, пусть вы с отцом были мелкими хозяйчиками, но все ж руками работали. С людьми общались. Значит, должен знать! Хотя бы в общих чертах.
— Это нецензурно.
-А уточни, ты ж Шарипову звонил, ругался вроде. Что он тебе сказал?
— Что юристы, по его скромному мнению — сплошь грязные моральные уроды, живущие чужим горем и толкующие кодексы на благо начальства и собственного кармана.
— Сильно.
— Так ответственному редактору журнала 'Успехи математических наук' он еще четче сформулировал, — ухмыльнулся Шкирятов. Григорий в курсе.
— И как же? — заинтересовался Андреев.
— А так: идеальный юрист, по мнению Шарипова, это ни к чему более не способный убогий содомит с грязными мыслями и горбатой душой, крючкотвор — профессионал, живущий за чужой счет. И цитирует зараза, столпов юриспруденции — от Цезаря и Плевако до наших современников. Они сами писали, что пошли в законники от полного нежелания и неспособности к любой полезной обществу работе. Да хоть бы тот же Манфред Роммель... Совсем полковник страх потерял! — нервно отозвался Сафонов.
— А вот теперь ты подумай. Может, и поймешь полковника. Скажем, по кодексу положено за что-нибудь от двух до пяти. На усмотрение суда, произвольно. Тебе самому не кажется это неправильным? — ласково поинтересовался Андреев.
И продолжил:
— Почему от двух? Почему до пяти? Почему не один год, восемь месяцев, пять дней , шестнадцать часов и две минуты? И почему именно заключение? Как курсы по подготовке преступников-профессионалов? А вдруг в человеке еще человеческое есть, а там его совсем сломают? Кто и каким из лагерей и тюрем приходит? Знаешь ведь все, но думать, как сделать лучше, не желаешь! Так люди помогут, не сомневайся!
— Не задумывался, не мое это дело! Меня следить за исполнением поставили! И зачем, если всегда, при любой власти так было! Со времен римского права... Состязательный процесс, учет личности преступника и обстоятельств дела.
— А теперь так не будет, — обманчиво спокойным голосом произнес Шкирятов, нервно давя в пепельнице папиросу. — Понимаешь, Николаич, у тебя — профессиональная деформация.
Начинай думать. Теперь будет правильно, математически точно. Есть целевая функция, есть объект и субъект управляющего воздействия, есть размер необходимой обществу и пострадавшим компенсации. Исходя из начальных условий, точно определяется способ наказания. Или возмещения. Или возмездия. Или, и того, и другого.
Во всех случаях, мы будем руководствоваться не абстрактным законом, который и закостенеть может, а справедливостью, иначе говоря, общественной нуждой.
При этом, у нее будет четкое математическое выражение — целевая функция, выраженная системой линейных дифференциальных уравнений. А не выкрики типа 'даешь'!
Это будет понятно, просто, легко проверяемо. И никакой почвы для обвинений в необъективности или вовсе в произволе. Только то, что нужно людям.
А то что-то разрыв между законом и справедливостью в последнее время великоват стал!
— Да читал я, — страдальческим голосом произнес Генпрокурор. — Что ты меня, как школьника на уроке терзаешь? Просто пойми, система веками складывалась, враз не изменишь!
— Придется, — жестко высказался Шкирятов. — Либо устаревшая система правовых отношений раз за разом будет воспроизводить себе клиентов, а нам врагов, либо мы такое положение дел изменим. Читал я эту математику. Прав полковник. До точки прав. Да и говорят, воевал он здорово.
-Да вы представить себе не можете, какой здесь объем работы, — занервничал Генпрокурор.
— А нам и не надо! — продолжил давить Шкирятов. — Ты сделай! Иначе получается, зря тебя народ кормит!
— Все просто, — вступил в разговор Андреев. — Либо враз изменим, либо все прахом пойдет. И потом, тебе же проще жить станет.
Есть ущерб, нанесенный обществу или человеку. Есть желательное для общества и человека развитие событий, направленная на адекватное воздаяние, компенсацию ущерба и недопущение подобного в дальнейшем. Критерии ясны. Начальные условия — заданы. Далее — математика, описывающее управляющее воздействие и наиболее вероятный ответ системы. И причем тут заплесневевшие тома с благоглупостями и забитые ими шкафы?
Ты что, не читал административный или уголовный кодексы? Не понимаешь, сколько лазеек для злоупотреблений оставлено их творцами? Не в курсе, что у вас, крючкотворов, собственный язык есть, стыдливо называемый вами профессиональной терминологией?
Результат применения такого, с позволения сказать, 'языка', в том, что нормальный человек не в силах защитить свои интересы в суде. Ему необходим профессиональный переводчик с человеческого на юридический.
При этом, сленг законников, в отличие от любой другой специальной терминологии, запутывается и искажается с заранее обдуманными намерениями!
Думаю, кодексов теперь не будет. Лишь известные всем этические нормы и математика.
Хватить х...ней страдать, говорят люди, давай по-человечески жить будем! И мы просто обязаны идти им навстречу!
Цени, нам вторую революцию творить счастье выпадает!
— Ох, не оказаться бы с таким счастьем, да дыркой в голове, — занервничал Григорий Николаевич. — Знаю я, как оно бывает. Уже началось.
Группа депутатов, поддержанная заводскими коллективами Ленинграда, выступила с законодательной инициативой, от которой у меня волосы на затылке зашевелились!
— Что не так? — спросил Андреев. — Чем тебе так не понравился проект закона о социальных паразитах?
— Тем, что такое вообще придумали, — недовольно буркнул Сафонов.
— С собой текст есть? — заинтересовался Шкирятов.
— Есть.
Покопавшись в папке, Григорий Николаевич вытащил два машинописных листа. Быстро просмотрев их содержимое, Матвей Федорович восхищенно хмыкнул.
-Жестко, но по сути правильно. Григорий, значит, к паразитам они относят тех, кто пытается жить за счет общества, ничего полезного для него не делая. Так я понял?
— Так. В проекте паразитами определяют преступников-рецидивистов, лиц с патологической тягой к алкоголю и наркотикам, тунеядцев. Ну, и им подобных. Устанавливают квоту — 0,5 процента населения.
— И если гибнет полезный член общества, то паразитов из него должно быть изъято ровно столько, чтобы население от ухудшения жизненного уровня не страдало.
Считаю, правильно придумано! Большевики всегда говорили: 'Кто не работает — тот не ест'. А у нас получается пока, что многие не работают, но не только едят, но и выпивать умудряются. Надо выходить с предложением о постановке такого хорошего закона на всенародное голосование.
Поддержишь, Андрей?
Андреев отхлебнул чаю, слегка потянулся в уютном кресле, и неожиданно сказал:
-А помнишь, Матвей, ведь когда-то мы и без математики справлялись. И кодексы нам не сильно нужны были. Революционная сознательность — не забыл про такое?
Заметь, преступность задавили в момент, власть — удержали, и даже какое-то время пожить по-человечески удалось. Года так до 1929. А потом — как забуксовали. Сколь ни писали законов, все как-то без толку было.
Теперь пришло время понять. Старый Закон — уродливый механизм, ежечасно перемалывающий живые души.
Он не способен гибко приспосабливаться к сегодняшним нуждам общества. Более того, существующая система раз за разом воспроизводит все те же, уродливые и давно отжившие образцы общественных отношений.
Так что не сомневайся, поддержу.
— Pereat mundus, fiat justitia, — неожиданно блеснул образованностью Сафонов.
— Ну, и чем кончили те придурки? — скривился как от зубной боли Шкирятов.
22 ноября 1952 года.
Сегодня, 22 ноября, специально подготовленный истребитель времен прошлой войны ЛА-7 со снятым вооружением, использовав твердотопливные ускорители, достиг ближнего Космоса.
Пятьдесят четыре километра — это, конечно, далековато до линии Кармана и еще дальше — от слоя Эпплтона. Но выше, чем способен взлететь газовый аэростат, и намного выше определенной Альгазеном еще в 11 веке границы атмосферы. Что тут говорить, для воды космос вообще начинается на высоте 25 километров.
В качестве первого шага к звездам, советские инженеры решили открыть эпоху полетов по частично баллистическим траекториям. Мощные ракеты поднимутся на орбиту чуть позже.
Пока что, сказали по радио, мы создаем как легкие, почти невесомые аппараты на два-три пассажира, так и тяжелые платформы, рассчитанные на перевозку сотен людей.
Пройдет еще немного времени, и у нас будут космические челноки. И не только. Судя по тому, что говорят по радио, концепция развития транспорта Страны Советов изменилась кардинально. Приоритетное развитие получают железнодорожный, воздушный и трубопроводный транспорт. Возобновляется производство грузовых дирижаблей.
Вместо дымящих и громыхающих на ухабах телег, которые так легко проверять на ключевых перекрестках, появятся индивидуальные летательные аппараты. В воздухе просторнее. А пережитки феодализма нам не нужны.
Все — для блага страны и людей, в ней живущих! Простейший самолет — значительно дешевле простого легкового автомобиля. И намного долговечнее — его не бьет дорога.
Известно: две мировых войны заставили до совершенства отработать конструкции летательных аппаратов. Их выпускали из немыслимых суррогатов, в двигатели порой заливали невесть что. Фюзеляжи расстреливались из пушек, пулеметов и латались любым подвернувшимся под руку хламом. Бои шли во всех климатических поясах — от безмолвных заснеженных просторов Арктики до пустынь Северной Африки.
В стране — десятки тысяч подготовленных пилотов. Грех не использовать такой задел. У нас огромные пространства, которые просто экономически невыгодно заливать асфальтобетоном.
Полетаем! Лично мне хотелось бы подняться в воздух на 'Мицубиси-Зеро'. Ну, нравится мне этот самолет! И пусть говорят, что ничего выдающегося в нем нет. Просто хочу! Со времен, когда модельки в школьном кружке клеил.
Настя говорила, своим у нас ничего не жалеют. Посмотрим, вдруг да не откажут.
Пару дней назад, 20 ноября, СССР заявил, что любой акт агрессии по отношению к любому из его граждан будет пресекаться всеми имеющимися у государства силами и средствами. Без оглядки на 'мировое общественное мнение' и прочую демагогию. Наши люди — высшая ценность.
В свободном мире это было воспринято не более, чем очередное, ничем не подкрепленное заявление властей, готовящихся к выборам. Или перевыборам. Или к тому, что у них там творится. Короче, чистой воды трепом.
Исключительно ради экспериментальной проверки громких заявлений, в Париже задержали скромного служащего торгового представительства, обвинив его в незаконных биржевых операциях, что было явно, запредельно абсурдно.
Через 24 часа, срочно вызванный в Елисейский Дворец Чрезвычайный и Полномочный посол СССР хладнокровно заявил, что его, вместе со все персоналом посольства, можно объявить персоной нон-грата, но положение вещей от этого не изменится. Разве что, к худшему. А здание на Бульваре Морлан 17 (boulevard Morland) вы уж как-нибудь построите заново.
— Ibo, nefig, — загадочно прокомментировал газетное сообщение о творимых русскими безобразиях, турист из ФРГ, коротающий вечер за изысканной трапезой в 'Procope', что стоит на улице Ансьен-Комеди аж с 1686 года. Причина некоторой нервозности туриста станет вам понятна, если знать, что яркие воспоминания о чистом, морозном, напоенным запахом хвои и свежих опилок воздухе Красноярского края в его памяти еще не померкли.
-Nefig... — задумчиво повторил немец еще через пару минут, и, приведя в ужас сомелье, потребовал стакан водки. Велел, чтоб налили до краев, с мениском.
На всякий случай и во избежание жертв и разрушений, всех, кто сколь-нибудь походил на русского, по всему миру выпнули из тюрем. А то, мало ли...
Пока делю свое время между тренировками с Валентином и пересмотром содержимого памяти. Очень хочется съездить домой или, хотя бы, заглянуть на денек в Ленинскую библиотеку. Но к людям еще рано. Избыток чужих эмоций способен спалить меня, как тонкую свечку. Вот и довольствуюсь новостями.
Новости, кстати, очень разные. По Sveriges Riksradio своими впечатлениями о московской больнице делился журналист Бьорн Асп.
Бедолаге не повезло — решив прокатиться по раскатанной детишками ледяной горке, он не только вывихнул плечо, но и получил сотрясение мозга. Зато, полученные впечатления, легли в основу сенсационного репортажа.
Советы, вещал в эфир хорошо поставленный баритон, явно готовятся к большой войне. Ничем другим виденное объяснить невозможно.
Младший и, частично средний медицинский персонал в больницах практически отсутствует. Комиссары беззастенчиво используют детский труд. Каждый учащийся обязан отработать в больницах города не менее шести часов в неделю.
Под наблюдением старших, дети ухаживают за больными, вправляют вывихи, иммобилизируют конечности, по всем правилам загипсовывают переломы, ловко ставят капельницы и уколы.
На вопрос журналиста, не противно ли им ухаживать за лежачими больными, отвечают:
— Розами такое дело не пахнет. Но уметь надо обязательно. Если что, мне тоже помогут.
