Елагин о чем-то задумался.
— А может, в самом деле, не стоит вам тут учиться. Скажу прямо — философский факультет не для всех. Я бы сказал, для избранных. А вы считаете себя таковым? Если исходить из того, как вы учитесь, я в этом сильно сомневаюсь. Может, будет лучше вам самому подать заявление об отчислении и поискать себе другую стезю.
Игорь ощутил, как что-то сжалось внутри него. Он ясно осознал, что наступил решающий момент жизни, от которого зависит его судьба. Он вдруг стал лихорадочно вспоминать, как же зовут Елагина. Он же знал, но, как назло, забыл. И никак не может вспомнить.
Игорь втянул в себя воздух, чтобы ответить, и в этот момент вспомнил.
— Эрнест Викторович, я говорю вам абсолютно честно, я всегда хотел учиться на философа. Мне очень нравится размышлять. Я не могу успокоиться, пока не попытаюсь выяснить суть того или иного явления.
— Даже так, — удивился Елагин. — По тому, как вы относитесь к учебе, этого не скажешь.
Каракозов опустил голову.
— Я знаю, но это просто так получилось.
— А можно узнать, почему так получилось?
— Я вам сейчас расскажу. Я из маленького сибирского городка, там у нас все строго — можно делать только то, что тебе разрешено. А когда я оказался здесь один, без родителей, меня и понесло. Это словно какое-то солнечное затмение, — Игорь с надеждой посмотрел на Елагина.
— Сразу солнечное, даже не лунное, — усмехнулся профессор. — Вы, я вижу, себя высоко ставите.
— Это не так! — горячо возразил Игорь. — Понимаю, что я еще никто. Я не знаю, почему я сказал про солнечное затмение. Это вырвалось случайно.
— Случай — это выбор Бога, — едва заметно улыбнулся Елагин. — Вы об этом никогда не думали?
— Думал. Я часто размышлял, что такое в нашей жизни случайность, а что закономерность?
— И что, по-вашему? — В лучистых глазах Елагина засветился интерес.
— Мне кажется, что тут действует принцип дуальности. С одной стороны все предопределено высшими силами, с другой — человек ничего не знает о том, что ему предназначено. А потому ему представляется, что он делает свой свободный выбор. Возможно, его можно считать иллюзорным, но в той ситуации, в которой находится личность, он выглядит, как самостоятельный.
Елагин откинулся на спинку кресла.
— Для начинающего философа вполне неплохое суждение, — оценил он. — Вы сами до этого додумались или где-то вычитали? Скажите честно.
— Сам не знаю, как и почему, но однажды ко мне пришла эта мысль.
— Что ж, она неплохо сделала, что к вам пришла. — Елагин снова задумался. — А какой философской эпохе вы хотели бы посвятить себя?
— Меня больше всего интересует античность. Такой интенсивности философской мысли, как в те времена, мне кажется, не было никогда. Именно эта эпоха определила вектор дальнейшего развития всей цивилизации.
— Вы так полагаете, — немного удивленно протянул Елагин. — И эта мысль не лишена интереса. Что еще можете сказать по этому поводу?
Игорь внезапно ощутил, как поменялась ситуация, этот незнакомый профессор, кажется, заинтересовался им. И ему кровь из носа, но надо воспользоваться благоприятным моментом.
— Мне кажется, та эпоха с точки зрения развития философской мысли является ее расцветом. Больше никогда она не достигала такого уровня. Такого богатства идей и направлений в дальнейшем не было. Эти люди... — Игорь задумался.
— И что эти люди? — повторил вслед за ним Елагин.
— Такого интереса к познанию, как у них, затем не проявлялось никогда. Это был какой-то всплеск интереса к миру. Именно он и определил тот небывалый расцвет философской мысли.
— Что ж, не исключено. И все же, почему, как вы думаете, именно та эпоха была отмечена таким всплеском?
Вопрос был не простой, но Игорь понимал, что должен дать на него адекватный ответ; от этого напрямую зависит его будущее.
— Мне кажется, что тогда люди впервые осознали себя не просто какими-то существами с небольшим набором физиологических потребностей, а созданиями, способными к познанию, можно сказать, высшими существами в чем-то даже равным Богам. А так как почти ничего еще не было известно, они стали задаваться главными вопросами: что есть мир, Вселенная, свобода, как достичь счастья? И на все это не было ни одного ответа. Их предстояло еще только получить. Был огромный простор для поиска, вот они им и занялись. При этом им не мешали, а если и мешали, но не так сильно, как в другие эпохи. У них было столько свободы, сколько не было у философов следующих поколений, ведь тогда не было устоявших мнений, теорий, учений. Им сильно помогало то, что на них не довлели авторитеты. Едва ли не каждая идея выглядела, как новаторская. Было жутко интересно заниматься изучением мира.
— Это не совсем так, — прервал Игоря Елагин. — Авторитеты завелись очень быстро, и стали довольно сильно, как вы говорите, довлеть.
— Да, верно, — согласился Каракозов, — но все же свободы для мысли у них было больше, чем у тех, кто были после них.
— Пожалуй, соглашусь. Есть еще аргументы?
— Да, есть, — кивнул головой Игорь. — Никогда в истории интерес к познанию мира не был столь велик, как в те времена. Появилась целая когорта людей, которые просто жили этим. Все остальное для них было второстепенным. Это и принесло такие удивительные результаты. Потом такой интенсивности в познании мира, мне кажется, уже не было, все стало чересчур задавлено разными правилами и условиями. Возникло много самых разных канонов, которых нельзя было нарушать; за это даже сжигали. Это сильно мешало свободно мыслить.
— И снова соглашусь с вами, — произнес Елагин. — Я, как раз специализируюсь на этой эпохи и пришел к близким вашим выводам. Это действительно была удивительная по плодотворности время. А если быть конкретней, я занимаюсь Плотином. Вам знакомо это имя?
— Знакомо, но если честно, его учение не изучал. Как-то пока не дошел.
— Ничего страшного, вы для того и поступили в университет, чтобы изучать учения разных философов. А как вы думаете для чего это нужно?
Игорь почувствовал некоторую растерянность, этот вопрос ему показался с подвохом. Вот только, с каким?
— Философию надо знать, потому что это тот фундамент, на котором стоит наша цивилизация. Так? — не совсем уверенно ответил он и вопросительно посмотрел на своего собеседника.
— Конечно, так, — согласился Елагин. — Это важно, но это не главное.
— А что главное?
— Главное — находясь в этих стенах, самим стать философом. Хотя мне больше нравится слово: "мыслитель". Мыслитель не обязательно является философом, но он всегда мыслит независимо и свободно по любому поводу, в любых ситуациях. Впрочем, какое употреблять слово — это уже вопрос вкуса.
— Именно за этим я сюда и поступил.
Елагин погрузился в размышления.
— Вы меня убедили, что ваш выбор верен. Но я все равно не смогу вас допустить к экзаменам без сдачи хвостов. Я могу вам дать неделю, чтобы погасить все задолженности. Справитесь?
— Справлюсь, — заверил Игорь. При этом он с грустью подумал, что придется отказаться от всех увеселений, вместо них целыми днями сидеть за учебниками и конспектами.
— Вот и замечательно. Можете идти.
Игорь встал и направился к выходу.
— А знаете, молодой человек, — догнал его голос Елагина, если бы на моем месте сидел декан, он бы вас не допустил к экзаменам, и значит, автоматически отчислил. Вам сегодня несказанно повезло.
Игорь быстро взглянул на Елагина и вышел.
8.
Очередной сеанс прошлого закончился. Каракозов вернулся к действительности, если этим словом можно было обозначать то, что его окружало. Он осмотрелся вокруг и с некоторым разочарованием отметил, что цвета пространства, в котором он находился, нисколько не изменились — повсюду превалировал довольно неприятный, грязный серый цвет. Правда, иногда вспыхивали более яркие всполохи, но они тут же исчезали. Из этого цветового оркестра можно было сделать вывод, что все остается прежним, он пока нисколько не изменился.
Каракозов снова посмотрел вокруг себя, только на этот раз он смотрел — не появился ли Плотин? Но философа не было. Сейчас он не придет, понял Каракозов, для этого нет веских причин. А вот в предыдущие разы он возникал словно из ниоткуда, едва он, Каракозов, чувствовал в нем нужду что-то обсудить. А сейчас выходит такой момент не настал?
Наверное, Плоти прав, обсуждать пока особенно нечего, все довольно банально. Тогда он сильно испугался вылететь из университета и полностью ушел в учебу. Все время проводил в комнате за столом, прерываясь лишь ненадолго для сна и еды. Ни о чем особенно не думал, да и сложно было это делать, ведь стояла задача втиснуть в голову за короткий срок огромное количество материалов. А потому чем-то еще занимать ее было просто опрометчиво.
И все же подсознательно Каракозов чувствовал, что Елагин произвел на него какое-то магическое впечатление. Примерно такое же, как Аммоний Саккас на Плотина. Правда, это сравнение возникнет у него значительно позже. Тогда же Игоря не отпускало ощущение, что это как раз тот человек, которого он искал. Почему оно у него возникало, он даже не старался определить; к тому же на это элементарно не хватало ни времени, ни сил. Но одновременно не отпускало предчувствие, что в его жизни произошло важное событие, которое в скором времени круто ее изменит.
Есть такие моменты, когда вдруг происходит прорыв из монотонного, бессмысленного существования в осмысленное, когда находишь то, что так тщетно и долго искал. А потому чувствуешь себя победителем, даже несмотря на то, что еще ничего внешне не изменилось. Но не отпускает ощущение, что нашел дорогу, по которой если пойдешь, это непременно случится. Это приносит огромное облегчение, от этого становишься уверенней и спокойней.
Он помнит точно — именно так он себя и почувствовал. С того момента, как он объявил родителям о своем намерении поступать в московский университет на философский факультет, он весь был во власти неуверенности в себе. Да, он пытался ее то преодолеть, то заставить куда-то на время спрятаться, но она упрямилась и не исчезала, постоянно давила на него, подрывала устойчивость психологического состояния. Это сильно угнетало; вслед за Стахеевым он даже стал изрядно выпивать, чтобы избавиться от этой напасти. Но излишнее потребление алкоголя пугало, он понимал, к каким страшным последствиям могло привести. У себя в родном городе он на это насмотрелся вдоволь; едва ли не каждый третий там либо злоупотреблял, либо уже превратился в неисправимого алкоголика. Что приводило к большому количеству человеческих трагедий. Меньше всего он желал повторения этого сценария для себя. Игорь даже думал порвать с Стахеевым, попроситься перевести в другую комнату, хотя знал, что свободных мест нет. Но что-то надо было делать, так продолжать больше нельзя. И вот сама судьба бросила спасательный круг.
Каракозов погасил все хвосты, сдал экзамены на все пятерки и на каникулы уехал домой. Хотелось побыть некоторое время вдали и от своих друзей, и от университета, пусть ненадолго снова окунуться в прежнюю жизнь. Это было тем более привлекательно, что этот нырок он совершал хотя бы отчасти уже другим человеком.
9.
Каракозов вернулся после каникул в несколько подавленном состоянии. Проведенное время дома вызвало в нем целую гамму сложных и противоречивых чувств и эмоций. С одной стороны, он был рад посещению родных краев, встречам с друзьями и родителями. С другой — он вдруг невероятно ясно, как еще никогда ранее, ощутил, насколько он стал всем им чужим. Точнее, они стали ему чужими.
Особенно сложные отношения складывались с родителями. Точнее, их нельзя было назвать сложными, они были скорее странными. И отец и мать радовались возвращению сына, но как-то делали это по-особому. Они тщательно избегали разговоров об его учебе, чем он занимается в столице, что думает о своем будущем. На эти темы словно было наложено табу. Общение преимущественно крутилось вокруг здоровья Игоря, его питания, бытовых условий московской жизни.
Сначала он недоумевал, почему все сводится к таким второстепенным вопросам, но затем понял: между ним и ими возникло столь сильное отчуждение, что его уже не преодолеть. Отныне они обитают в разных мирах; это было и раньше, но скрыто, а если и проявлялось, то редкими, отдельными всполохами. Теперь все кардинально переменилось, родители не только не понимают его устремлений и интересов, но и попыток разобраться в них не делают, а потому не ощущают в сыне близкого им человека. Формально родственные узы все те же, а реально они разорвались, словно канат под давлением сильного напряжения. И ничего уже не изменить, с этим остается только мириться. А потому уже на третий день пребывания в родном доме сильно захотел из него уехать. И когда это, наконец, произошло, все его существо охватило сильное облегчение.
Каракозов вернулся в общежитие, как к себе домой, и понял, что отныне в качестве родного дома будет воспринимать свое общежитие. Это его огорчило, но уже через несколько минут это ощущение куда-то исчезло, и он забыл о нем. В комнате он встретил Вениамина, который вернулся на день раньше. А вот Андрей где-то задерживался, что, впрочем, у них не вызвало удивление, учитывая характер Стахеева. По натуре он был бродягой и любил куда-нибудь уезжать, что и делал по первой возможности. Другое дело, из-за нехватки средств она возникала редко.
Обычное состояние Вениамина являлось хмурая сосредоточенность. Каракозов уже так сильно к ней привык, что не обращал на это внимания. Такой уж у сына раввина характер, который вряд ли изменишь. Но этот раз он пребывал в самой настоящей депрессии, из которой то ли не мог, то ли не желал выходить.
Таким Игорь его еще не видел. И даже почувствовал беспокойство. Для него Вениамин был уже не посторонний человек, а близкий друг. Они часто разговаривали на сокровенные темы, и Каракозов ценил эту интимную откровенность. Без нее ему чего-то важного не стало бы хватать. Вениамин обладал ценным качеством, он мог долго слушать другого человека, не выказывая ни усталости, ни желания завершить разговор. И пока собеседник полностью не выговорится, не заканчивал общение.
Они обнялись. Затем Вениамин достал из холодильника вино и закуски. Из всех троих он на данный момент был самым обеспеченным; несмотря на разрыв с отцом, судя по всему, тот щедро ссудил его деньгами.
Пока они выпивали и закусывали, Каракозов внимательно наблюдал за другом. Несмотря на выпитое вино, не было заметно, что у него улучшается настроение.
— Веня, что с тобой? Ты вернулся из дома очень хмурым. Таким я тебя не видел.
— А я таким и не был, — проговорил Вениамин.
— Что-то случилось?
Вениамин кивнул головой.
— Я окончательно порвал с иудаизмом и со всеми своими близкими. Отец мне так и сказал: ты больше мне не сын.
— Круто! — даже присвистнул Игорь. — Оставил тебя без денег?
— Нет, деньги дал и высылать обещал. Но и только, никаких других контактов.
— Деньги — уже не мало. — Каракозов невольно задумался над парадоксом ситуации. Это какой-то странный разрыв, который касается всех аспектов человеческих отношений кроме их финансовой части. Как будто обе стороны решили для себя, что это более крепкие узы, чем идейные разногласия. Любопытно, у него с родителями схожая ситуация? Жаль, что это трудно поверить, у его родителей нет возможности так щедро помогать ему.
