— Это не я... Это день такой. К рассвету стихнет.
— Твоими бы устами да мед пить, — фыркнул Родомил.
— Можешь не сомневаться, погоду я предсказываю точно. Всегда есть сомнения, ну, за ночь все может случиться, но мне кажется, не в этот раз.
— Да я верю, верю... Ты расскажешь мне, что нужно делать?
— Ты никогда не видел пляски шамана? — удивился Млад.
— В детстве. Когда в деревню приезжал шаман, вызывать дождь.
— Вот то же самое и делай, что в детстве: стой и смотри. Когда я уйду наверх, подойди к костру поближе, чтоб не мерзнуть.
— А дрова надо подкладывать?
— Нет, костер не погаснет, пока я не вернусь. И... не уходи никуда. Мне надо, чтоб меня кто-то поддерживал снизу, высоко лечу...
Млад скинул полушубок и поежился — рубаха захлопала на ветру, в рукава и за шиворот полез снег. Стоило снять треух, как в уши дунул ледяной ветер, взлохматил волосы, сжал затылок крепкой рукой. Млад развязал пояс — даже на лютом морозе не так тяжело раздеваться, как на ветру. А когда он снял рубаху, то вдруг вспомнил о празднике на капище, о девочке, плясавшей в метели и в огне, и о том, как гадал девушкам на суженых. А если он не вернется сверху?
— Я хотел сказать тебе, — окликнул Млад скучавшего, задумчивого Родомила. — Я сегодня гадал девушкам на празднике. Будет война. Большая война. Конечно, будущего не знают даже боги, и мы вольны его менять, но ты скажи об этом князю, ты же видишься с князем... Может быть, зная о надвигающейся войне, он сумеет ее предотвратить? На войне погибнет много наших людей.
— Сам скажи об этом князю, — неожиданно зло ответил Родомил, — тебя он послушает скорей.
— Да мне как-то неловко... — развел руками Млад. — Кто я такой, чтоб говорить с князем?
— Ничего, ты уж как-нибудь. И что ты стоишь голый на морозе? Смотреть же холодно!
Млад накинул на себя залатанную на груди пятнистую шкуру — спасибо шаманятам. Ветер поднял мех дыбом и тряхнул ее свободные полы — шкура защищала от холода, но не спасала от ветра.
Тяжелые обереги на грудь и на запястья, маску. Млад скинул валенки, надетые на босу ногу, — снег, набившийся в них, давно растаял, и на ветру ступни едва не свело от холода. Он надел обручи на щиколотки и вытащил из мешка бубен.
— Ну что? — вздохнул он, переминаясь с ноги на ногу, и посмотрел на Родомила. — Мне пора.
— А знаешь, в твоем наряде что-то есть... — усмехнулся тот. — Что-то дикое, звериное...
— Шкура, — улыбнулся Млад, хотя отлично понял, что Родомил хотел сказать.
— Нет, дело не в шкуре. Глядя на тебя, я думаю о своих пращурах, живших в лесу и не знавших власти и серебра.
Млад кивнул:
— Теперь просто смотри. Ты почувствуешь... ты поймешь, о чем надо думать...
Он ощутил волнение — дыхание участилось, стало легким, в груди сладко заныло от предчувствия подъема: наконец-то. Нельзя подниматься так редко: появляется голод, и в жизни этот голод не лучший помощник.
Ветер плясал вместе с ним, взвивая снег вверх по мановению рук и бросая его обратно в сугробы. Живой, первородный огонь то гудел, взлетая к верхушкам деревьев, и ослеплял могучими сполохами, то стелился к ногам побежденным зверем, то, хлопая, рвался в стороны, словно хотел убежать. Тело перестало чувствовать холод ветра и жар костра, песня клокотала в горле — то по-звериному грубая, то божественно сильная и ясная, и ветер подхватывал ее, возносил к низким тучам, эхом разбрасывал по лесу, и подвывал, и вплетал в нее свой звенящий голос. Бубен в руках неистово бился, чеканно клацали обереги, и дрожала земля.
Это был один из самых красивых его подъемов... И один из самых трудных. Млад трижды всходил на костер и трижды возвращался на снег, обжегшись. Только на четвертый раз огонь принял его, и ветер замер вокруг, образуя кокон, и земля вытолкнула его наверх...
Белый туман осел на лице прохладными каплями. Млад задержался на некоторое время: может быть, сначала спросить духов? Он поискал хоть кого-нибудь, он чувствовал их присутствие, он знал, что рядом с ним, в двух шагах, на него смотрит человек-птица, но не спешит выйти навстречу. Духи знали, зачем он пришел, — им нечего было сказать.
За полосой белого тумана перед Младом расстелилось ровное поле с высокой травой. Преддверие... Казалось, солнце еще не взошло, но вот-вот появится из-за горизонта. Рассеянный свет исходил от неба, как это бывает на земле перед рассветом, когда высокие перистые облака отражают солнечные лучи, наполняя воздух странным розовым сиянием. Сияние не было розовым, скорей голубоватым, но в нем каждая капелька росы на кисточках трав переливалась всеми цветами радуги, и все вместе эти капельки казались волшебным мерцающим пологом, накрывшим поле. Несмотря на безветрие, трава еле заметно шевелилась, заставляя волшебный полог оживать.
Узкая полоска воды на горизонте, как всегда, манила, и синие горы на противоположном берегу широкой реки звали к себе — Млад никогда там не был и никогда не хотел там побывать. Никакого запрета он не чувствовал, но еще дед говорил ему, что лететь в ту сторону бессмысленно.
Млад не спешил подниматься выше и опустился босыми ногами в траву — ее мокрые кисточки щекотали колени. Несколько шагов по волшебному полю придали ему уверенности, он осмотрелся: неужели никто из духов так и не захочет с ним говорить? Он снова почувствовал человека-птицу рядом с собой и снова его не увидел. Заметив движение боковым зрением, Млад резко повернулся в сторону — в траве мелькнул и исчез прародитель рода Рыси, человек-кошка: пятнистая шкура и презрительный взгляд хищных желтых глаз... Словно в душу заглянул, словно приблизился вплотную на краткий миг...
— Погоди! — крикнул Млад. — Погоди!
Ему показалось, что человек-кошка покачал головой.
На волшебном поле делать было больше нечего: уж если прародитель не стал говорить с ним, чего ждать от остальных?
Млад пожал плечами, еще раз оглядел все вокруг и оттолкнулся от травы, поднимаясь выше: серо-голубое предрассветное небо почернело, наполняясь глубиной, а потом над головой раскрылась бездна...
Это нисколько не напоминало обычное звездное небо с его легкой поволокой, с его мерцанием, с его жизнью: тут звезды светили ровно и ярко, они не источали свет, их свет был словно приклеен к небосводу, словно нарисован. Млад сразу увидел ту звезду, на свет которой надо лететь, — путеводные звезды каждый раз менялись, но приводили на одно и то же место. Или ему так казалось?
Перемещение в этом пустом, черном пространстве всегда удивляло Млада: он мог медленно плыть, а мог мгновенно оказываться там, где хотел, не боясь потерять из виду путеводную звезду, свет которой по мере приближения к ней становился все у?же и у?же, собираясь в насыщенный упругий луч. И вот уже этот сосредоточенный луч чертит на небе непонятные знаки, и другие лучи, от других звезд, пересекаются с ним, и знаков становится все больше...
Млад подлетел к путеводной звезде вплотную: из ничего, из пустоты мирозданья, пространство пронзал белый свет, белее солнечного, и указывал дорогу наверх. Лететь туда было слишком самонадеянно, слишком дерзко, и Млад пошел по лучу, не ощущая под ногами ни твердой почвы, ни пустоты.
В конце его пути луч выхватывал из черного небытия лоскут зеленой поляны, со всех сторон окруженной цветущими кустами, похожими на сирень. И пьяный запах цветов Млад почувствовал задолго до того, как ступил на шелковую зеленую траву. Над головой свистала какая-то мелкая птаха, тихо шуршали листья, но вокруг, за кустами, не было ничего, как и над головой, а в спину светил ослепительный луч...
Млад помялся — на поляне никто его не ждал. Может, никто из богов не выйдет к нему сегодня? Может, желания Родомила слишком мало, чтобы боги услышали его и явились? Стоило подумать о Родомиле, и Млад ощутил его поддержку, словно тот поднимал поляну над головой, на своих плечах, подобно Атланту. Млад сел на траву, положил бубен рядом и прикрыл глаза.
Громовержец явился неслышно, но Млад ощущал, осязал всем телом его присутствие: тяжесть, мощь и напряжение, подрагивание воздуха, которое бывает на земле перед грозой. Словно грозовая туча опустилась на поляну и заполнила все ее пространство.
— Ну? — голос прозвучал подобно раскату грома.
— Я пришел спросить... — Млад помедлил, прежде чем раскрыть глаза, и долго искал в себе силы посмотреть на Перуна: громовержец явился ему в полном доспехе — огненной кольчуге и каплевидном сияющем шлеме. Забрало закрывало его лицо, но на том месте, где у человека должны быть глаза, зиял провал, в котором Млад увидел клубящиеся тучи.
— Спросить? Забавное дело для облакогонителя. Разве сила дана тебе для этого? — голос бога был скорей насмешливым, чем грозным. Он прилег на траву напротив Млада, опираясь на локоть, и подставил длань в горящей золотом перчатке под голову: лицо громовержца оказалось на одном уровне с глазами Млада.
— Я пришел спросить, — повторил Млад и вскинул лицо.
— Спрашивай.
— Что за люди появились в Новгороде? Что за силу они имеют? Кто дал им эту силу?
— В Новгороде? А где это? — расхохотался громовержец. Смех его оттолкнулся от пустоты за спиной Млада и эхом забился по зеленой поляне. Смолкла одинокая птаха.
Млад потупился и сжал губы.
— Что за огненный дух по имени Михаил-Архангел приходит в белый туман? — вздохнув, продолжил он.
Громовержец перестал смеяться:
— Как же ты дерзок, братец... Лучше бы ты был таким смелым, когда люди спрашивают тебя о том, что и без меня тебе известно. И чем ты готов пожертвовать ради ответов на свои вопросы? А?
— Я... я не знаю... — Млад замолчал в недоумении.
— Ну, жизнью — это понятно и просто. Жизнь твоя мне без надобности. А жизнью своего ученика, другого, не того, который уже мертв? А? Того, который из них поздоровей и повыше? А?
Млад сжался и покачал головой:
— Нет. Я не могу распоряжаться чужими жизнями...
— Ладно. Тогда правую руку. А? Правую руку, и я отвечаю на все твои вопросы хоть до конца твоих дней! — бог не шутил и не смеялся, — напротив, говорил с каким-то серьезным злорадством.
Млад задумался и сглотнул.
— Нет, пожалуй, не надо мне твоей правой руки. Правую руку второго твоего ученика. Того, который любит рассуждать о том, в чем человек ничего не смыслит. Ну? Решайся!
Млад опустил голову еще ниже и снова покачал головой.
— А тот, что ждет тебя внизу, готов отдать не только свою жизнь, свою правую руку, но и твою жизнь, жизнь твоих учеников, их руки, ноги и сердца. И он знает, что делает, в отличие от тебя... — голос громовержца звучал все громче и суровей.
— Это его право... — почти шепотом ответил Млад.
— Если бы ты не боялся полагаться на собственное мнение, ты бы сейчас спокойно спал, а не скакал вкруг костра на ветру и морозе... Я не знаю, какого ответа ты ждешь от богов. Подтверждения того, что ты знаешь и без меня? Мне не нужны ни ваши жизни, ни ваши руки... Я пошутил...
— Ты не ответишь мне? — Млад поднял брови.
— Зачем? Ты и так знаешь все, без подсказки богов. И то, что видишь ты, вовсе не будущее, которого не знают даже боги... — громовержец усмехнулся. — Это судьба, это жребий. Полтыщи лет назад твоя земля выскользнула из-под уготованного ей жребия. Мне жаль, что сюда поднялся ты, а не тот, что ждет тебя внизу... Мне жаль, что нами избран ты, а не он. Мне жаль, что ты боишься самого себя. Что ж, иди и неси свою избранность... Кому многое дано — с того много и спросится.
— И это все, что ты можешь мне сказать? — угрюмо пробурчал Млад.
— Я мог бы говорить и говорить, посвящая тебя в основы устройства мироздания. Я мог бы сбросить тебя вниз за твою дерзость: ты лезешь туда, куда тебе лезть никто не позволял, — Перун снисходительно кивнул. — Твое дело — просить дождя и солнца для земли, чтоб она родила хлеб.
— Хлеб не родится, если...
— Не перебивай! Хлеб будет родиться всегда, пока на земле живут люди. Не теперь, так через год... Через два года, через три... И если ты видишь впереди войну — это не самое страшное испытание для людей, чтоб вмешивать в их дела богов. Ты пришел, потому что знаешь: дело не в войне и речь не о людских распрях. Ты знаешь, что это за сила и кто дает ее своим избранникам. Ты знаешь, кто такой Михаил-Архангел. Ты знаешь все — так зачем ты пришел? Сомневаешься в себе? Боишься ответственности за свои досужие домыслы? Не хочешь принимать на себя бремя прорицателя? Так это не мои заботы, а твои. Я бы давно сбросил тебя вниз, если бы ты не знал: речь не о людских распрях. Я прав?
— Да, — тихо ответил Млад. А ведь он и не думал об этом, он гнал от себя эту мысль.
— Я скажу тебе о том, чего ты никогда не увидишь сам. Потому что твоих силенок и твоей избранности не хватит, чтоб увидеть это. Знай: по земле ходят избранные из избранных, и избраны они не нами. Избранных ты видел, избранных среди избранных тебе видеть не дано. Белые одежды, запятнанные кровью и облитые ядом, — твой враг одет в белые одежды, слышишь? Не пытайся сам бороться с ним: он тебе не по зубам. Просто знай о нем. Знай, что не цепочка случайностей ведет твою землю под тень чужого бога, а злая воля избранных среди избранных этим богом.
Тупой, сильный удар в грудь, в ожерелье оберегов, качнул Млада назад, и он неожиданно почувствовал, как поток, проходящий через его тело, — поток восторга и невесомости, — иссякает, тает, сходит на нет... Да он же сейчас упадет! Родомил! Почему? Зеленая полянка больше не держалась на плечах Атланта, она раскачивалась, кренилась и должна была вот-вот исчезнуть! Неужели? Этого не может быть! Родомил не похож ни на обманщика, ни на предателя! Он не может так поступить! Он не знает, что так можно поступить! Тот, кто держит шамана наверху, заворожен шаманом: чтоб уйти, бросить его, нужна сила, превосходящая его силу. Или очень большое желание... А желания Родомила всегда очень сильны. Неужели Млад ошибся, глядя ему в глаза? Он сжал в кулаке траву, словно она могла удержать его наверху.
— Осторожно посмотри вниз, — тихо сказал Перун голосом деда, — осторожно... Не выпускай этой поляны из виду, держись за нее крепче. Слишком высоко падать.
Громовержца рядом не было, голос деда шел откуда-то со стороны — оттуда, где, по представлениям Млада, была пустота.
— Опускай глаза медленно... — говорил голос деда, — очень медленно. На секунду прорежь взглядом эту площадку, всего на секунду. До самого дна.
Млад ухватился за траву второй рукой, ощущая, как стебли тают и появляются в кулаке вновь. Прямо под ним — костер и Родомил рядом с костром. Если, конечно, он рядом, а не идет сейчас по тропинке в сторону дома Даны... Взглянуть туда, а тем более прорезать взглядом площадку до самого дна почти невозможно. Млад понимал, что сейчас упадет и ему не помогут никакие взгляды! Ощущение легкости исчезало, глубокое дыхание сбилось, он чувствовал тяжесть своего тела, его как магнитом тянуло вниз, к земле, и чем сильней он хотел удержаться, тем трудней это было сделать.
