— Ты действительно думаешь, — спросил он с терпением высшего существа (Лэндолфи не питал иллюзий относительно своих способностей), — что эти маленькие театральные постановки что-то изменят? Да, Кэтрин, конечно, это расстраивает. Особенно, когда понимаешь, что у нас есть технология, позволяющая опускать туда транспортные средства...
— И получать немного водорода, — добавила Кэти.
Он пожал плечами. — Когда-нибудь это может случиться.
— Виктор, этого никогда не случится, если мы не разрекламируем Программу. Это последний шанс. Эти корабли старые, и никто не собирается строить новые. Если только у нас дома все радикально не изменится.
Лэндолфи закрыл глаза. Я знал, о чем он подумал: Кэти Перт была посторонней, бывшей тележурналисткой, которая, вероятно, спала на борту. Она играла в бридж, знала наизусть фильмотеку, читала Джона Донна (по ее словам, для придания стиля) и не проявляла ни малейшего интереса к научным достижениям миссии. Мы сделали далеко идущие открытия в области тектоники плит, планетной климатологии и дюжине других дисциплин. Сузили дату зарождения до нескольких миллионов лет. И, наконец, поняли, как это произошло! Но в телевизионных репортажах Кэти не придавала особого значения последствиям этих открытий и практически игнорировала их механику. Вместо этого, на глазах у мировой аудитории, Марджори Обюшон вдохновенно смотрела из грузового шлюза на Ганимед (примерно так же, как Кортес, должно быть, смотрел на Тихий океан в то первое ясное утро), и нашивка с флагом на ее плече сияла на солнце. И пока камера приближалась к крупному плану (черты ее лица были освещены фонарем, который Кэти по этому случаю прикрепила к своему шлему), Герман Селма торжественно произнес слова Кэти о разрыве пуповины.
Это был ее стиль: мрачные инопланетные пейзажи, облеченные в человеческие рамки. В одном из ее самых известных эпизодов вообще не было повествования: две фигуры в скафандрах, очевидно, мужчина и женщина, стояли вместе в тени монументального ледяного разлома Кадмус на Европе, под тремя лунами.
— Кэти, — сказал Лэндолфи, все еще не открывая глаз, — я не хочу тебя обидеть, но тебе действительно не все равно? Ради Программы, конечно? Когда мы вернемся домой, ты напишешь книгу, станешь знаменитой, достигнешь вершин в своей профессии. Тебя действительно волнует, какой будет Программа через двадцать лет?
Это был справедливый вопрос. Кэти не скрывала, что надеется на Пулитцеровскую премию. И она хотела ее получить, что бы ни случилось после этой миссии. Более того, хотя она и пыталась скрывать свое мнение, к тому времени мы были вместе уже давно, почти три года, и вряд ли могли неправильно понять ее мрачное отношение к людям, которые добровольно заключили себя в тюрьму на значительную часть своей жизни, чтобы заняться "коллекционированием камней".
— Нет, — сказала она, — не собираюсь, потому что через двадцать лет такой программы не будет. — Она оглядела каждого из нас, оценивая эффект своих слов. Бендер, светловолосый гигант с рыжеватой бородой, позволил улыбке ленивой терпимости смягчить его каменные черты. — Мы принадлежим к тому же классу, что и пирамиды, — продолжила она бесстрастным и раздражающе снисходительным тоном. — У нас чертовски дорогостоящее предприятие, и ради чего? Как вы думаете, налогоплательщикам есть дело до погоды на Юпитере? Здесь нет ничего, кроме газа и камней. Игрушек для яйцеголовых!
Я сидел и думал об этом, пока она мило улыбалась, а Виктор злился. Никогда раньше не встречал, чтобы солнечную систему описывали в таких выражениях; хотя слышал, как люди называли ее огромной, устрашающей, великолепной, безмятежной и тому подобное. Но никогда не скучной.
В конце Лэндолфи прочитал свои реплики. Он сказал, что сделал это, чтобы потом не отвлекаться.
Кэти была явно довольна результатом. Она потратила три дня на редактирование записей, часто (и с добродушным ехидством) комментируя резонанс и тембр голоса за кадром. Закончила утром 24-го (по корабельному времени, конечно) и переслала результаты на "Гринсуоллоу" для ретрансляции в Хьюстон. — Это будет в вечерних выпусках новостей, — с удовлетворением сказала она.
Это было наше третье Рождество вне Земли. За исключением нескольких текущих экспериментов, мы закончили работу на Каллисто и, по сути, в системе Юпитера. Все были в восторге от этого, и мы провели день без происшествий, играя в бридж и обсуждая, что будем делать, когда вернемся. (Кэти описала пустынный пляж недалеко от Тилламука, штат Орегон, где она выросла. — Было бы здорово снова пройтись по нему под голубым небом, — сказала она. В этот момент Лэндолфи поразил всех: он оторвал взгляд от компьютерной консоли, за которой работал, и его взгляд стал отсутствующим. — Думаю, — сказал он, — когда придет время, я бы очень хотел прогуляться с тобой...)
Большую часть дня Виктор был занят своим хобби: он разрабатывал термоядерный двигатель, который, по его мнению, мог бы доставлять корабли к Юпитеру в течение нескольких недель и, в конечном счете, открыть звезды для непосредственного исследования. Но я наблюдал за ним: он периодически отворачивался от витрины, чтобы взглянуть на Кэти, и да (подумал я), она действительно была бы прекрасна на фоне скал и пены, с развевающимися на ветру черными волосами.
Незадолго до ужина мы посмотрели запись Кэти. Она была впечатляющей, и когда закончилась, мы сидели молча, глядя друг на друга. К тому времени к нам присоединились Герман Селма и Эстер Кроули. (Хотя спускались два посадочных модуля, Кэти в своем отчете постаралась создать впечатление, что был только один. Когда я спросил, почему, она ответила: — В таком месте, как это, один посадочный модуль — это Дух Человека. Два модуля — это всего лишь два модуля.) Мы выпили за Виктора и за Кэти. Как оказалось, почти все взяли с собой по бутылке по такому случаю. Мы пели и смеялись, и кто-то включил музыку погромче. Мы уже давно открыли для себя эффект низкой гравитации, когда танцуешь в тесных помещениях, и, я думаю, использовали его по максимуму.
Лиз Айвен, ведущая передачи, позвонила, чтобы поздравить нас с наступающим сезоном, и позвонила еще раз позже, чтобы сообщить, что телепередача, по словам Хьюстона, была "хорошо принята". Конечно, это были разговоры в правительстве, и это означало только то, что никто из представителей власти не мог найти, что возразить. На самом деле, кто-то в высших эшелонах власти оказал ей значительное доверие: чтобы создать иллюзию спонтанности, записи транслировались непосредственно в коммерческие сети.
Кэти, которая к тому времени немного перебрала с выпивкой, открыто злорадствовала. — Это лучшее, что мы сделали, — сказала она. — Никто и никогда не сделает это лучше.
Мы разделяли это мнение. Лэндолфи поднял свой бокал, подмигнул Кэти и осушил его.
Нам пришлось прервать вечер, потому что система жизнеобеспечения посадочного модуля не рассчитана на постоянное обслуживание шести человек. (Впрочем, как и система жизнеобеспечения "Афины"). Но прежде чем мы разошлись, Кэти удивила нас всех, произнеся заключительный тост: — За Фрэнка Стейница, — тихо произнесла она. — И его команду.
Стейниц: как говорится, у него было имя, которое вызывало восхищение. Пятнадцать лет назад он возглавил первую космическую экспедицию "Пять Афин" к Сатурну. Это была первая попытка привлечь внимание общественности к умирающей программе: исследованию необычного объекта, снятого на Япете "Вояджером". Но из этого ничего особенного не вышло, и миссия заняла почти семь лет. Стейниц и его люди начинали как герои, но в конце концов стали символами тщетности. Пресса безжалостно изображала их как олицетворение отживших добродетелей. Кто-то сравнил их с японскими солдатами, которых еще в 1970-х годах нашли на островах Тихого океана и которые все еще защищали давно исчезнувший мир.
Группа Стейница постоянно напоминала о своей глупости: длительная невесомость ослабила связки, сухожилия и мышцы. У некоторых из них были проблемы с сердцем, и все они страдали от различных неврозов. Как заметил один обозреватель, они походили на вышедших на пенсию кэтчеров высшей лиги [catcher — в бейсболе игрок, принимающий мяч, посланный подающим игроком, питчером].
— Это хороший способ закончить вечер, — сказал Селма, благожелательно улыбаясь.
Лэндолфи выглядел озадаченным. — Кэти, — прогрохотал он, — ты уже много раз ставила под сомнение здравый смысл Стейница. И наш, между прочим. Не слишком ли лицемерно пить за него?
— Я не впечатлена его интеллектом, — сказала она, игнорируя очевидную параллель. — Но он и его люди долетели до Сатурна на этих проклятых штуках, — она махнула рукой в сторону трех состыкованных "Афин", кружащих над нашими головами, — держащихся на тросах и подкосах крыльев. Я не могу не восхищаться этим.
— Черт возьми, — сказал я, сам немного ощущая эффект, — у нас такие же корабли, как и у него.
— Да, это так, — многозначительно сказала Кэти.
В ту ночь у меня были проблемы со сном. Долгое время я лежал, прислушиваясь к тихому похрапыванию Лэндолфи и электронной возне работающего компьютера. Кэти завернулась в серое одеяло, ее почти не было видно в мягком кресле.
Она, конечно, была права. Я знал, что резиновые сапоги человека никогда больше не пересекут этот белый ландшафт, который ждал нас миллиард лет. Горные вершины сияли в отражении гигантской планеты: хрупкая кристаллическая красота в мире ужасающей тишины. За исключением случайных падений камней, здесь больше ничего не происходило. Вся история Каллисто была описана в течение двенадцати дней.
Жаль, что в этих ранних представлениях не было ничего общего с венерианскими дождевыми лесами и каналами на Марсе. Возможно, работа над Программой шла бы легче, если бы Берроуз или Брэдбери были правы. Боже мой, сколько мрачных сюрпризов сорвало вымышленные путешествия на Марс? Но правда оказалась гораздо хуже, чем все, что Уэллс и другие писали на бумаге: красная планета была такой скучной, что мы даже не побывали там.
Вместо этого мы отправились к гигантам. На кораблях, которые высасывали наши жизни и здоровье.
Мы могли бы добиться большего успеха. Наши корабли могли бы быть лучше. Компьютер, рядом с которым спал Лэндолфи, содержал его проект термоядерного двигателя. А в Лаборатории реактивного движения (JPL) армейская команда продемонстрировала, что искусственная гравитация возможна: настоящее гравитационное поле, а не жалкая доля, создаваемая на "Афинах" вращением внутреннего корпуса. Были и другие возможности: инфракрасный дальномер мог быть адаптирован для замены нашей устаревшей сканирующей системы; разрабатывались новые сплавы. Но создание корабля второго поколения обошлось бы в миллиарды долларов. И если бы не было стимула, если бы Кэти Перт не сотворила чудо, этого бы не произошло.
Прямо над головой засияла новая яркая звезда, которая явно двигалась с запада на восток. Это и было связующим звеном — три корабля, соединенные нос к носу соединительными кабелями и магнитной системой стыковки. Как и в случае с миссией "Сатурн", мы использовали несколько транспортных средств. Таким образом, мы были более гибкими, и у нас был запас надежности: двух кораблей было бы достаточно, чтобы доставить домой экспедицию из девяти человек. Воздух мог стать немного удушающим, но мы справимся.
Я наблюдал, как они плывут по звездному полю.
Кэти выключила рождественские гирлянды. Но тут до меня дошло, что Рождество на Каллисто будет только одно, и я снова включил их.
Виктор был на борту "Толстого", когда мы потеряли его. Никто так и не узнал точно, что произошло. Мы начали наше долгое падение к Юпитеру, огибая его с набором ускорения, которое понадобится для полета домой. Кэти, Герман Селма (командир миссии) и я летели на "Гринсуоллоу". Корабли разделились и не собирались воссоединяться, пока не обогнут Юпитер и не возьмут курс на Землю. (На самом деле "Афины" — это отдельные модульные устройства с приводом, которые движутся, за исключением маневрирования, как единое судно, когда соединены нос к носу электромагнитами. Витки сегментированных труб, называемых "пуповинами", хотя этот термин не совсем точно описывает их назначение, обеспечивают беспрепятственный доступ к носовым отсекам судов. Таким образом можно соединить целых шесть "Афин", хотя до сих пор было построено только пять. Получившаяся конструкция будет напоминать колесо.)
Между Каллисто и Ганимедом мы столкнулись с чем-то: дрейфующим облаком мелких частиц, поясом гранулированного материала, распределенным настолько редко, что его никогда не было видно на большом дисплее, ни до, ни после. Кэти позже назвала это облаком космической пыли. Бендер подумал, что это несформировавшийся спутник. Это не имело значения: что бы это ни было, миссия врезалась в него со скоростью почти 50 000 километров в час. Загремели сигналы тревоги и замигали красные лампочки.
В те первые мгновения я подумал, что корабль вот-вот развалится на части. Германа швырнуло через ряд консолей в открытый люк. Я не мог видеть Кэти, но с ее стороны донесся короткий поток ругательств. С корпуса срывались какие-то предметы. Глубоко за переборками "Гринсуоллоу" вздохнул. Свет померк, вернулся и погас. Включились аварийные лампы, и что-то ударило по борту корабля. Снова завыла сигнализация, и я стал ждать сигнала сирены, который предупредил бы о пробоине и, следовательно, стал бы последним звуком, который я мог бы ожидать услышать в этой жизни.
Из-за резкого торможения моя голова откинулась на аварийные подушки. (Столкновение произошло в самый неподходящий момент: "Гринсуоллоу" был застигнут на середине разворота. Мы летели задом наперед.)
Внешние мониторы были пусты: это означало, что камеры отключились.
Голос Кэти: — Роб, ты в порядке?
— Да.
— Видишь Германа?
У меня был неудачный ракурс, и я был прижат к креслу. — Нет. Он снова где-то с грузами.
— Ты можешь как-нибудь закрыть люк?
— Там Герман, — запротестовал я, думая, что она неправильно поняла.
— Если что-то прорвет там дыру, мы все погибнем. Если люк останется открытым, это ему не поможет.
Я колебался. Мне показалось, что закрывать его было неправильно. (Конечно, тот факт, что люк был открыт, в первую очередь, является нарушением техники безопасности.) — Это на твоей консоли, — сказал я ей. — Нажми на цифры в правом верхнем углу.
— На какую именно?
— Нажми на все. — Она сидела у пульта управления, и я мог видеть ряд красных огоньков: несколько других люков тоже были открыты. Они должны были автоматически закрыться, когда прозвучали первые сигналы тревоги.
В нас снова ударило, на этот раз спереди. "Гринсуоллоу" задрожал, и осколки металла застучали по стенам, как сломанные зубы.
— Роб, — сказала она, — непохоже, что это работает.
Наш проход через облако продолжался около трех минут.
Когда все закончилось, мы поспешили обратно, чтобы посмотреть на Германа. Мы больше не вращались, и сила тяжести, следовательно, упала до нуля. Селма, задыхающийся, бледный, с влажной кожей, нелепо парил над поддоном с контейнерами для образцов руды. Мы уложили его на кушетку и приложили компресс. Его глаза закатились, открылись, снова закрылись. — Болит, — сказал он, осторожно касаясь пальцем области рядом с грудиной. — Кажется, меня немного побило. — Он слегка приподнял голову. — В каком мы состоянии?
