Крылья Тура.

— Ну, здравствуй, Катюша! Здравствуй, моя радость!

— Здравствуйте, товарищ капитан!

— Катя, да ты что? — я немного обалдел. — Ты что? Не рада?

— А чему мне радоваться, товарищ капитан? Почти месяц ни привета, ни ответа...

— Катя, побойся бога! Я же в Москве, в командировке был. Тебе что, не передали, что ли, ребята? Ну, я их...

— Не сердись, Витя. Сказали мне твои ребята... А я вот подумала — а что же ты сам мне не сказал?

— Да я не хотел тебе на глаза попадаться... Со своим глазом-то подбитым. Вот такая опухоль была. Вылитый Карабас-Барабас!

— Эх, Витя-Витя! Здоровый вымахал, а дурной! Не испугал бы меня твой глаз... А вот то, что избегал ты меня...

— Катя!

— Ну что — Катя... Ладно. Что прилетел-то?

— Да вот, пакет...

— Пакет? А ты вскрой его, Витя...

Я недоумевая посмотрел на пакет, на Катю, снова на пакет. Потом подцепил пальцем уголок пакета и дернул. В нем лежала тщательно разглаженная и уложенная дивизионная газета...

— Катя, ну — прости меня, Катя! — я бросил злополучный пакет на крыло, шагнул вперед, обнял и поцеловал девушку в приоткрытые, ждущие губы. — Я люблю тебя, Катя! Прости...

* * *

В общем — получил я прощение... А потом и поцелуй.... И как это женщины так могут устраивать, что как бы мы, мужики, не поступили, — а все равно остаемся виноватыми? Вот, летучее племя! Я, конечно, имею в виду, что все женщины — ангелы! Как минимум — феи... А вы что подумали? О метле вспомнили? Кх-м-м, да... Тоже — летают, ведь... Да как бы и не большинство, если разобраться... Но — т-с-с! Об этом — молчок!

Сменившая гнев на милость царевна-лебедь незаметно забрала пакет, а потом повела меня обедать... Обед под ее пристальным взглядом не шел. Абсолютно. Потом поем. А сейчас надо чаровать и голубить...

— Царевна, а вот, посмотри... Нравится?

— Что это, Виктор? Это мне? А зачем?

Вот, прости меня, Отец воинов, — бабы! То — "не любишь!", то — зачем это? Как зачем? Чтобы понравиться тебе, вот зачем! Чтобы заохала ты, чтобы глазки засверкали... Хотя — да... Это я здорово промахнулся. Лет этак на шестьдесят. Другие здесь пока девушки, не те, которых я знал в молодости. Те, считай, скромницы были, а эти... эти вообще — монашки... Ни косметики у них нет, ни белья красивого, ни цацек всяких... Нет, конечно, старший лейтенант Лебедева хорошую косметику, красивое белье и бижутерию, наверное, уважает. Или так думает. Да вот беда — нету ни того, ни другого, ни третьего!

А я сразу расстарался — бриллиантовую каплю ей притащил...

С этой висюлькой тоже интересно получилось. Я как в Москве-то очутился, сразу замыслил — нужно Кате что-нибудь в подарок подыскать. Что-нибудь интересное и памятное. Но что? Вот в чем вопрос! О бриллиантах я даже и не мечтал — не мой уровень. Да и не разбираюсь я в них. Хотя... Как я помню, и сейчас — во время войны, и потом — десять-пятнадцать лет спустя, и при Брежневе — бриллиантовый дым многим глаза слепил... Много скандалов было в Москве, много было громких краж, даже убийств. Что они все в этом углероде находят? Не понимаю... От голода не спасет, от холода не согреет, от пули — не защитит... Может, это я такой, примитивный? Ну, не дано мне, не дано...

Однако. После нашего выигрыша на бегах я подошел к Капитолине. И задал простой вопрос — а что, Капитолина свет Сергеевна, можно было бы купить в качестве подарка красивой, как царевна-лебедь, девушке? Простому старшему лейтенанту из ночной бомбардировочной авиации?

Помню, Капа долго смотрела на меня, с жалостью и непониманием смотрела... Как на дурачка деревенского, честное слово. Может, и правильно смотрела, как я сейчас понимаю. Наконец, он спросила: "Что за девушка?" А я что скажу? Я правду и сказал: "Бриллиант, мол, чистой воды!"

Вот бриллиант и подари, ответствовала опытная Капа. Да где же я в Москве бриллианты найду? Я даже ювелирных магазинов и не видел. Да и есть ли они сейчас? Есть то они есть, да не про твою честь, ответствовала опытная Капа. А с бриллиантом я тебе помогу, сокол ты наш военно-воздушный. Есть у меня подруга лет преклонных, всю родню она уже потеряла... Часть на той, на Гражданской, часть на этой — Отечественной войне... Одинокая, больная старуха. А жить-то надо, жизнь-то не остановишь. Вот она и обратилась к Капе за помощью. Надо было пристроить в хорошие руки кое-какие драгоценные вещицы...

Я сразу и резко отказался. Даже еще высказал что-то. Типа — я не мародер! Ага, не мародер ты, согласилась мудрая Капа. Болван ты, молодой и здоровый, который настоящей беды еще и не нюхал. И не видишь, что в беде человек, что помочь ему надо. Да я и так помогу вашей подруге, не нужны мне ее цацки... А не возьмет она у тебя деньги. Просто так — не возьмет. Ты бы в такой ситуации принял бы? Или подачкой посчитал? Дворянка она, из старой и знатной фамилии. Одна только гордость и осталась от ее рода. Кто на фронтах погиб, кто в эмиграции сгинул... А последний — племянник, офицером он был, погиб недавно, смертью храбрых погиб. Моряк-подводник он был. Не вернулась их лодка из похода. Вот и совсем сдала подруга, недолго ей осталось землю-то топтать... Вот у нее и возьми бриллиантовую каплю, а ей лекарства да еда нужны. Ну и немного человеческого тепла...

Мне стало стыдно. Я опять вызвонил к порученцу Коле, рассказал о своей нужде и подрядил его на не очень-то чистые махинации. Короче, удалось нам у одних спекулянтов и лекарства купить, и продукты. Да какие еще продукты! И мед, и масло, и шоколад, и другие вкусности разные. Денег я не считал, честно говоря, мне было стыдно, до горящих щек стыдно. Взяв Капу, мы на машине поехали к ее подруге. В квартиру я не хотел подниматься. Но Капа цыкнула на меня, взяла половину пакетов, а на остальные показала мне глазами.

В темной, из-за забранных шторами окон, комнате нас встретила сидящая в кресле у стола хозяйка. Сухая, немощная, но с прямой спиной и гордым взглядом из-под нависших век. Капа начала что-то ворковать, расставляя на столе пакеты и банки, а я как привязанный смотрел в глаза пожилой женщине. Жизнь уже оставляла ее. Да и она уже не хотела цепляться за жизнь. Они, видимо, уже договорились и поняли друг друга. Без взаимных обид поняли...

Вдруг она слегка улыбнулась.

— Не терзайтесь, господин офицер, тут нет ничего постыдного. Вы дарите мне мгновенья жизни, а я дарю вашей любимой часть моей молодости... Это равноценный обмен. А еще я даю вам память обо мне — вы ведь не откажетесь это принять?

— Нет, не откажусь... — помотал я головой.

И она вынесла мне вот эту бриллиантовую каплю. С пожеланиями всего самого хорошего для девушки, которая ее будет носить...

Вот это все я Кате и рассказал. А она слушала, держа бриллиантовую слезинку в руке. А потом молча одела цепочку, расстегнула воротничок гимнастерки и опустила камешек туда, на грудь...

— Ты все правильно сделал, Витя... Ты ее не оскорбил, ты ей помог. А эта капля — это на память... Как на нее поглядим, так эту сильную и гордую женщину и вспомним, правда?

— Правда, царевна, правда. Она, наверное, на тебя похожа... Такая же смелая и красивая, как ты, мой старший лейтенант! — я обнял Катю и немного помолчал. — Катя... а ты знаешь...

— Знаю, Виктор, я чувствую... Ты прощаться прилетел, правда?

— Правда... Я улетаю под Курск, месяца на два... Ты жди меня, и я вернусь, только очень жди. Хорошо?

— Хорошо, только ты возвращайся скорей... Ко мне возвращайся, голубь ты мой сизокрылый! Или — позови меня, и я прилечу к тебе...

Глава 11.

...В общем — последний поцелуй перед расставанием был уже на фоне заходящего солнца. Как в голливудском блокбастере, честное слово! А еще говорят, что Голливуд — это фабрика грез... Оказывается — реальнее не бывает! Кате скоро надо было работать — ночь самое время для "ночных ведьм", а мне, мне пора было лететь домой, в полк... Там уже ждали меня друзья.

Сел я уже в сумерках, но нормально сел, ничего не сломал. Однако, вредный Антоха весь избурчался, бросая на меня короткие, негодующие взгляды. Из его бормотанья можно было понять, что боевая семья ждет своего непутевого сына, а он шляется по каким-то непонятным делам, неведомо где, а в расстегнутом кармашке гимнастерки какой-то полевой василек торчит, форму одежды нарушает. А от расстегнутой пуговицы до летного происшествия один шаг, сам знаешь... Тебе в училище, как и нам в ШМАСе, этим правилом, небось, все мозги продолбили...

— Так, Антоха! Перестань бубнить! Я уже не мальчик и все тебе говорить не буду! У Кати я был, прощался... Через денек мне улетать — когда вновь увидимся — не знаю...

Антоха устыдился и замолчал. Я скинул парашют, сунул ему в руку шлем и, хлопнув его по плечу, свистнул дежурке — "В штаб!"

...Когда я с вещмешком зашел в барак, отведенный первой эскадрилье, меня ждал строй улыбающихся лиц и дружный туш: "Та-та-тарам! Бац! Бац!" Это кто-то изобразил не то тарелки, не то литавры.

— Здравствуйте, воздушные бойцы!

— ...Здрав... жел... тащ капитан! Поздравляем вас с высоким званием... Качать его, ребята!

— Стойте! Стойте, черти! Не в бараке — о потолок расшибете, в побелке перемажете!

Кое-как мне удалось отбиться. Довольные, раскрасневшиеся летчики обступили меня со всех сторон, хлопали по плечам, жали руки... Честно скажу — у меня вдруг зачесались глаза...

— Ну — все, все, ребята! Пошли на ужин. Там и поговорим, и выпьем за встречу. Плеснете своему комэску, а? Костя, держи сидор. Там пара бутылок коньяка — это нам на вечер будет, на разговор... Шоколадку найдете? Ну, пошли в столовку?

И мы двинули на ужин.

Ужин в полку — это, надо сказать, событие. Еще наш бывший командир — майор Артюхов, заложил основы традиции. А потом она только крепла и развивалась. Тем более — сейчас. Когда полк окреп, летчики выросли по мастерству и опыту. Не было уже таких вечеров, как в Сталинграде, в июле — августе. Когда вечером, на ужине, на столе стояли пустые тарелки с граненым стаканом водки, накрытым куском черного хлеба...

Нет, и сейчас полк терял летчиков. И раненые были, и убитые... Хромов вот... Но это было уже не так часто, эти потери не давили на душу летчиков тяжким, неподъемным грузом, а лишь раздраконивали их ярость и чувство мести...

Так вот, традиция... Еще в Сталинграде, правильно посчитав, что ужин — это маленький праздник (а то как же! — живые ведь!), майор Артюхов с командиром БАО, не помню, кто тогда был... да это и неважно, постановили — на ужин накрываются столики на четверых, скатерти — белые, столовые приборы из нержавейки (где только нашли?), граненые стаканы и стограммовые лафитнички под водку. Водка — в графинчиках! Учитывая, что кормили нас и так неплохо, ужин стал походить на вечер в ресторане, что ли... Или — на какой-нибудь мужской клуб... Правда, с женщинами-официантками, что тоже хорошо! Молодые ребята, ведь, всегда с особой охотой смотрят на молоденьких девушек, а на войне — так особенно! Не надо думать, что такая красота была организована лишь для офицерского состава. Так же чисто, аккуратно и с душой кормили и наземный персонал. Правда — норма питания была у них другая, тут уже ничего не поделаешь...

— Товарищи офицеры! — это наш милейший начальник штаба, вечно замотанный и деловой Николай Гаврилович. Тоже — подполковник!

— Товарищи офицеры... Прошу садиться! — Это комполка. — Виктор! Иди-ка к нам за стол, пусть летчики на тебя посмотрят. Ты у нас многостаночник — принадлежишь и первой и второй эскадрилье!

Зал грохнул смехом.

— Так, что бы тебя ни делили — сядь сегодня с нами. Ну, у всех наркомовские есть? Начштаба — тост!

— Товарищи! Выпьем за то, что к многотысячной семье советских героев присоединились и наши однополчане! За Героев! Ура!

— Ура! Ура! Ура-а! — короткий, рубленый крик продолжился энергичным, я бы даже сказал — грозным звоном стаканов. Все выпили, расслабились, забренчали столовыми приборами. То и дело то тут, то там вспыхивал смех и шутки. Пошли разговоры о минувшем боевом дне.

— Ну, что? Может, еще грамм по сто, Николай Гаврилович? А? — командир встал с налитым лафитником, постучал ножом по графину с водкой. Шум притих.

— Наливайте, товарищи... Я вот о чем хочу сказать... Давайте поднимем стаканы за третьего Героя Советского Союза в полку, за Хромова. Он честно жил, честно воевал и честно умер... Он погиб, закрыв собой четырех летчиков-штурмовиков. Недаром у нашего народа есть пословица — "Сам погибай, а товарища выручай!" За Героя Советского Союза Виктора Степановича Хромова!

Весь летный состав полка встал, грохнув стульями и табуретами, молча заглянул в плещущие водкой стаканы, и выпил тост не чокаясь...

Жизнь есть жизнь... Еще минут через десять командир разрешил курить. Ребята все чаще и чаще стали поглядывать на меня, мол, что же ты, Виктор? Давай, рассказывай!

— Давай, Виктор, рассказывай!

Я не стал манерничать и ломаться. Взглядом спросив у комполка разрешение, я взял свой стул, вынес его на свободное место, где меня было всем видно, развернул его спинкой от себя, и уселся, положив руки на спинку стула, как на трибуну.

— Значица так, товарищи летчики! Скоро, в июне, начнутся фронтовые испытания нового истребителя конструктора Яковлева. Большого секрета в этом нет — самолет называется Як-3. Это, товарищи, истребитель завоевания господства в воздухе!

Зал затаенно ахнул...

* * *

— Так вот... Костя, плесни еще на донышко всем... Это, ребята, не истребитель, а сказка! Он небольшой, аккуратный и красивый. Отличная отделка, очень удачный фонарь — обзор — изумительный! Легкий в полете — как перышко! А что в воздухе вытворяет! Рулей слушается моментально, без задержки. В этом похож на И-16. Но в воздухе держится более уверенно, плотно, что ли... В пилотировании очень простой, посадку производит легко — только к земле его подведи. Скорость очень приличная, официально при мне замеры не проводили, но, думаю, за семьсот будет!

— Да ты что! — ахнул кто— то. — Врешь!

— Ей бо, ребята! А что вы хотели — новый мощный мотор! Теперь вертикаль — наша! Никакой худой у нас теперь не уйдет — догоним и порвем на обмотки!

— А оружие, Виктор?

— Оружие... С оружием еще не знаю... Понимаете, ребята, одной пушки и двух УБСов для боя с мессерами и фоками вроде должно хватить, но... В общем — знаю, что на несколько машин установлено разное оружие — от 37 мм пушки и до обычного 20 мм ШВАКа... А там, на войсковых испытаниях, посмотрим, будем искать "золотую середину"...

— Надо же — 37 мм, как на "Кобрах"... — покачал головой Толя Рукавишников. — Если Як маленький и легкий, его же отдачей такой пушки в воздухе останавливать будет?!

— Ничего подобного! Истребитель очень устойчив при стрельбе, хотя, на мой взгляд, да — 37 мм — это, пожалуй, перебор. А вот 23 мм — было бы самое то! Но — еще раз говорю, там, на фронте, и посмотрим.

— Ну, давайте, по глоточку! Эх, хорош коньячок!

— У нас еще бутылочка для тебя припасена, Витя...

— Нет, ребята. Хорош! Вам завтра летать.

Выпили по глотку, закусили шоколадом.