Леоннат, сын Антея, из Линкестиды, ещё родовитее. Его троюродная бабка Эвридика была женой царя Аминты и матерью Филиппа. Леоннат — один из старших соматофилаков, телохранителей. Именно он догнал и прикончил убийцу отца. Считает это деяние выдающимся отличием. Ещё бы, ублюдок Павсаний избежал допроса, на котором могло открыться, кто подговорил его совершить злодейство. Или подговорила... Леоннат избавил Александра от необходимости подозревать родную мать. Вернее, это он так думает. А подозрения никуда не делись...
Леоннат — тоже друг детства.
Как и Птолемей, который не раз замечен в распускании слухов, будто его мать, Арсиною, обрюхатил Филипп, после чего подарил своему верному сподвижнику Лагу, князю Эордеи. Намекает, что является сводным братом самого царя. Некоторые верят.
Клит, старший телохранитель. Любитель давать советы, подобно старику Пармениону. Он и раньше считал, что ему, брату Ланики, позволено нести любую чушь, а после спасения царя в битве при Гранике и вовсе уверился в своём исключительном праве поучать.
Селевк, Лисимах, Неарх, Эригий, Филота... Друзья царя, которого они ещё в детстве валяли в пыли палестры. Нередко бывало наоборот, Александр никому не желал уступать. Но только в одном человеке сын Филиппа был уверен — тот не поддаётся наследнику престола, тот всегда честно говорит то, что думает, даже если слышать это неприятно. И только из его уст неодобрение никогда не вызывало раздражения.
Сейчас он был далеко и потому в толпе "друзей" царь чувствовал себя особенно одиноким. Гефестион, сын Аминтора. У него даже не было никакой определённой должности, которые царь щедро раздал остальным. Он просто был другом. Настоящим другом. Которого не хватало в этот отчаянный момент. Только он смог бы найти нужные слова.
Он был далеко. Строил Александрию Киликийскую. А царь смотрел на своих спорящих до хрипоты, ссорящихся полководцев и мечтал лишь об одном — услышать негромкую, отрезвляющую, успокаивающую речь своего друга.
"Я все сделаю, Александр".
Никогда — "царь". От него — никогда.
Александр смотрел на стратегов. Он не слышал, что они говорят.
"Все добродетели вспомни: ты нынче особенно должен
Быть копьеборцем искусным и воином с духом бесстрашным.
Бегства тебе уже нет..."
Один раз боги, и какая разница, эллинские или египетские, уже жестоко покарали его за гордыню. Он не внял предупреждению и они вновь напомнили о себе, глупым и самонадеянным, по сути, предательским, поступком Филоты.
Да, виновен Филота и только он. Но кто, если не Александр вынашивал планы создания великого царства, чтобы в один прекрасный день нанести Египту удар? Отомстить за своё уязвлённое самолюбие.
Египтяне тоже готовились к войне. Но с ним ли? И, при этом, старались сделать всё ради прочного мира, даже делились знаниями.
"Как невозможны меж львов и людей нерушимые клятвы..."
Не стоит нарушать клятву, данную льву. Нарушил Филота, но за овец в ответе пастух. Он с честью выпутался из сетей, которые иного бы погубили. Оправившись от чувствительной оплеухи, он вновь стал копить силы, готовить свой ответный ход.
Хочешь рассмешить богов — расскажи им о своих планах...
— ...ты сам-то видел эту Стену Болот? — кипятился Пердикка.
— Нет, мне рассказали, — раздражённо отвечал Птолемей.
— А ты и уши развесил! Любому дураку ясно, что послу чужестранцев следует беззастенчиво врать, убеждая его в своей необоримой мощи, дабы и мысли у него не возникло сунуться!
— Иногда вранье может завести совсем не туда, куда хотелось бы, — рассудительно сказал Полиперхонт, — враг может не испугаться, но сделает выводы и соберёт войско в три, пять, десять раз больше, чем планировал.
— Дарий бы смог собрать в десять раз больше, — буркнул Кен, — я уверен, у него даже после Исса ещё не на одну такую армию народа наберётся. А у нас?
— А мы вроде как дружим с хеттами, — ответил Пердикка, — вот и надо дружить... активнее. И ещё союзников искать. Готов спорить на что угодно, на египтян тут исподлобья многие глядят. Те же "пурпурные".
— Не ты с них последнюю рубаху снял? — поинтересовался Птолемей, — кто-то другой? Если так, то да, они с тобой подружатся с великой радостью.
— Есть и другие, — сказал Полиперхонт, — те же мидяне. Их Тутмос побил, а мы протянем руку.
— А на западе ахейцы, — добавил Пердикка, — братья наши. Вон, этого Этеокла, которого Неарх привёз, за чашей послушать — пир ещё не окончится, как все начнёшь понимать, что он там лопочет.
— Их не слишком много, — сказал Неарх, — а в Ионии ещё меньше. Я был в Милете — захудалый городишко. С нашим временем не сравнить. К тому же ахейцев начинают теснить хетты. Бескровное ползучее нашествие. Переселяются с востока и начинают жить своим укладом. А он у них привлекательный.
— Хетты — наши друзья, — снова напомнил Пердикка.
— Там кроме хеттов есть ещё Илион, Вилуса по-ихнему.
— Илион? — переспросил Кен, — Троя? Скверно. Троя — враг.
— Да не враг она, — наконец подал голос царь, — тут ещё не было ни Приама, ни Агамемнона. И даже Геракла. Нет причин для вражды.
Стратеги разом посмотрели на царя и замолчали.
— Обсуждаете, как будем воевать с Египтом? — спросил Александр.
Военачальники не ответили.
— А с чего вы решили, что будем воевать?
— Царь, такие оскорбления только кровью... — начал Пердикка, но не договорил, потупился под взглядом Александра, который прямо молниями из глаз жарил.
— Кровью из твоего носа?
Сын Оронта не ответил. Царь тоже долго не произносил ни слова, обводя взглядом собравшихся. Наконец, сказал.
— Я буду говорить с Тутмосом.
Царь вышел из шатра. Стратеги последовали за ним. Александр покосился на солнце, посмотрел на Птолемея. Тот кивнул.
— Время.
Египтяне предложили встретиться в полдень.
— Арета, коня, — распорядился царь, — не Букефала.
— Сколько человек взять? — поинтересовался Клит.
— Нисколько. Поеду один.
— Да как же без охраны? — изумился Селевк, — а если они...
— Поеду один, — отрезал Александр.
— Уговор был такой, — подтвердил Птолемей, посмотрев на опешивших телохранителей.
— Безрассудно... — буркнул Парменион, который до этого момента хранил молчание.
Царь бросил на него краткий испепеляющий взгляд, взлетел на спину гнедого, подведённого конюхом.
— Царь, — приблизился Парменион, — если их требования будут запредельны... Не думай обо мне. Не думай о Филоте. Поступай, как должно. Как бы не повернулось...
Александр, некоторое время смотрел старому полководцу прямо в глаза. Коротко кивнул и места пустил коня вскачь.
Встретиться условились за городом на берегу моря у приметной скалы. Ждал Александр недолго. На дороге появилась колесница, на которой стоял всего один человек. Издали было видно, что он облачен в доспехи, а над плечом из-за спины торчит длинный лук.
Но это был не фараон.
— Радуйся, Ранефер, — сказал Александр и, криво усмехнувшись, добавил, — сколько боги тебе отмерили жизни, столько и радуйся.
Демонстративное пренебрежение приличиями. Н-да... "Неплохое" начало. Ипи усилием воли сдержал желание скосить глаза по сторонам, высматривая засаду. Нечего тут высматривать, место довольно открытое. Хорошо, что сдержался. Македонянин цепко ухватился взглядом, словно именно этого и ждал — мимолётного проявления страха. Сам он смотрел, почти не мигая.
Побить невежество учтивостью? Фенех знают, что стоит за церемонностью ремту. А этот царь-пришелец знает? Или даже не поймёт, что его так отхлестали?
— Желаю и тебе всего того же, достойнейший, — ответил Ипи.
Он секунду раздумывал, остановить колесницу перед царём и разговаривать на подобающем для такого случая удалении или...
Ранефер легонько стегнул лошадей, велев им пройти слева от Александра, сблизившись с ним на расстояние вытянутой руки. Македонянин отреагировал спокойно, перекинул ногу через конскую спину и уселся боком. Вальяжно. Ранефер расслабленно присел на бортик колесницы и скрестил руки на груди.
— Я думал, приедет сам Менхеперра, — сказал царь.
— По нашим обычаям Величайший не ведёт переговоров, это дело Верховного Хранителя. Если ты оскорблён, то мне наплевать, — спокойно сказал Ипи.
— Да нет, — невозмутимо ответил Александр, — так даже лучше. Тутмос плохо говорит по-нашему. Боюсь, кончилось бы, как на Пустоши.
— Да, он не слишком преуспел в изучении вашей речи, — согласился Ипи, — а ты?
— Я беру уроки хеттского, — парировал царь.
— Кому чего важнее, — беззаботно хмыкнул Ипи, но меж бровями его на мгновение проявилась глубокая складка.
— Именно так.
Некоторое время они молчали, изучающе разглядывая друг друга.
— Собрался на войну? — прищурился Александр.
Сам он доспехов не надел, и обликом не отличался от любого из гетайров вне поля боя: тёмно-красная фракийская рубаха, жёлтый фессалийский плащ и серый войлочный берет на голове. Никаких колец, браслетов и цепей. Простая кожаная перевязь с мечом.
— Только глупец пойдёт уговаривать гиену питаться травой, не взяв с собой оружия, — сказал Ипи.
Александр некоторое время молчал.
— Мне интересно, каким образом сей вооружённый радетель о нравах гиен, собирается увещевать их отказаться от мяса в пользу травы?
— О, на свете иногда происходят удивительные вещи, — усмехнулся ипи, — гиены коварны и кровожадны, но вместе с тем весьма осторожны. Я слышал, что некоторые из них не лишены разума, к нему и собирался воззвать.
— И что бы ты сказал, встретив такую разумную гиену?
— Указал бы на печальный пример её безмерно нахальных собратьев, которые попытались заглотить больше, чем способны переварить.
На скулах Александра играли желваки. Ранефер видел, что царь сохраняет невозмутимость с большим трудом. Верховный Хранитель понимал, что, ведя такие речи, балансирует на острие ножа, но твёрдо решил выявить предел допустимой жёсткости в отношениях с этим человеком.
— Довольно комедии. Чего ты хочешь? — процедил Александр.
— Справедливости.
— Зевс свидетель, я хочу того же! Вот только что ты понимаешь под справедливостью?
— Виновник бойни должен понести наказание.
— И кто же он? — скривил губы в усмешке Александр.
— Филота, — спокойно сказал Ранефер.
— Филота... — протянул Александр и вдруг рассмеялся, — а ведь ты не ищешь справедливости, Ранефер!
— Почему ты так решил? — спросил Ипи.
— Ты мог бы казнить виновника, которого сам и назначил.
— Никого я не назначал. Нефер-Неферу свидетельница, у меня достаточно доказательств. Если нет у тебя веры словам Неарха и уцелевших моряков...
— Да плевал я на твои доказательства! Не интересны они мне. Да и тебе тоже. Хватит играть в судью, Ранефер, ты же торговаться приехал? А?
Ипи поджал губы.
— Торговаться! — повторил Александр.
Гнедой затанцевал. Александр перекинул ногу обратно и поднял его на дыбы. Конь скакнул в сторону, но всадник удержал его порыв, успокоил.
— От того, что ты казнишь пленных, просто унизишь, обратишь в рабов, или что там у вас заведено в отношении пиратов, ты не поимеешь выгоды. Только разрушишь все, что мы достигли. Даже не за год достигли. За эти пять дней. Ты ведь прекрасно понимаешь, что нет моей выгоды в том, что случилось на Родосе. Все, что произошло там, случилось без моего ведома. А я тут пытался наши добрососедские отношения укрепить. Или не веришь? Обвинишь меня?
— Нет, — ответил Ипи, — я не сомневаюсь, что ты желал мира.
— Так и нечего потрясать своими "доказательствами". Желаешь мира — давай говорить о нём. Хочешь войны — воюй. Все просто. Но, что-то подсказывает мне, воевать вы не хотите.
Царь снова подъехал ближе, потрепал коня по шее.
— Невыгодно это вам. Тут, я смотрю, вы немногим отличаетесь от финикийцев. Всюду ищете выгоду себе.
— Выгоду государству, — холодно поправил его Ипи, — разве не в этом предназначение правителя?
Александр засмеялся.
— Ну, так какую выгоду для своего государства ты хочешь извлечь из этого разговора? Только давай не будем говорить про "справедливое возмездие". Называй свои условия. Я тоже не хочу войны.
— Я удерживаю нескольких младших военачальников и Филоту. Я отпущу их за выкуп, — сказал Ранефер.
— Назови цену.
— Сто пятьдесят хека золота.
Александр удивился.
— Насколько помню, этот ваш хека, примерно равен нашему таланту?
— Примерно, — кивнул Ранефер.
— И ты хочешь сто пятьдесят талантов.
Александр пустил коня шагом вокруг колесницы Верховного Хранителя. Тот не менял позу, так и сидел на бортике, скрестив руки на груди. Даже головы не поворачивал, одними глазами следя за македонянином, да и то как-то расслабленно.
— Скажи, Ранефер, зачем вам золото? У вас же его столько, что можно каждому простолюдину отлить по ночному горшку.
— Не так много, — усмехнулся Ипи, — но все же немало.
— И почему сто пятьдесят? Не сто, не двести, не триста?
— Этот выкуп желает получить царь Аримин за резню на острове Апопа.
— Критянин? Арейменес? Так ты сейчас его приказчиком выступаешь?
— Мне безразлично, как ты это назовёшь, — сказал Ипи, — но советую заплатить. Иначе...
— Иначе, что?
— Иначе ущерб от набегов пиратов ещё до зимних штормов может превзойти эту сумму. Пока у вас был сильный боевой флот, вы не знали, что такое налёты кефтиу. А теперь к вашим берегам как мухи на мёд слетятся все морские разбойники Зелёных вод. Мы позаботимся, чтобы они узнали, что здесь их ждёт лёгкая пожива.
— Спустите своих псов? В море может кого и пограбят, а сунутся на берег, тут и закопаем. И позаботимся, чтобы все узнали, что здесь ждёт разбойников.
— Ну, если хочешь испытать судьбу, не стану неволить, — усмехнулся Ипи.
Александр хмыкнул.
— Ладно, с критянами разберёмся. Что же ты хочешь для себя? Вернее, — царь усмехнулся, — для своего государства?
Верховный Хранитель извлёк из стрелковой сумы деревянную табличку.
— Здесь перечислено возмещение за ранения гребцам и воинам, начальникам стрелков, уахенти и знаменосцам. Для семей погибших сумма впятеро выше, для оставшихся калеками — вдвое. Всего двадцать четыре хека.
— Критян ты оценил дороже.
— Там вы убивали женщин и детей, потому и счёт шёл на тысячи, — спокойно ответил Ипи, — а вот моряков и воинов Та-Кем от рук сподручных Филоты погибло немного, немного и раненых.
Александр дёрнул щекой.
— И все?
— Нет, не все. Я тут подумал... Полагаю, справедливый выкуп за Филоту — пять сотен лошадей.
Александр прищурился.
— Только лошади, которых ты получил у хатти, меня не интересуют. Мне понравилась ваша порода. Рослые, крепкие. Как тебе такая цена?
Александр довольно долго молчал. Лошадей хочет. Пять сотен "фессалийцев". Величайшая ценность, которую в этом мире нельзя купить ни за какие деньги. Царь пересадил часть гетайров на лошадей, полученных у хеттов. Только бы "фессалийцы" не пострадали в возможных будущих боях. Конюхам приказано холить и лелеять их пуще собственных детей. Не должна пропасть порода. Много времени пройдёт прежде, чем приплод надёжно сбережёт её. Отдать? За Филоту?
