Предчувствуя недоброе, он напомнил Багавиру приказ не спускать глаз с сирийца, однако в тот же день каппадокиец с серым от страха лицом доложил хазарапатише, что Фратапарна скрылся от слежки. Набарзан скрипнул зубами и проклял сам себя за то, что не отдал приказ усилить стражу во всех воротах Вавилона. Впрочем, это ни к чему бы не привело: "Врата Бога" открыты на все стороны света, слишком много в них входов и выходов, а люди, простые служилые люди, всегда были слабым местом в интригах и расчетах хазарапатиши.
— Он встречался с Артаваздой? — грозно спросил начальник над шептунами.
— Н-нет, — пролепетал Багавир, обычно невозмутимый, но теперь сам на себя не похожий.
— С кем-то из домашних слуг старика?
— Нет, нет, он даже близко не подходил к его дому. И слуги не искали встреч. Хотя... — Багавир почесал затылок, — Вашти, служанка Барсины, беседовала с каким-то конюхом, служащим в доме Эгиби.
— Болван! — рявкнул Набарзан, — найти этого конюха, душу из него вытрясти! Что передал сирийцу, как и куда тот убрался из города?
— Слушаюсь!
Однако в доме Эгиби Багавиру заявили, что людей своих хватать не позволят, даже если речь идёт о конюхе. А если начальник Багавира будет настаивать, им, уважаемым купцам, придётся пожаловаться Мазею. Кандидат в зятья царя царей и правитель Вавилонии был самым уважаемым клиентом торгового дома с многовековой историей.
Хазарапатиша утёрся. Он в этом доме связей не имел, и это не в первый раз выводило его из себя. Семья Набарзана уже сто лет состояла в тесных отношениях с когда-то могущественным, но ныне постепенно увядающим торговым домом Мурашу. Сказать по правде, Мурашу так и не смогли достичь вершин, занятых их конкурентами. Им не удалось вступить в партнёрские отношения с заморскими торговыми домами. А Эгиби даже в Афинах знают.
Способов воздействия на купцов Эгиби не существовало. По крайней мере, хазарапатише не удалось придумать ни одного. Получив от царей право откупа податей, сосредоточив в своих руках денежные потоки всей державы, богатства хшатрапавов и чиновников помельче, купцы-ростовщики никого и ничего не боялись. Даже если найти способ обойти Мазея, среди глав семи привилегированных родов, которым не требуется стоять в очереди к хазарапатише, чтобы попасть к государю, найдется кто-то ещё, кого великий царь выслушает с неменьшим вниманием. А если хазарапатиша превысит свои полномочия и обидит почтенных купцов, совершив насилие, хотя бы даже над их рабами... Не сносить ему, пожалуй, головы. Властители монет бдительно оберегали свои секреты, а кроткий Дарайавауш на один день вполне был способен вернуть времена жестокого Вауки...
Можно, конечно, потрясти эту девку, Вашти, но её госпожа Барсина дружна со Статирой, дочерью государя. Пожалуй, без огласки и скандала не получится, а шума Набарзан не любил.
Итак, Фратапарна сбежал. Набарзан не сомневался, что он сейчас скачет к Одноглазому. Люди, отправленные по самым главным дорогам в погоню, вернулись ни с чем.
Что знает сириец? В лучшем случае то, что знают все: выступление войска намечено на шестнадцатый день месяца Тир, именуемый ещё днём Михра[71]. В худшем... Что Набарзан знал наверняка, так это то, что Фратапарна в своём деле из первых. Переиграл, собака. Давно надо было его удавить, да все пытался выжать из мерзавца какую-никакую выгоду. Эх...
[71] Приблизительно — 1 июля.
С этого дня Набарзан ждал от яванов какой-нибудь подлости. Вот и дождался.
Гонец из Киликии догнал войско возле селения Гавгамелы и хазарапатиша, как обычно, первым узнал о дерзком нападении Птолемея на Тарс. Аршама, не ожидавший налета, был разбит и отступил с остатками войска на восток, к городу Малл.
Царь царей созвал малый совет из одних военачальников. Едва им объявили о случившемся, как Равамитра, брызгая слюной, забыв об этикете, который, впрочем, не особенно соблюдался в узком кругу, вскричал:
— Не может быть! Как Одноглазый смог просочиться через Киликийские ворота? Или этот бездельник Аршама проспал его?
В тайне Равамитра ликовал: чем глубже в дерьмо нырнёт Аршама, тем больше у него, Равамитры, шансов занять его место. Начальник конницы ещё в Вавилоне заручился поддержкой Мазея, который совсем недавно сам правил Киликией.
— Аршама бдителен, — возразил Оксафр, — охрана прохода — его прямая обязанность. Как он мог проспать? Ведь сам же и предлагал в донесениях накрепко запереть Врата, дабы не пустить Одноглазого в Киликию. Действительно, уму непостижимо, как яваны туда проникли.
— В том-то и дело, что на Тарс напал не Одноглазый, — сказал Набарзан.
— А кто? — спросил Бесс, резко выделявшийся на фоне присутствующих своей густой рыжей бородой. В отличие от бороды царя царей, выкрашенной охрой, достояние бактрийца было природным.
— Одноглазый сидит в Анкире, это известно совершенно точно. Яваны пришли с моря. Высадились тайно и стремительным броском овладели городом.
— Тайно?! Как можно тайно провести корабли вдоль побережья, которое постоянно сторожит наш флот? Где был Аристомен?
Присутствовавший на совете фессалиец Аристомед, командир кардаков, вздрогнул, но речь шла не о нём, а о человеке со схожим именем, навархе-наёмнике, державшем флот в Саламине Кипрском.
— У Аристомена не так уж много кораблей, — ответил Набарзан, — к тому же никто не ожидал, что яваны решатся подставить спину Мемнону.
Хазарапатиша замолчал. Остальные военачальники тоже перестали шуметь и посмотрели на повелителя.
Войска собирались к лагерю у Арбел почти месяц. Царь царей ждал прибытия Мемнона, но Аристомед, жаждавший высоких чинов и опасавшийся, что родосец, появившись при дворе, вернёт расположение Дарайавауша и задвинет его, Аристомеда, в тень, смог убедить царя царей в том, что Мемнон не нужен. Действительно, сил у него — кот наплакал, но те, что есть, удачно отвлекают часть войск Одноглазого. Пусть себе на западе торчат. Врага лучше всего бить по частям, а у великого царя и так храбрых воинов хватает. Вон, бактрийцы, как раз, подошли.
Дарайавауш отличался большой осторожностью и нерешительностью, однако ему наскучило сидеть на месте, настроение его постоянно менялось, и, в конце концов, он отдал приказ к выступлению войска без родосца и его людей. Посланник Тимонд ещё даже до Родоса не добрался, не говоря уж о Митилене.
В день выступления с запада прилетел голубь, принёсший на лапке весть о внезапной болезни Мемнона. Новость сообщал Фарнабаз, который опасался, что дядя умрёт и просил инструкций, надеясь, что великий царь титул карана передаст ему, а не Ватафрадате.
У Дарайавауша заболела голова. Он слег пластом в своей роскошной четырёхколёсной крытой повозке и не желал думать о войне. Однако пришлось.
— Достойна похвалы, Набарзан, твоя защита провинившихся, — сказал хшаятийя, — я знаю, что ты соблюдаешь справедливость всегда и во всём, как и надлежит истинному сыну Парсы, высшая добродетель которого — правдивость.
Царь царей поморщился: столь длинная речь привела к новой вспышке боли в висках. Превозмогая её, он продолжил:
— Тем не менее, трусость Аршамы не может быть прощена...
Равамитра заулыбался.
— Страх помутил его рассудок и он забыл о своём долге. Теперь ничто не мешает Одноглазому пройти в Киликию. Несомненно, именно так он и поступит, любой разумный полководец на его месте ушёл бы с равнины в горы.
— Позволь, сказать, о великий, — поклонился Бесс.
— Говори, брат мой.
Дарайавауш всегда обращался к Бессу таким образом, дабы порадовать его, ибо хорошо к нему относился. Родство их не было близким. Всякий раз, слыша слово "брат", произнесённое государем в адрес бактрийского хшатрапавы, обязательно кривился Оксафр.
— Если яваны оставят Анкиру, твоё войско легко и быстро, не встречая сопротивления, достигнет Сард. Мы отрежем яванов от их тылов, рассечём пути снабжения, и они окажутся в ловушке, — сказал Бесс.
— Я согласен с почтенным Бессом, — прогудел Оксафр, совершенно неожиданно для самого себя поддержав родственника-конкурента, — если они попытаются ударить в спину, что же, тем хуже для них. В Каппадокии мы легко их побьём. Тогда ничто не помешает нам вернуть Фригию и Лидию ещё до зимы. А там и все остальные владения очистим от яванов.
— Прикажи, государь, — запальчиво воскликнул Бесс, — мои бактрицы разгонят фалангу яванов, как стадо баранов! Никто не устоит против удара нашего клина!
— Действительно, — подтвердил Оксафр, — мы знаем, что у яванов совсем мало конницы. На равнине они не противники нам.
— Вы предлагаете забыть про Киликию и продолжать путь, согласно ранее утверждённому плану? — спросил хшаятийя.
— Не забыть, — мягко поправил Набарзан, поглядев на большую карту, расстеленную на столе, вокруг которого расположились военачальники, — пусть Аршама продолжает сражаться за Малл, Исс, пусть свяжет боем Одноглазого, притянет его к себе. Даже если все воины Аршамы падут, мы успеем войти во Фригию. А яваны в Киликии, отрезанные от ионийских городов, сдохнут с голоду.
— Или захватят Кипр, — вставил Аристомед.
— Каким образом? — удивился Оксафр.
— Ты забываешь, почтенный Оксафр, что Тарс Антигон, или кто там у него заправляет флотом, взял ударом с моря. То есть войска Монофтальма прибыли на кораблях. У Аршамы четыре тысячи воинов, не считая ополчения. Если его бьют, значит, число эллинов соизмеримо. Из этого следует, что флот, доставивший их в Киликию, сопоставим с нашими силами на Кипре. А Кипр — такой лакомый кусок. Я бы непременно на него позарился.
— Если твои слова, уважаемый Аристомед, хотя бы на половину соответствуют истинному положению дел, — подал голос Сиявака, хшатрапава Египта, — то нам следует изрядно обеспокоиться. Ведь яваны смогут парализовать торговлю у берегов Сирии и Ханаана, разграбить цветущие приморские города, оставшиеся беззащитными после того, как их гарнизоны пополнили войско государя.
— Да не бывать этому! — воскликнул Равамитра, — у Адземилькара в Тире сто кораблей. Он перетопит яванов, как котят.
— Если тех удастся загнать в угол и вынудить принять сражение, — сказал Аристомед, — а если они станут действовать, как пираты? Финикийцы, исполняя волю государя, который год безуспешно пытаются покончить с разбойниками киликийского берега... Хоть сто кораблей, хоть двести, а эти ублюдки так и не истреблены.
— Ханаанцы любят торговать, а не воевать, — презрительно фыркнул Набарзан, — чтобы заставить купцов взяться за оружие, их надо сначала раздеть до нитки.
— Адземилькар присягнул на верность повелителю, — сказал Оксафр, — он исполнит приказ.
— Приказ можно по-разному исполнять, — хмыкнул Аристомед, — например, как Мемнон с Ватафрадатой, у которых было четыреста триер, а они их все просрали. Говорят, Антигон сжёг их всего пятью огненными кораблями.
Дарайавауш поморщился. Эллин не первый раз забывается. При Вауке ему уже сняли бы голову.
— Следи за языком, — грозно сказал Набарзан, — или лишишься его.
Фессалиец поспешил заткнуться.
Царь царей посмотрел на Сияваку. Тот, ещё недавно невозмутимый (а за пределами шатра так и вовсе надменный и напыщенный) теперь выглядел крайне озабоченным.
— Ты ведь легко побьёшь яванов и в теснинах Киликии, о, величайший, — неуверенно сказал хшатрапава Египта, чрезвычайно обеспокоенный неожиданной угрозой.
— Всадники Бесса способны и в горах успешно сражаться и побеждать, — неожиданно сказал Равамитра.
— О, да! Бактрийцам это не в новинку, — горделиво приосанился было Бесс, но, сообразив, к чему ведёт Равамитра, не стал продолжать похвальбу.
— А согдам и сакам? — спросил Набарзан, но бактрийский хшатрапава не обратил на его слова внимания.
— Твои бактрийцы уже сражались с яванами при Гранике... — сказал Оксафр, которому начало казаться, что он на этом совете слишком много поддакивает Бессу, сам того не желая, — напомнить, кто там победил?
— Они сражались под началом Равамитры, — спокойно парировал Бесс, — а теперь будут под моим. Ощущаешь разницу, уважаемый?
Равамитра ревниво покосился на Бесса, он уже пожалел, что польстил ему.
— Надо идти в Каппадокию, — твердил Оксафр.
— В Киликию, — перебивали его Сиявака, Равамитра и Аристомед.
Бесс тоже заикнулся было про Каппадокию, но смутился и замолчал, заметив насмешливый взгляд Набарзана, беззвучно вопрошавший: "Чего ты мечешься?"
— Не забывайте о снабжении войска, — сказал молчавший до сих пор Атизий, — изначальный план предполагал создание складов в Амиде и Комане на Царской дороге.
— Склады в Амиде будут использованы, — ответил Равамитра, — как раз оттуда мы свернём на запад. Расстояние от Амиды до Аманских гор такое же, как до Команы.
— Но если мы встанем в Сохах, там уже никаких складов не будет, — возразил Оксафр.
— Недалеко побережье, — сказал Сиявака, — тот же Адземилькар легко доставит продовольствие морем. Мы ни в чём не будем иметь нужды. А яваны флоту Адземилькара не воспрепятствуют.
— А если попробуют, — согласно кивнул Аристомед, — то тем хуже для них. Не придётся гоняться. Я бы даже распространил слух об этом. Пусть знают и попытаются напасть.
— Верно, верно, — горячо кивал Сиявака.
— Дополнительные расходы, — скривился Оксафр и посмотрел на царя.
Царь царей, поджав губы и нахмурившись, переводил взгляд с одного полководца на другого. Наконец, задержав взгляд на хазарапатише, он произнёс:
— Скажи о втором донесении, Набарзан.
Набарзан кивнул, повернулся к военачальникам и объявил:
— Одноглазому, а я убежден, что это его рук дело, удалось взбунтовать Солы Кипрские. Безопасность Саламина, а с ним и нашего флота, под угрозой. Яваны действуют стремительно и продуманно. Я уверен, они решили укрепиться здесь, в Киликии, на Кипре. Мы мало знаем, что происходит в Ионии. Только то, что Мемнон болен, успехов у него нет, а многие острова примкнули к Одноглазому. Афины получают наше золото, но что-то не видно, чтобы они его отрабатывали. Лазутчики докладывают, будто на Пниксе даже разговоров не ведётся о войне за острова, афиняне устремлены на север, возвращают отобранные Филиппом владения. Взвесив все это, я предполагаю, что Одноглазый решил не отсиживаться за стенами Анкиры, ожидая нашего подхода, а нападает сам. Он рвётся на Сирийскую равнину. А там, поддержанный флотом, городами Кипра...
Набарзан споткнулся на полуслове. Все военачальники вновь посмотрели на царя царей. Государь молчал. Набарзану вдруг показалось, что он оглох: неведомая сила, сдавив голову железными тисками, изгнала прочь почти все звуки. Мир сжался до размеров царского шатра и шумевший на десять тысяч голосов огромный лагерь исчез без следа. Лишь всплески капель эллинской клепсидры в углу рвали мёртвую тишину. Повелитель половины мира подался чуть вперёд, опершись на подлокотник кресла. Густые брови почти сомкнулись. Пальцы, на каждом из которых поблёскивал перстень с огромным рубином или изумрудом, погрузились в роскошную рыжую бороду, перебирая кудри.
