Реметалк спросил. Пленный обнажил остатки передних зубов и прохрипел:
— Чалас.
— Дерьмо, — перевел Реметалк.
— Это я уже и сам догадался, — невозмутимо бросил Глабр и дал знак одному из солдат, — сломай-ка ему палец.
Фракиец попытался сжать кулаки, но это ему не помогло. Хрустнули кости, выворачиваемые из сустава. Варвар взвыл.
— Говори!
— Чалас! Суку пор! О, дисе, Кандаоне, да ме дарсас!
— Скажи ему, что если он не будет отвечать, его ждет очень мучительная смерть, — обратился к переводчику Лукулл.
— Осмелюсь возразить, командир, это бесполезно, — сказал Реметалк.
— Почему?
— Он не боится смерти.
— Чушь. Я встречал людей, бравировавших тем, что не боятся смерти, — не поверил Глабр, — некоторые действительно умирали отважно. Даже с улыбкой на лице. Таких людей единицы. Этот не похож. Уж я разбираюсь.
— Некоторым фракийцам, которые называют Залмоксиса богом, умирать проще, чем вам, римлянам или эллинам, — объяснил Реметалк, — вас в посмертии ждет серое беспамятство. Ваши души все забывают. Это небытие навсегда. Но геты знают, что после смерти их бессмертные души попадут в чертог Залмоксиса и по его воле, когда-нибудь, вновь возродятся. Ты не запугаешь его угрозами мучительной смерти, трибун.
— Чем же его сломить?
Реметалк помедлил с ответом, было видно, что ему не хочется говорить.
— Если пообещаешь ему, что отрубишь руки и ноги, но не дашь истечь кровью, оставишь жизнь, это может напугать его.
— Хорошая мысль. Скажи ему это.
Реметалк поджал губы, но приказ исполнил. Пленный побледнел, но что-то быстро проговорил и, запрокинув голову, завыл по-волчьи. Один из державших фракийца легионеров ударил его кулаком в живот и варвар заткнулся.
— Что он сказал?
— Он сказал, что Кандаон, бог волков-воинов, не допустит, чтобы его сын жил беспомощным обрубком. Он подарит ему быструю смерть от боли.
— Боли, значит, тоже не боится, — процедил Глабр, — а вот в это я уж точно никогда не поверю. Боль можно терпеть, когда она быстра и преходяща, но если ее сделать непрерывной...
Трибун собрался отдать легионерам, выполнявшим функции заплечных дел мастеров, приказ возобновить пытку, но Лукулл остановил его.
— Подожди, Клавдий, тот сукновал тоже что-то лепетал про волков, — Марк повернулся к Реметалку, — кто такие эти "волки-воины"?
— У тех гетов, что живут на левом берегу Данубия, есть один обычай, появившийся не так давно, около ста лет назад. Их юноши, достигая совершеннолетия, становятся волками...
— Как это?
— Об этом знают лишь капнобаты, "блуждающие в дыму" — жрецы, одурманивающие себя дымом конопли. После таинства, уже не юноши, но мужи, молодые воины становятся братьями, отмечая себя волчьими шкурами.
— Воинское братство? — спросил Лукулл.
Реметалк кивнул.
— Даки. Так и переводится на ваш язык — "волки".
— Он носил вот это, — Глабр протянул Марку войлочную шапку, на которой сзади был укреплен волчий хвост.
— Значит, их называют даками? Спроси его, — Лукулл обратился к бывшему разведчику, — войско Дромихета все состоит из даков?
— Нет, погоди, — перебил Глабр, — спроси его, если даки такие смелые воины, то почему они трусливо бежали, едва завидев римлян?
Реметалк спросил. Пленный разразился гневной тирадой.
— Он говорит, даки никого не боятся, волк не сравнится с лисой, но волков мало, а трусливые лисы предали храбрых даков.
— Какие еще лисы? — удивился Глабр.
— Я думаю, это намек на лисьи шапки, какие носят все фракийцы.
— Мы топчемся на месте, — заявил Глабр, — легат ждет сведений о том, куда убрался Дромихет, а мы тут выясняем, кто круче, лиса или волк.
— Подожди, Клавдий, не торопись. Мы знаем из письма наместника, что на Гераклею напали дарданы. А этот варвар твердит про каких-то даков. Которых предали трусливые лисы. Что это значит?
— Что?
— Мне кажется, дарданы сходили в набег и вернулись, а даки, их союзники, остались в Гераклее. Сейчас дарданы не пришли им на помощь — предали. Клавдий, ты хотел бы отомстить предавшему тебя?
— Разумеется.
— Вот, я думаю, и даки хотят.
— Они пошли в земли дарданов, зная, что мы будем их преследовать?
— Именно! Они не собираются отвлекать наши силы на себя, выгораживая дарданов, ибо сами хотят наказать предателей!
— Звучит логично, — хмыкнул Глабр, — но все же это лишь домыслы. Ублюдок ничего не сказал. Я бы продолжил с ним.
— Попробуй, но я поспешу к легату и выскажу свою версию.
— Если это даки, далековато они забрались от своих земель, — негромко проговорил Реметалк, но на эти слова никто не обратил внимания.
Борьба с огнем продолжалась всю ночь, а на рассвете римлянам открылась удручающая картина: несмотря на все их усилия, город выгорел дотла. Дома превратились в закопченные коробки без крыш и перекрытий. Повсюду во внутренних двориках, на узких улочках, лежали обугленные трупы. Попадались и нетронутые огнем: многие люди задохнулись в дыму. Были и такие, что несли на себе рубленные и колотые раны — результат спешного отступления фракийцев, которые убивали людей походя, вытаскивая из их домов все, что не успели отобрать еще летом, при взятии Гераклеи, когда Дромихет, собиравшийся оставить город себе, удерживал воинов от необузданного грабежа.
Повсюду стоял вой и плач. Целый город — огромный погребальный костер.
Север потерял ночью двух человек, погибших под завалами, и сейчас, вместе с солдатами, черными от сажи и похожими на эфиопов, бродил по дымящимся руинам, выискивая третьего, не отозвавшегося на перекличке. Еще не зажившие раны на груди и руке, нещадно ныли, потревоженные тяжелой ночной работой.
Легионы приводили себя в порядок, возводили лагерь на некотором отдалении от города. Базилл решил не рвать жилы, гоняясь за фракийцами и задержался, чтобы оказать посильную помощь Гераклее. Необходимо было восстановить порядок, назначить временных магистратов. Дромихет никуда не денется. Глабр, замучив пленника до смерти, в одиночку не смог добиться больше того, что узнал, ведя допрос совместно с Лукуллом, однако слова варвара, хоть и не вырванные у него явно, подтвердились разведкой Остория: на дороге в Скопы обнаружились свежие следы тысяч ног и копыт. Варвары ушли в земли дарданов. Что же, тем лучше, не придется гоняться за двумя зайцами.
Местные подсказали легату, что примерно в одном переходе на север дорога раздваивается. Одна из веток идет западнее, выходя на дорогу из Лихнида в Скопы. До главного города дарданов можно добраться любым из этих путей, пройдя на границе через крепости варваров — Керсадаву и Браддаву.
Гортензий предложил разделить легионы и занять обе дороги. Базилл не согласился.
— Ничего не зная о численности варваров ополовинить армию? Вспомни, как Архелай подловил тебя в Фессалии.
— Я смог выйти.
— Да, козьими тропами. Точно так сможет улизнуть от нас и Дромихет. Беготне по незнакомым горам, я предпочитаю захват и удержание крепостей. Легионы пойдут вместе. По восточной дороге, ибо она скорее приведет к Скопам.
— Однако следует проверить и западную.
— Следует, но только силами конной разведки.
— Хорошо. Командуй, Луций, но я остаюсь при своем мнении.
— Твое право. Нам следует принести жертвы и провести гадание. Когда мы выступим, в авангарде пойдут десятая и девятая когорты Второго Победоносного. Они вечно ползут в хвосте, пусть для разнообразия возглавят марш. Как сказал Сулла, следует упражнять солдат.
17
Село было большим, с десяток дворов, и род здесь жил зажиточный, богатый людьми. Дома стояли на возвышенности, огороженные обычным плетнем, человеку по грудь. Так живут не только дарданы, но и вообще все окрестные племена и даже на севере, у кельтов, схожий уклад. Землепашцы-коматы селятся родами по несколько семей. В случае опасности уходят в "гнездо" — крепость. Гнезда служат защитой сразу для нескольких родов, начальствует над которыми тарабост. В седые времена тарабостами звали уважаемых всеми старейшин, которых люди ставили над собой за мудрость. Сейчас все не так. Иные тарабосты кичатся родовитостью и славностью предков, сами являясь ничтожеством. Их власть и богатство зиждется на плечах пилеатов-дружинников, что оставив родной очаг, присягают на верность хозяину, который кормит их, одевает, дает оружие. Коматы платят тарабосту дань. Есть ли угроза, нет ли — платят все равно. Некоторые гнезда слабые, плохо укрепленные и правитель там из захудалых. Другие сильнее. Несколько гнезд образуют кольцо вокруг еще более мощного укрепления — города, где сидит князь, вождь всех дарданов.
С севера и запада к селу примыкали поля, лежащие под черным паром, дальше выпасы скота, все на вершинах и склонах бугров — как лоскутки одеяла небрежно брошенного на постель. Река, бегущая с востока на запад, отделяла от леса обширное пространство, расчищенное пятью поколениями здешних поселенцев. Возле села она делала крутой поворот к югу, пересекая дорогу на Скопы, пролегавшую по ее левому берегу в узкой полосе, огороженной с одной стороны частоколом вековых елей, а с другой — стремительным горным потоком, что примерно в трех римских милях ниже по течению сливался с полноводным Эригоном. Моста не было и любому путешественнику приходилось перебираться вброд. Дело это непростое, несмотря на то, что человеку здесь по колено почти в любом месте — речка быстрая, порожистая, дно каменистое, скользкое.
Собаки, как всегда, забеспокоились первыми, брехливым многоголосьем взбудоражив все село. Почувствовав неладное, люди высыпали из своих дворов, кто с рогатиной, кто с топором. Женщины подхватывали на руки маленьких детей.
На левом берегу появились всадники, около десятка. Они были одеты в шерстяные штаны и пестрые рубахи. На ногах сапоги, поршни, сандалии, на головах войлочные шапки. За спины, поверх плащей, украшенных вышитыми меандрами, треугольными волнами и крепостными зубцами, закинуты небольшие щиты в форме полумесяца, плетеные из лозы и обтянутые кожей.
Всадники остановились возле переправы, осматриваясь. Потом один спешился и, ведя коня в поводу, осторожно начал переходить через реку. Остальные последовали за ним.
За поворотом все явственнее ощущалось движение большой массы людей. Не только людей — отчетливо слышалось конское ржание, низкий рев быков, звон бубенцов и окрики всадников. Передовые еще не успели перебраться на правый берег, как из-за поворота появился пеший человек. Потом еще один. И еще. Всадники подгоняли сбившееся в кучу стадо быков, голов в сорок. Несколько упряжек волов тащили скрипучие телеги, подрагивавшие на неровностях усеянной щебнем дороги. За ними опять двигались люди. Сотни людей. Некоторые были одеты в безрукавки из волчьих шкур. У многих на шапках висели серые хвосты.
Даки шли, не скрываясь, толпой, без всякого строя, небрежно закинув на плечи копья, связки дротиков и длинные ромфайи — односторонне-заточенные прямые и слабо искривленные клинки, длиной в два локтя с соразмерной рукоятью. Щиты в руках или за спинами соседствовали с пузатыми мешками и корзинами. У одного из передних в корзине сидел гусь — только длинная шея торчала. Такой способ перемещения ему не нравился и он, время от времени, громким голосом высказывал недовольство.
Дорога на правом берегу огибала селение. К воротам, вверх по склону холма карабкалась узкая тропка. Даки мимо проходить, похоже, не собирались — всадники поднялись наверх. Встречать их вышли чуть ли не все жители села. Вышли с оружием.
— Ну что, селяне! — крикнул один из всадников, — вот и снова свиделись!
На его шее поблескивала золотом витая гривна, за спиной поперек конского крупа перекинута пара мешков, стянутых горловинами. Мешки подвязаны к нижней попоне, чтобы не слетели. К ним пристегнут кожаный панцирь, усеянный стальными пластинками. Висевший рядом бронзовый шлем с высокой загнутой вперед тульей и маской, искусно воспроизводившей человеческое лицо с усами и бородой, выдавал знатного. Вождь.
Коматы не отвечали, исподлобья взирая на даков, запрудивших реку.
— Чего молчите? — насмешливо спросил другой всадник, — не рады, что ли?
— Не рады, — вождь сам ответил товарищу, — смотри, как глядят. Не иначе, в гостеприимстве откажут.
— Чего вам надо? — спросил седой комат, вышедший вперед.
Вождь спрыгнул на землю и подошел к старейшине, заложив большие пальцы за дорогой пояс.
— Отблагодарить вас хотим, союзнички, за помощь. Поспели вы вовремя. Нечего сказать.
— О чем ты?
— Дромихет, он и в правду не понимает, — сказал дак, оставшийся сидеть верхом.
— Не понимаешь? Или гонца нашего к Кетрипору не видал?
— Был гонец, в Браддаву ускакал, а с какой вестью, тарабост мне в том ответа не держит. Чего назад ползете? Пинка вам дали? Вижу, не пустые идете, — старейшина покосился на стадо, которое в этот момент с громким мычанием переправлялось через реку.
Вождь дернул щекой.
— Спешим мы. Была бы хоть щепотка времени, я бы вас, тварей... — он замолчал, сжав пальцы правой руки в кулак и поднеся его к невозмутимому лицу старейшины.
Скрипнул зубами, повернулся, вскочил на коня.
— Ничего, старик, скоро узнаешь, любят ли боги предателей.
Дак злобно ударил пятками бока жеребца, тот обиженно заржал. Всадники спустились вниз и присоединились к колонне, которая, не задерживаясь, проползла мимо села и вскоре исчезла из виду: дорога завернула в лес.
Коматы недоуменно переглянулись.
— Чего это они, дядька Сар? — спросила одна из женщин, державшая на руках ребенка полутора лет. Еще один парнишка, постарше, цеплялся за подол.
— Видать, Гераклею не удержали, — ответил старик, — похватали, что смогли и драпают.
— От кого?
— От римлян, вестимо, — старейшина повернулся к мужикам, сжимавшим медвежьи рогатины, — Бебрус, надо бы засеку восстановить.
— Думаешь, отец, римляне следом пойдут?
— Пойдут. Наших толстозадых за набег наказывать. Вот только в первую руку нас спалят.
— Эх, знать бы, докуда время есть, — протянул голос в толпе.
— Поспешать надо, — ответил Сар.
Времени не было. Осторий почти настиг даков, отступавших по восточной дороге. Он и его люди видели совсем свежие следы большого отряда. Даки гнали стадо, тащили награбленное и потому шли не быстро. Скордиски обнаружили на дороге почти готовую засеку и возле нее шестерых молодых дарданов. Те, работу бросив, ударились было в бега, но один из них, совсем еще сопляк, сдуру пустил в сторону кельтов стрелу. Никакого вреда скордискам она не причинила, но разозлила их. Ауксилларии догнали дарданов и всех убили.
У пограничного села Осторий остановился и отправил одного из своих воинов назад, навстречу отставшим легионерам. Последнее время префект стал раздражителен и зол. Легкая рана в правом боку, возле подмышки, которой его наградил проклятый марианец, уже затягивалась, но сам факт ранения не в сече, а в поединке, Остория доводил до белого каления.
