Важинский смотрит на меня несколько снисходительно, с выражением понимания. Ну что же, если кто-то из близких болен, и не за такие знахарские средства будешь хвататься — так и читается по его лицу.
— Ясно, — коротко бросает он.
— Второе средство, — продолжаю свои инструкции, — это препарат нитроглицерина, по 1/100 гран в шоколаде, производства американской фирмы Parke Davis & Co. Выпускается уже довольно давно, так что, думаю, найти его никаких особых трудов не составит ('А если его не окажется в Лондоне, придется искать контакты в Амторге, в США', — добавляю мысленно).
На этот раз инженер просто молча кивает, забирая листок у меня из рук.
— А это — аванс на расходы. — В моих руках появляется одна банкнота в 10 червонцев, шесть — по пять червонцев, и еще восемь — по одному. Это больше моего двухмесячного оклада — вся моя отложенная наличность на сегодняшний день, кроме небольшой суммы на текущие расходы до следующей получки.
Инженер, не чинясь, забирает деньги, не преминув заявить:
— Вернусь — отчитаюсь до копейки.
Между тем конгресс Коминтерна тянется и тянется, и мне все никак не удается вытащить Михаила Евграфовича на разговор. Лишь по окончании конгресса удалось связаться с ним через Лиду и договориться о встрече. В четверг, десятого июля, он намеревался все же добраться вечерком с работы до дома и согласился поговорить со мной. Мы договорились, что к шести часам вечера я загляну к нему на квартиру.
Не люблю опаздывать, и в 18:00 уже кручу ручку механического звонка в середине двери. Мне открывает Лида и с порога сообщает:
— А папы еще нет. — И затем, словно спохватившись, — Здравствуй! Проходи в комнаты. Хочешь чаю?
— Пока не надо. Подожду твоего отца.
Однако проходит пять минут, десять, пятнадцать... Лагутина все еще нет. Лида с сожалением замечает:
— Совсем он замотался у себя в Коминтерне. Вот и прошлую ночь дома не ночевал.
Наконец по прошествии двадцати пяти минут хозяин квартиры все же появляется в дверях.
— Привет, Лидуся, — обнимает он дочку. — Есть хочу зверски. — И, уже обращаясь к нам обоим: — Давайте поднимемся в столовую, я хоть пообедаю по-человечески.
Мы не возражаем — и всей компанией направляемся к большому лифту в одном из углов П-образного коридора. Доехав до девятого этажа, выходим и по лестнице поднимаемся на десятый этаж, где частью в помещении, частью под открытым небом среди большущих кадок с зелеными растениями располагаются столики моссельпромовской столовой — преемницы кафе 'Крыша', ненадолго открывшегося здесь в 1916 году. Кормили здесь прилично и недорого. Новостью для меня оказалось то, что в этой столовой заодно крутили кино. А еще на этой же крыше по соседству со столовой была устроена спортивная площадка. В общем, сервис для жильцов 4 го дома Моссовета был устроен очень даже неплохой.
Еще не расправившись со вторым блюдом, Михаил Евграфович начал вполголоса посвящать меня в происходившее на конгрессе. Его рассказ о выступлении Зиновьева сразу внес ясность: тезис о 'социал-фашизме' все-таки прозвучал, хотя сам термин в официальные документы V Всемирного конгресса Коминтерна не вошел.
— Зиновьев говорил с такой запальчивостью, как будто социал-демократы регулярно обливают ему дверь помоями, — говорил отец Лиды, прихлебывая компот из граненого стакана. — По его мнению, социал-демократия превращается объективно в крыло фашизма. Что же касается тактики Единого рабочего фронта, которая была принята как официальная линия Коминтерна на предыдущем конгрессе, то Зиновьев стал всячески ее принижать. Как он заявил, эта тактика имеет лишь пропагандистское значение, как средство разоблачения предательства вождей социал-демократии, но ни в коем случае не как путь к образованию органов революционной власти.
Михаил Евграфович тяжело вздохнул и продолжил риторическим возгласом:
— Ну неужели сам Председатель Исполкома Коминтерна настолько далек от понимания реальной ситуации, что не видит — революционный подъем схлынул, и Европа не стоит на пороге революции? — Он еще раз вздохнул и добавил: — Да если бы так вел себя один Зиновьев! Только Радек что-то пытался возражать с позиций здравого смысла. Многие ожидали, что свою особую линию будет отстаивать Троцкий, но тот в прямую полемику с Зиновьевым вступать не стал. Правда, в своей речи он акценты расставлял иначе и, в отличие от Зиновьева, как раз напирал на плодотворность тактики Единого рабочего фронта.
— А Сталин? — не выдерживаю и показываю свою заинтересованность. Михаил Евграфович усмехнулся:
— О, Сталин оказался хитрее всех. Начал он с полной поддержки доклада Председателя ИККИ, заявив, что Зиновьев совершенно правильно подтвердил незыблемость нашей установки — не разгромив социал-демократию идейно и политически, мы не объединим рабочий класс для дела социалистической революции. Зиновьев прав и в том, — добавил он, — что объективно политика социал-демократов может способствовать решению тех задач, которые ставит перед собой фашизм. Можно даже сказать, что социал-демократия при определенных обстоятельствах объективно играет роль левого крыла фашизма. Так можно сказать, и это было бы правильно — вот буквальная формулировка Сталина. Но вот затем... Он ловко повернул все это против Зиновьева.
Пропев тому дифирамбы, далее он легонько так, по-отечески, его пожурил. В нашей борьбе за идейное разоблачение и политический разгром социал-демократии, — сказал Сталин, — есть тонкий диалектический момент, который товарищ Зиновьев, увлекшись разоблачением агентуры буржуазии в рабочем движении, как-то упустил из виду. Надо различать наше отношение к социал-демократическим партиям и их вождям — и к тем, к сожалению, пока довольно широким, слоям рабочих, которые еще доверяют социал-демократам и идут за ними. Поэтому в нашей пропагандистской работе нельзя упоминать в какой бы то ни было форме об отождествлении социал-демократии и фашизма. Соответственно мы не можем вставлять подобные положения и в наши официальные документы.
А затем он пояснил — почему не можем. Потому, — как он считает, — что, допустив такие высказывания, мы не только не перетянем социал-демократических рабочих на свою сторону, а оскорбим их и, значит, оттолкнем от себя. Кроме того, этот тезис закроет нам путь к использованию временных соглашений с социал-демократией по отдельным тактическим вопросам. Такие соглашения, конечно, опасны и нежелательны, но все же зарекаться от этого полностью и навсегда нельзя, если речь пойдет, например, о том, чтобы противостоять совместно натиску наиболее реакционных кругов буржуазии.
Хитер! И тезисы Зиновьева формально поддержал, и одновременно сумел выставить того в не лучшем свете.
— Но ведь не секрет, что доклад на Конгрессе Коминтерна предварительно согласуется на Политбюро? — спрашиваю я.
— Конечно! — воскликнул Михаил Евграфович. — В этом-то и есть вся соль вопроса. Похоже, что между ними собака пробежала. Большая, черная и лохматая. Я начал подозревать, что одними словесными шпильками дело не кончится. — Он покачал в воздухе пальцем, будто предостерегая кого-то.
— Так что же было дальше? — подталкиваю его к продолжению.
— Дальше? А дальше наиболее интересный поворот произошел при обсуждении организационных вопросов. По этому пункту выступил Николай Иванович Бухарин и заявил, что нельзя создавать у членов национальных коммунистических партий впечатление, что Коминтерн есть лишь подсобная организация РКП, а тем более — один из инструментов внешней политики СССР. А поскольку, — как он сказал, — невозможно подыскать такого же во всех отношениях выдающегося вождя, каким является товарищ Зиновьев, то предложил: пост Председателя ИККИ вообще упразднить, заменив Секретариатом, где будут представлены все важнейшие коммунистические партии. В самом же Секретариате упразднить пост генерального секретаря, как это было сделано у нас в РКП. — Михаил Евграфович допил остатки компота, с сожалением посмотрел на пустой стакан и добавил: — Зиновьев, судя по всему, был ошарашен этим предложением. Он вскочил и громко выкрикнул с места: 'Мы на Политбюро этого не согласовывали!' На что тут же последовала ехидная реплика Сталина: 'Григорий Евсеевич, вы что же, хотите нас всех убедить, что по Уставу Коммунистического Интернационала Политбюро ЦК РКП есть его высший орган?' Зиновьев сел, красный, как рак. А члены Исполкома, ободренные тем, что большинство Политбюро явно намерено упразднить пост Председателя ИККИ, дружно проголосовали за это предложение, поскольку Зиновьев со своими диктаторскими замашками успел всем сильно надоесть.
Да-а, похоже, моя закладка сработала. Еще как сработала! Зиновьев лишился поста Председателя ИККИ на два года раньше, чем в моей истории, и точно так же на два года раньше место Председателя ИККИ занял Секретариат.
Что же, теперь и знаменитого 'письма Зиновьева' в октябре не будет? Или будет, но называться станет иначе? Да, вот уже и не вылезешь с пророчеством... А декабрьское выступление в Таллине, закончившееся полным разгромом эстонской компартии? Ведь именно Зиновьев был главным его инициатором... Но он остается членом Исполкома ИККИ и входит во вновь образованный Секретариат. Думать надо, крепко думать!
Были и другие перемены по сравнению с известным мне вариантом истории. Нет в резолюции по положению в РКП резкого осуждения оппозиции и персонально Троцкого. Есть только поддержка решений XIII съезда и подтверждение необходимости единства партийных рядов и железной большевистской дисциплины, а персональные оценки ограничились осуждением выступлений крайних левых — Смирнова и Сапронова.
Не было заявления руководства Коммунистической партии рабочих Польши с осуждением ненормальной атмосферы полемики с оппозицией и нападок на Троцкого — ибо отступление Троцкого сделало ненужными сами эти нападки. Правда, заявление КПРП все же прозвучало, но в нем содержалось лишь пожелание, обращенное к товарищам из РКП не отступать от товарищеского характера взаимной полемики. Потому и 'польский вопрос на конгрессе' не приобрел такой остроты. Зиновьев, правда, раздосадованный позицией поляков зимой, во время дискуссии, все же настоял на создании Польской комиссии ИККИ. Но, похоже, комиссия эта будет мертворожденным детищем, ибо вскоре бывшему Председателю ИККИ станет не до поляков...
Мои размышления прервал Михаил Евграфович, вставший из-за стола и произнесший:
— Ну, все, пора возвращаться на работу.
Лида, сидевшая с нами за одним столиком, тут же взвилась:
— Папа, ты что?! Сколько можно? Там у вас что, уже рабовладельческие порядки завели? Ты сколько раз дома не ночевал, а?
— Ладно-ладно, Лидуся! — стал успокаивать ее отец. — Ты же знаешь, что сейчас запарка с обработкой материалов конгресса. Хорошо, хоть так отпустили с тобой повидаться. Еще несколько дней — и все войдет в нормальную рабочую колею. Ну, потерпи немного!
Лида не стала дальше спорить, но явно надулась и больше не проронила ни слова.
Мы опустились на первый этаж 'Дома Нирензее' и вышли из кабины лифта в вестибюль, отражаясь в его многочисленных зеркалах.
Михаил Евграфович, смущенный обидой дочери, крепко обнял ее на прощание и долго держал в объятиях:
— Ну, не сердись, Лидуся, — приговаривал он, — ты же знаешь, как я тебя люблю. Вот увидишь, все скоро образуется, и снова будет, как раньше.
Затем, разомкнув объятия, он решительным шагом направился к выходу. А мы с Лидой остались в вестибюле. После нескольких секунд молчания Лида спросила:
— Поднимешься наверх?
— Зачем? — спросил я.
— А ты не хочешь? — Лида испытующе посмотрела на меня. Не дождавшись ответа, она бросила взгляд на свои наручные часы и пояснила:
— Лазарь Шацкин сейчас подъедет. Он с тобой что-то срочно хотел обсудить.
Мы вернулись к кабине лифта, и когда я открывал перед девушкой тяжелую металлическую дверь, в подъезд влетел запыхавшийся Шацкин с портфелем в руках. Лида поманила его рукой и не без иронических ноток в голосе заметила:
— Что, Лазарь, обюрокрачиваешься потихоньку? Смотри, каким солидным портфельчиком обзавелся!
Комсомольский вожак остановился перед лифтом и тут же начал оправдываться, даже слегка покраснев от смущения:
— Да тут у меня куча всяких документов, и статьи вот хотел Виктору показать. Не в руках же все это тащить?
— Лазарь, Лида! — прикрикнул я на молодежь. — Ведете себя, право, как маленькие дети. Одна подкалывает, другой оправдывается... Поехали!
В квартире, где мы с Лазарем наконец получили возможность насладиться горячим душистым чайком (ибо я не был поклонником столовского компота, даже хорошо приготовленного), передо мной на стол были выложены листочки с текстом двух статей.
— Первую мы планируем к публикации в нашей новой газете, — пояснил Шацкин. — Несколько дней назад состоялось решение ЦК РКП о выпуске общероссийской комсомольской газеты под названием 'Комсомольская правда'.
'Ишь ты! На целых полгода раньше, чем в моей истории', — машинально отложилось у меня в голове.
— Газета должна начать выходить уже в июле, и у меня нет никаких сомнений в том, что наша статья появится в ближайших номерах, — продолжал Лазарь.
Под текстом стояли две подписи — самого Шацкина и секретаря комсомольской ячейки Невского машиностроительного завода, члена молодежной хозрасчетной бригады. Статья довольно грамотно излагала принципы организации такой бригады, перечисляла трудности на пути ее создания и налаживания эффективной работы. Не пропагандистский шедевр, конечно, но все вроде правильно и изложено доступным языком. Кроме того, не была забыта и ссылка на резолюцию XIII съезда РКП(б) 'О работе среди молодежи'. Шацкин пояснил, что он с группой других членов РКСМ немало поработал над тем, чтобы подправить первоначальный проект резолюции в нужном духе.
— Наши ребята-комсомольцы из числа делегатов съезда протолкнули меня в редакционную комиссию по доработке резолюции, — рассказал Шацкин. — Да, там пришлось глотку рвать от души. В проекте резолюции содержалась такая формулировка: 'Члены РКСМ должны, таким образом, систематически вовлекаться под руководством партии в работу профсоюзов, в частности завкомов, кооперативов; в работу по шефству над деревней, по организации нового быта (дома-коммуны и т. д.), по ликвидации неграмотности, борьбе с беспризорностью; в работу по поднятию производства (производственные конференции, НОТ и т. д.)'. Я предложил дополнить ее такой фразой: 'Организации РКСМ должны вести самостоятельную настойчивую работу по поиску и испытанию на деле новых, живых форм вовлечения рабочей молодежи в решение производственных вопросов'. Что тогда началось! — Лицо Лазаря приобрело довольно-мечтательное выражение, как у кота, вспомнившего о целой миске съеденной сметаны. — Члены комиссии сразу же потребовали вырезать слово 'самостоятельную'. После долгой ругани я уступил. Потом эту фразу потребовали подверстать к той, которая была в проекте, чтобы исходная формула 'Члены РКСМ должны, таким образом, систематически вовлекаться под руководством партии...' относилась и к моему добавлению. После еще более яростной ругани так и решили, хотя я все равно не согласился. А в результате оказалось, что 'под руководством партии' члены РКСМ должны искать новые формы вовлечения рабочей молодежи в решение производственных вопросов. И теперь мы на вполне официальном основании требуем от партийных комитетов, чтобы они руководили организацией хозрасчетных бригад! — Лазарь довольно рассмеялся, но потом посерьезнел и добавил: — Впрочем, на практике это далеко не всегда помогает.
