Жернова истории 2 - Сводный файл

— Собственно, проект Наркомпроса такое деление и предполагает, — замечает Надежда Константиновна. Там три категории в порядке очередности приема. Первая категория: дети фабрично-заводских рабочих, трудового крестьянства, работников просвещения, получающих пособие инвалидов и дети командного и политического состава Красной армии и флота. Вторая категория: дети служащих (членов профсоюзов), кустарей, ремесленников и лиц свободных профессий, не пользующиеся наемным трудом. Третья категория: дети остальных граждан.

Да, классовый подход остается в силе. Но хорошо уже то, что сама Крупская понимает заманчивость перехода к всеобщему и равному доступу к школьному образованию, хотя и смотрит на это только под идеологическим углом зрения — охватить через школу всех детей, независимо от социального происхождения, системой коммунистического воспитания. Так или иначе, члены коллегии разделяют мысль, что на ликбез надо нажимать изо всех сил. Заседание на этом мы, считай, закончили — раздали членам коллегии конкретные поручения, и стали прощаться. Кажется, к партконференции мы успеваем. Еще два-три дня, чтобы окончательно утрясти все проекты, и наш ударный отряд может выходить на партийный форум, имея в руках уже конкретно проработанные предложения, подкрепленные расчетами, а не голые лозунги и призывы.

От доходного дома общества 'Россия' было буквально два шага до тира 'Динамо', где я сегодня договорился встретиться с Лидой. Из-за надолго затянувшегося заседания я безнадежно опаздывал к назначенному времени, но не настолько, чтобы совсем не надеяться застать там свою жену. С грохотом сбегаю по ступенькам в подвал, и, к счастью, обнаруживаю, что Лида все еще там. Хотя конец апреля ознаменовался довольно теплой погодой, в подвале было весьма прохладно. Тем не менее, Лида предпочла снять пальто — вот его-то первым делом и замечаю на вешалке. Но сама Лида...

Это же надо — несколько мгновений пришлось шарить глазами по помещению тира, чтобы узнать собственную жену! Однако, 'какой реприманд неожиданный': куда делись строгая белая блузка с защипами и галстучком-шнурочком и темно-серая юбка? Вместо этого — костюм защитного цвета: гимнастерка с накладными карманами и отложным воротничком, под ней — белая рубашка мужского покроя. Юбка до колена — из той же ткани, что и гимнастерка, а поверх всего — кожаный ремень с портупеей. Туфельки сменились башмаками на шнуровке, а на коротко стриженые волосы водружена фуражка с мягким верхом и красной звездочкой на околыше. На гимнастерке — значки КИМ и ОДВФ.

Где-то что-то подобное мне уже приходилось видеть. Ну, да — это же 'юнгштурмовка'! То есть униформа немецкой молодежной коммунистической организации 'Rote Jungsturm', созданной в августе прошлого года. Очень скоро такой костюм станет последним писком комсомольской моды в СССР. А моя Лида, значит, в первых рядах. Но не буду отрицать — хороша она, чертовка, в этом наряде, да еще и с наганом в руках ('патроны к зауэру экономит' — мелькнула догадка). Такой костюм вполне соответствует ее боевому характеру.

Первым делом подхожу к ней, целую, не таясь, и отвешиваю комплимент:

— С тебя сегодня можно картину писать. И назвать — 'комсомольская богиня'.

Лида не принимает моего шутливого тона, но и не обижается на 'богиню' (чего я испугался — уже после того, как это слово неосторожно слетело с моего языка). Вместо этого она промолвила вполне серьезно:

— Старовата я для комсомольской богини.

— Да ты же совсем еще девчонка! — выпаливаю немедленно и вполне искренне.

— Для тебя — может быть. Но ты бы посмотрел, какими глазами на меня глядят парнишки и девчата лет по пятнадцать-семнадцать... — И, после короткой паузы неожиданно заявляет:

— Я решила подать заявление в партию.

— У меня рекомендацию возьмешь?

— Обойдусь и без этой семейственности, — отмахивается моя ненаглядная. — На работе обещали дать рекомендации и в райкоме комсомола.

Понимающе киваю, снимаю, наконец, пальто, пристраиваю его на вешалке и берусь за свой зауэр. Проверяю обойму — в ней последние четыре патрона, а запасная вообще пуста. Так... Взять, что ли, и мне наган?

Пока я размышляю под грохот выстрелов тренирующихся, дверь в тир открывается и на пороге появляется давненько не попадавшийся нам на глаза 'дед'. Кстати, зараза, ведь так и не представился!

— Привет, молодежь! — с ходу басит он слегка простуженным голосом. — Вот, свадебный подарочек вам принес, — и наш знакомец слегка приподнимает правую руку, сжимающую лямки простого солдатского 'сидора', а потом ловким махом пристраивает его на барьер для стрельбы. Плотно же он нас взялся опекать. Уже и про наш с Лидой брак успел вызнать.

Через несколько секунд из мешка извлекается картонная коробочка. Никак, все-таки патроны 7,65 Браунинг притащил? Точно! На бумажной этикетке красовался небольшой, грубовато выполненный штамп, малость корявые буквы которого гласили: 'пистолетные патроны калибра 7,65 мм 88 шт.'. Тоненький и не слишком прочный рыхловатый картон упаковки был явно слабоват, чтобы выдержать вес такого количества патронов, и потому был использован в два слоя, скрепленных металлическими скобками. Это, впрочем, не слишком спасало, и новенькая коробка уже была слегка надорвана. За первой коробкой появилась вторая, затем еще одна. Всего восемь штук. Для постоянных тренировок — негусто, но дареному коню в зубы не смотрят.

— Вы уж извините, что так долго тянул с обещанным, — оправдывается 'дед'. — Подольский завод их малыми партиями выделывает, и все нарасхват. Не враз и уцепишь.

— Да чего там, спасибо! — с искренней радостью благодарю его. — А то у меня последняя обойма, и та почти пустая.

И в то же самое время у меня в сознании прорезается скептическое настроение. Зачем мне вообще эти патроны на тренировках жечь? И зауэр с собой таскать? Ведь не пригодилось же ни разу! Хотя... Комсомолка-то моя в прошлом сентябре отстрелялась на 'отлично'. Всех нападавших уложила. Кто знает, какие еще случайности могут встретиться. Да и уличную преступность пока еще далеко на ноль не помножили.

Ладно, раз пришла в руки такая халява, потренируемся. Снаряжаю обе обоймы — любопытно, патрончики-то вовсе без всякой маркировки, а капсюль смотрится побольше, чем у моих, бельгийской выделки, — выхожу на огневой рубеж, Лида пристраивается неподалеку, а 'дед' уже палит с обеих рук из своих неизменных люгеров.

Отстреляв по две обоймы, перезаряжаемся еще раз и снова дырявим мишени. На этом — все. На сегодня хватит. Погода установилась теплая, надо бы в воскресенье выбраться подальше за город и в каком-нибудь глухом местечке отрабатывать стрельбу в движении. В тире-то это возможно лишь тогда, когда больше никто кроме нас не тренируется, да и все равно крайне неудобно.

'Дед', посмотрев на результаты нашей стрельбы, хмыкнул в усы, и односложно сказал:

— Сносно. — Потом улыбнулся и добавил более развернуто:

— Но до наших оперативных сотрудников вам еще ой, как далеко. Поэтому упражняйтесь почаще — зря, что ли, для вас подарочек добывал? А то и этот навык растеряете.

Из тира мы сегодня возвращаемся в Гнездниковский — предстоит очередная встреча с Шацкиным, Пашей Семеновым, и с целой компанией молодых преподавателей и студентов комвузов — десяток, а то и полтора, по моей предварительной прикидке. Мы пытаемся сколотить из них 'мозговой трест', который будет заниматься продвижением бригадного подряда и рабочих комитетов качества и рационализации производства — как снизу, через комсомольские, партийные и профсоюзные организации на предприятиях, так и сверху, через 'Оргстрой' НК РКИ и через пропаганду в печатных изданиях. На них же будет лежать задача создания системы обучения рабочего актива, чтобы помочь ему разобраться в хитросплетении экономических, административных и юридических вопросов, с которыми придется столкнуться инициаторам участия рабочих в делах предприятия.

Надо бы на всю эту ораву прикупить хотя бы что-нибудь к чаю, потому что ребяткам подхарчиться не мешает. Ведь на студенческую стипендию, да и на зарплату молодого преподавателя прокормить себя, а тем более — семью, можно едва-едва. Сегодня мы решаем идти за покупками не на Охотный ряд, а свернуть к Кузнецкому мосту — Лида, помимо продуктов, хотела еще чем-то обзавестись для дома. В мясной лавочке мне отвешивают полтора фунта ветчины (приглядываюсь и принюхиваюсь — вроде свежая...), водружая приличный кусок в вощеной бумаге на одну чашку весов, а на другую выставляя чугунные гирьки. Такие весы я еще помню по своему детству — две чашки, опирающиеся на качающееся коромысло, закрепленное в вычурной литой конструкции. Они были в широком ходу на колхозных рынках, да и в магазинах на периферии кое-где встречались.

Пока я предаюсь воспоминаниям, не забывая следить за тем, сколько и каких именно гирек брошено на весы, Лида по соседству приобретает большой каравай подового хлеба и связку сушек. Получив у приказчика сдачу со своей новенькой трешки блестящим серебряным рублем (гляди-ка, теперь и рублики выпустили в обращение) и уже привычной серебряной мелочью, заглядываю с Лидой в кооперативный магазин МОСПО, где она обзаводится двумя льняными кухонными полотенцами и коричневатым кирпичом хозяйственного мыла.

— Стирку давно пора затеять, — деловито поясняет жена.

А вот прикупить стиральную доску из волнистого оцинкованного железа в деревянной раме ей не удается — увы, нету. Дефицит (хотя это слово здесь в ходу пока лишь среди наиболее образованных хозяйственников).

Дальше наш путь к дому пролег через Петровку, а затем через Столешников переулок. Уже на подходе к Большой Дмитровке до нас доносится приглушенный, но явственно слышимый выстрел. Мой портфель и свертки с покупками летят на землю, и у нас в руках синхронно оказываются зауэры. Кручу головой — где стреляли? А, кажется там — стеклянная витрина с вывеской ювелирного магазина, почти у самого входа стоит пролетка.

— Шухер! — врезается нам в уши визгливый вопль, и молодой парень, стоявший неподалеку, в два прыжка вскакивает на подножку пролетки. Лида, опережая меня, плавно доворачивает корпус, вскидывая руку с пистолетом. Выстрел и визгливый вопль, на этот раз совершенно нечленораздельный, почти сливаются. Парень валится с подножки на мостовую, а пролетка рвет с места.

Лида тут же кидается к дверям ювелирного. 'Черт, вот же бесшабашная девка! На пулю же нарвется!' — мелькает у меня в голове, и я бросаюсь за ней. В двери влетаем буквально друг за другом. Лида уже палит из своего зауэра, а я из-за ее спины вижу лишь одного налетчика с наганом в руке, направленным, как мне кажется, точно в мой лоб. Рывком смещаюсь вбок, еще, теперь в обратную сторону, одновременно приседая... Зауэр как будто сам по себе плюется огнем, раз, другой, третий. И тишина. Затем до моего слуха долетает тихий скулеж откуда-то из-за прилавка.

Ну, вот! Теперь придется торчать здесь до прихода милиции, затем опять терять время, давая показания... А нас ведь люди ждут. И так опаздываем, а тут еще и эта напасть. Чего же мы тут наворотили?

Лида: израсходовано три патрона. Парнишка, стоявший на шухере, получил пулю в ж... ягодичную мышцу и теперь стонет и причитает, валяясь на мостовой. Налетчик получил от нее пулю в живот, и другую — в голову. Даже выстрелить не успел. Готов.

Я: израсходовано тоже три патрона. Две пули в витрину за прилавком, одна — под правую ключицу второму налетчику. Да, меткость еще та. Хорошо, что налетчик промахнулся — один раз он все-таки успел нажать на спуск, проделав дырку в большом витринном стекле за моей спиной. Что же, по крайней мере, милиции будет, кого допросить.

В отличие от сентябрьской стычки прошлого года, когда я в горячке схватки, сам того не сознавая, насмерть забил нападавшего рукояткой пистолета, меня после всего случившегося не мутит, и не трясет. А тогда... Бр-р-р! Как вспомню, даже сейчас всего передергивает. Нет, никому не пожелаю такого жизненного опыта.

Пока я подвожу итоги, Лида, слегка перегнувшись через прилавок, требовательным голосом спрашивает:

— Телефон в магазине есть?

— Да, в комнате хозяина, — отзывается дрожащий голос. — Но хозяин сейчас в отсутствии, потому дверь заперта. — И, после некоторой паузы:

— На углу Дмитровки пост милиции должен быть...

— Должен, — недовольно отзывается Лида. — Вот только как он наряд из угро вызовет?

Постовой на углу Большой Дмитровки оказался на месте и оперативно отреагировал на стрельбу, как раз в этот самый момент ворвавшись в помещение магазина с наганом в руке и с криком:

— Всем стоять! Руки вверх!

Отчего бы и не поднять руки вверх? Небольшая гимнастика им не помешает.

К чести постового, он довольно быстро уяснил, что тут произошло, и отправился в один из соседних магазинов, где точно был телефон, вызывать наряд. Лида отправилась вместе с ним, чтобы позвонить своему отцу и сообщить о непредвиденной задержке, а мне ничего не оставалось больше делать, как собрать наши вещи, брошенные на улице. Ждать пришлось минут двадцать — благо МУР находился недалеко, в Малом Гнездниковском (занимая тот же особняк, где прежде размещалось сыскное отделение полиции), и наряд уголовки, не мешкая, притопал оттуда пешком.

Довольно быстро удалось договориться, что завтра, в четверг, мы сами явимся для дачи показаний, и можно было поспешить домой.

Дома нас давно уже ждала компания человек чуть ли не в двадцать (потом я подсчитал точно — вместе с нами как раз двадцать и получалось). Оказалось, что Шацкин привел с собой еще четверых рабочих-комсомольцев с московских заводов. Все уже знали, зачем мы тут собрались, агитировать никого было не надо, и мы погрузились в обсуждение конкретных организационных и технических вопросов. Нечего и говорить, что всю еду, что была закуплена по пути, ребята умяли, даже не заметив.

Предварительный разговор, состоявшийся незадолго до этого в Комакадемии, в присутствии Бухарина и Рязанова, которые помогли нам и с подбором кандидатур для нашего дела, сильно облегчал задачу. Поддержка таких авторитетных фигур значила немало, и ребята уже были убеждены в важности и нужности поставленных перед ними задач. Жаль, что сам я так и не смог выкроить время для чтения лекций и общения со студентами.

Меня несколько смущает подбор собравшихся — все студенты и молодые преподаватели сплошь из комвузов: Коммунистической академии, Института красной профессуры, Коммунистического университета. Интересуюсь:

— А где же студенты из МВТУ, из Сельхозакадемии?

— Зачем нам они? — недоумевает один из молодых. — Там же засилье буржуазных настроений! В нашем деле они не помощники.

— Так ведь именно из этих вузов пойдут спецы на производство! — не скрывая своего возмущения, реагирую на эти слова. — И именно потому, что там засилье буржуазных настроений, с ними надо усиленно работать и втягивать их в наши дела. Неужто вы, составив прочное коммунистическое ядро, не сможете с этим делом справиться? А отгораживаться от студенчества только потому, что оно не идет послушно за вами по первому зову — это типичное комчванство, которое так ненавидел Владимир Ильич. Комсомольские и партийные ячейки там есть. С ними надо связаться и через них подбирать людей.